Изгои

Улька в петлю полезла с запиской в рейтузах. Ее сняли, откачали, записку вытащили и прочли. Вскоре им свадьбу справили. Дочь родилась — копия председателя колхоза. Вся деревня Прошку жалела. Да и он с каждой девкой отметился на сеновалах. Дома не ночевал. Улька его все лето прождала и не выдержала, ушла молча к своим родителям. И больше никогда не подходила к Прошке.

В третий раз Дылда женился после службы в армии через три месяца, оббежав всех прежних подружек. Дуняшку заметил позже всех. Пока он служил, выросла девчонка в девку. Прошка и подвалил к ней на танцах. Петухом вокруг ходил, грудь колесом держал, подмигивал, руку пожимал. Но напрасно, не уступала. Разрешила проводить до калитки, но даже обнять не позволила. Никаких вольностей не разрешила. Чуть к калитке, девка шмыг в нее и кричите крыльца: Спокойной ночи!

Какой уж там покой? Прошка злился на себя. Но выманить Дуняшку за село никак не удавалось. Видно, была наслышана о его кобелиной прыти. Он же ровно кот вокруг сметаны крутился, а девка марку держит. Не дает даже под руку взять. Извела Прошку вконец. Он о ней матери сказал. Та посоветовала сделать предложение, и Дылда, повздыхав, решился.

Дуняшка не поторопилась с согласием. Целый месяц думала, а потом уступила.

Прошка попытался добиться своего до свадьбы, но получил по зубам. Девка едва не отказалась от него, Пришлось смириться и ждать.

А на третий день после свадьбы приехала подружка из города. Веселая, бойкая, смелая. Все шутила с Дунькой и Прошкой. Растормошила парня. Тот с ней перемигнулся, позвал на чердак. Оттуда их средь ночи Дуняшка выкинула с позором и с криком. Свою подружку — за волосы, Прошке по морде надавала. Сколько ни просил, не простила. Собрала свое барахлишко и ушла к своим. Он за нею едва стемнело, но никто ему двери не открыл. Отец жены из-за двери посоветовал убираться вон, покуда вилами яйца не проткнул.

Прошка ждал, когда остынет обида. Но зря. Осенью вернулся из армии парень, с каким Дунька встречалась до службы. Через месяц они поженились.

А на Новый год поехал Дылда в соседнее село смолоть зерно на мельнице. Вот тут-то он и повстречал щекастую дочь мельника. Слово за слово, понравились румяные щеки девки. Ущипнул ее за круглый зад. Майка — ни слова, а отец, приметив, пригрозил. Помирились, когда Прошка пообещал послать сватов. И сдержал слово…

Майка была на редкость работящей. Весь дом в порядок привела за неделю. Прошка не мог нарадоваться: «Вот это повезло! Не жена — клад!». Всюду сама управлялась, ни в чем не просила помощи. Закололи бычка — сама поехала в город продавать мясо. Прошка лишь на третий день за нею отправился, что-то задержалась баба. Может, мясо плохо пошло?

Всюду искал Майку. У знакомых, где остановилась, на рынке, — нигде жены нет. Сыскал лишь на пятый день в морге. Убили бабу бандюги. За базаром. Та еще мясо не продала, они деньги потребовали.

Смотри, сынок! Год носи траур! Не вздумай жениться раньше. Грех это! Его тебе покойная не простит! — предупредила мать.

Прошка, слушая, не услышал. Правду сказать, сорок дней выдержал, не бегал по бабам. Но дальше терпеть не смог.

Угомонись, Прошка! Тебе уже все кобели завидуют. Ну, что ты такой прыгучий? Глянь, весь в трухе

утром вертаешься. В волосах — солома, одежа — в сене, на портках — опилки. Где тебя черти носят по ночам? Нетто стыда нет? — урезонивала мать.

А я что? Мы только поболтали малость, — прятал блудливый взгляд.

Ну да! От разговоров вся твоя шея в засосах! — указала на зеркало.

Прошка умолк. А через неделю повадился к соседке, молодой вдове. Поначалу помогал дрова напилить, наколоть, сложить поленницу, потом на ночь остался.

Кобель крученый! В кого такой уродился? Все мужики в семье путними были, ты один шалопутный, — ворчала мать.

Прошка через месяц объявил, что женится на соседке. Мать руками замахала:

Не допущу срама! Ожди год по покойной жене! Не накличь беду на семью и дом!

Прошка нахмурился и в чем был, выскочил из дома прямо к ней через забор…

Пришлось смириться и матери.

Оксана была тихой и послушной. Слова поперек не сказала никому. Со всеми соглашалась и ладила С Прош- кой была покорно ласковой. И Дылда решил, что она поставит последнюю точку на его холостяцкой жизни.

Он расписался с нею все в том же сельсовете, но уже свадьбу не справлял. Денег не нашлось. Решили отметить вечеринкой, на какую позвал троих друзей и гармониста.

Все шло нормально. А на шестом стакане перед глазами все поплыло. Прошка пошел в комнату отдохнуть немного. Глядь, что такое?

«Нет, показалось! Не может быть! Перебрал!» — протер глаза. Но нет! Не померещилось. Его закадычный друг утешал жену. Повернувшись к Прошке, сказал, осклабясь:

С друзьями всем делиться надо! Иди за стол! Здесь без тебя не скучают…

Дылда мигом отрезвел. Бросился к другу с кулаками, но их вскоре разняли, развели по домам. Уходя, бросил через плечо:

Сука ты, Ксюшка! Подзаборная блядешка! А ведь я любил тебя!

Сам кобель! Всех баб в селе перетискал, а теперь верность подавай! Не много ли захотел, козел шелудивый? Иди вон! Такие как ты за забором пачками валяются!

Прошка после Ксюшки с месяц по бабам не ходил. Злился на всех разом. Он сам изменял, считая, что мужик имеет на это право. Ему в подоле не приносить, а вот бабе этакое утворить — грех и срам. И все же по селу его стали звать рогоносцем. Не только мужики, даже пацанва.

Сынок! Осрамились мы с тобой на весь свет. В своей деревне не сосватаешь больше ни одну путевую девку. В соседнем тоже никто за тебя не пойдет. Людская молва все тропки перекроет. Сплетни да пересуды любую оттолкнут. Поезжай в город. Может, сыщешь там свою судьбу, а потом, коли Бог даст, и меня перевезешь. Продадим свой дом, купим в городе меньший. Зато никто не будет в лицо нам смеяться. Станем жить тихо. Авось и ты остепенишься, будешь смирным мужиком.

Прошке понравилась материнская задумка и через неделю поехал в город, решив вначале сам обустроиться, а потом перевезти мать.

С работой проблем не было. Прошка многому научился в деревне и в армии, не гнушался никакой работы и помимо всего еще ходил вечерами на «шабашку». Сам определился в общежитие. Слесари-сантехники всегда были нужны городу, и Дылда не сидел без дела. Но заработка никак не хватало на жизнь, а тут еще с зарплатой пошла чехарда. Ее перестали выдавать вовремя.

Сменить работу значило уйти из общежития. Если снять комнату, за нее всякий месяц платить придется. И немало. Прошка долго искал выход. Ломал голову, как жить дальше? Ведь в селе были свои харчи. Здесь их приходилось покупать. В селе, конечно, и работа от зари до зари. К тому ж нынче из деревни весь люд уезжает. Только за два месяца улица почти пустой осталась. Окна стоят заколоченные досками крест на крест.

Может и не согласился бы Прошка так спешно уехать в город, если б не столь быстро пустела деревня. И не только девок, баб в ней почти не осталось. Лишь старухи-пересудницы да детвора сидят возле домов на скамейках.

А тут еще и письмо от матери пришло. На душе совсем тоскливо стало: «Милый мой Прошенька, что ж это в свете творится? Бегут люди с деревни как зайцы с пожара. Хотели мы с тобой дом продать, да кто его теперь купит? Вся деревня разбежалась по земле. Даже Оксанка, жена твоя бывшая, и та умоталась. Устроилась работать в поезд проводником. Сама сказала. Приходила ко мне попросить прощения и попрощаться. Нет у нас нынче соседей. Ночью во двор жутко выйти. Оглянешься, нигде ни огонька, ни голоса. Как в могиле. Бегит люд с деревни как от погибели. Ну, а я, верно, тут и помру. В городе оно не легше. Здесь у нас тебе вовсе скучно станет. Самой молодой из баб в нынешнем лете семьдесят годков исполнилось. А с мужиков — Тарас. Он на гармошке еще в первую мировую войну играть учился, нынче нас веселит. Когда тверезый, играет про «Варяга», как наклюкается самогону, то тогда — «Хороши весной в саду цветочки…». А знаешь, для чего? Чтоб мы вовсе не разучились смеяться! Он нас девками, барышнями кличет и все к себе на лавку приглашает присесть. Садимся. Кто с клюкой, иная вставные челюсти роняет на ходу, другая без очков Тараса от скамейки отличить не может. Не то ведро воды, себя в дом еле затаскиваем. А и помочь уж некому. Ты помнишь наш колхоз назывался «Комсомолец»? Вот теперь одни комсомольцы в нем и остались. Только двадцатого года… Не знаю, если кто помрет, как хоронить будем? Ить могилу некому выкопать стало…».