Изгои

Решили и сделали. Запихнули Антона в машину, тот наложил в штаны, чтобы оттянуть отъезд. Но не удалось. Наскоро вытряхнув из вонючих, сунули в сухие, и машина мигом рванула из города. Надежд не осталось.

В деревне отец рассказал сестре о сыне и, дав ей денег, попросил быть строгой, сделать из Антона человека. Та слушала внимательно и, оглядев притихшего племянника, отвела к своим детям. Поговорив с сыном, попросила не баловать и не жалеть.

Десять детей… Им было некогда возиться с Антоном. Когда тот навалил в штаны, никто не поспешил сменить их как дома. Его не заметили. Антон негодовал. Он кричал, требовал внимания, но бесполезно: в вонючих портках проходил до вечера. А в наказание — не дали есть. Спать уложили на полу на дерюге. Мальчишка до полуночи орал, но его не захотели услышать. И тогда он полез в чугун сам, без спросу. Его оттащили, отшвырнули пинком. Он укусил тетку за ногу. Та отвесила по заднице, и Антон решил сбежать от нее, пока не поздно. Но не смог снять крючок, силы не хватило. Так и уснул у двери на голом полу.

Целый месяц воевала с ним вся семья. Пытались с ним подружиться дети. Не получалось. Били его — он мстил. А потом чуть не спалил дом. Вот тогда лопнуло терпение: избили Антошку дети так, что встать не мог, и пригрозили, если еще нашкодит, живым закопают на огороде. Это испугало. Поверил. Целую неделю сидел тихо. От всякого шороха вздрагивал, но потом успокоился, понял, что над ним пошутили, и снова взялся за свое. Нацепил корове на голову ведро без дна. Собаке к хвосту привязал банку, а кошке — пузырь с горохом. Маленькой сестренке, едва научившейся ходить, сунул за пазуху лягушку. Та от страха зашлась, заикой осталась.

Ах ты, мерзавец! — ухватила тетка за ухо и закрыла Антошку в темном холодном чулане, не велев детям выпускать его до самой ночи.

Антон с час просидел тихо, а потом, оглядевшись, перевернул все крынки со сметаной и молоком. Вылил все, перебил. Тетка услышала. Не вошла. И ночью не выпустила мальчишку. Тот блажил не своим голосом. И накричал. В дверях появился хозяин дома — рослый бородатый мужик с вожжами, намотанными на руку. Он бил так, что шкура трещала, а боль от макушки до пяток свела все тело. Антон дергался, пытаясь вырваться, но из рук мужика трехлетнему жеребцу ни разу не повезло сорваться.

Я тебя, гниду, тут на лавке и раздавлю! — рычал мужик, не прекращая пороть Антошку, и тот впервые почувствовал, что недалек от смерти.

Дяденька! Отпусти домой! — заорал, задыхаясь. Отпущу! Вот выпущу дух из козла, и гуляй на все четыре! — обтер кровь с вожжей и замахнулся снова.

Но Антон взвыл дико:

Сам утоплюсь, удавлюсь, только отпусти! Не стану тебе вредить!

Ну, гляди ж, змееныш! Вдругоряд живым из рук не выпущу. Только на погост, — пообещал гулко и ушел в дом, не оглянувшись.

Антон не мог слезть с лавки и плакал навзрыд. Он решил, как только все заживет, сбежать в город к своим, покуда жив и рассказать, как издевались над ним в деревне.

Он еще надеялся, что его пожалеют. Но напрасно. К нему никто не вышел, не дал воды и не помог встать. Уже к полудню тетка крикнула с порога:

Чего развалился? А ну иди в огород, помоги детям! Чего жопу балуешь? — Антон заскулил от обиды.

Вместо жареной курицы со свежими помидорами и черносливом, ему дали кусок черного хлеба с луком и солью да кружку молока. Это и весь ужин. А ведь целый день полол картошку. Даже в глазах от нее зеленые искры мельтешили. Никто не похвалил, не пожалел. А ведь как все тело болело!

«Нет! Не хочу! Не могу больше тут жить! К своим вернусь», — встал тихо среди ночи и, не подходя к двери — знал, крючок не одолеть — вылез в распахнутое окно, в кромешную ночь и, выскочив за калитку, побежал по дороге испуганным зайцем. Только б не хватились его и не догнали б, тогда конец…

Родственники и впрямь слишком крепко спали и не проснулись. Не хватились. Антошка к полудню пришел в город и растерялся.

Где его дом? Как фамилия, номер телефона? Как зовут отца и мать? Где они работают? Он ничего не знал. Он оказался беспомощной пылинкой, затерявшейся среди чужих людей и домов. Он понял, что никому здесь не нужен. Люди равнодушно проходили мимо, даже не оглядываясь на Антона,

Мой папка — самый главный! — говорил

мили

Над кем? — рассмеялся тот откровенно.

Над всем!

Ладно! Валяй к своему бугру и не путайся под ногами! А то вместе с бродячими собаками отловят тебя и на мыло сварят! Понял? Брысь отсюда, шкет! — цыкнул на мальчишку.

Антон побежал, боясь, что этот тоже вломит по шее. Ему хотелось есть и спать. Он очень соскучился по вниманию и добрым словам, но получить их было неоткуда. Он ходил по улицам, разыскивая свой дом, и не находил. В одном дворе к нему бросилась громадная собака. Зарычала, грозя разнести в клочья. Мальчишка с криком убежал от нее. Из другого двора его выгнал дворник и, обозвав бомжем, пообещал выдернуть ноги, если мальчишка появится здесь еще раз.

Антошка показал ему язык и получил метлой под задницу. Стало обидно, но задираться дальше не решился.

«Все грозятся как собаки! Где людей найти?» — спросил самого себя и пустоту вокруг. И… был услышан.

Его схватили за плечо:

Ты чего тут мотаешься как катях в луже? Промышляешь? — увидел Антон пацана, худющего, большеглазого, с синяком на лбу.

Свой дом ищу! Потерялся!

Как это потерялся? — усмехнулся пацан недоверчиво и, услышав от Антона, как его вывезли из дома, сказал: — Не возьмут тебя! Ни за что! Да еще в деревне не ужился. Вобщем, труба тебе, мужик! Вернуться в деревню нельзя, и дома никто не ждет. Короче, сдохнешь! Допер иль нет?

Антон захныкал, жалея самого себя. И пацан, взяв его за руку, привел в кодлу Кольки-Чирия.

Ты что? Офонарел? На хрена мне эта гнида? Жрать станет за троих, а толку никакого. Что он умеет?

А ни хрена! Зато голосит так жалостливо, как баба. Если его на паперть иль к торговкам, он всех в соплях утопит. Даже меня пробрало от его воя! Подавать станут кучеряво. Давай приморим, посмотрим. Если не склеимся с ним, дадим пинка под жопу и забудем, как его дразнили.

Наутро невыспавшегося Антошку поволокли на базар, испытать его пригодность в кодле.

Вот теперь вопи на весь свет! Блажи во всю глотку! Кривляйся! Дави «бабки» из быдла! — оставил Антона посреди базара Колька-Чирий, бросив перед ним потертую шапку, а сам, отойдя в сторону, наблюдал за мальчишкой.

Тот долго сидел нахохлившись, молча. Но потом ему захотелось есть. Он стал хныкать, но никто не обращал внимания. И Антон, разозлившись, заорал во весь голос да так, что торговки деньги из рук стали ронять. Оглядывались, кого это средь бела дня режут? Антон только входил во вкус. Он перекрыл своим воем все голоса, музыку, шум и гул толпы. Он навалил полные портки, из-за чего дежурный милиционер не решился подойти близко. Сопли, слезы, слюни — все размазалось всплошную на лице. Да и что можно было увидеть в нем, кроме широкого рта, орущего оглушительно то сворой собак, то толпой дерущихся алкашей.

Ну, силен прохвост! У него в глотке сотня «матюкальников», откуда столько силы взял? — удивлялась толпа, окружив пацаненка плотным кольцом.

Деньги уже посыпались через верх шапки, но Антон, будто не видя, все просил на кусочек хлеба ему, брошенному ребенку, забытому родителями и всеми родственниками.

Бедный малец усрался, кричавши! Да кто нынче чужое горе чует? Поизвелись сердобольные, — отстегнула десятку от пенсии бабка, поверив в детские слезы. Ее примеру следовали другие.

Во, гнида! У него уже не только на кусок хлеба, на целый кабак набралось, с бабьем и выпивоном до усеру! А он, падла, все надрывается! — потянул руку к шапке какой-то алкаш. Но тут же был сбит на землю Дикой Кошкой.

Катька внимательно следила за конкурентом. Она мигом сообразила, что не сам по себе решил побираться пацан: его привели и заставили. «Колька-Чирий.

Кто ж еще?» — приметила того неподалеку и решила перехватить Антошку, забрать к себе.