Изгои

Эй, Горилла! Тебя в спецчасть зовут! Пыли шустрее! — заглянул охранник в конюшню.

Егор тут же забыл о Любе, недавнем визите к ней, и помчался в спецчасть, не понимая, зачем он понадобился.

С сегодняшнего дня изменен режим вашего содержания и отныне вы расконвоированы, — объявили ему.

«С чего бы такое?» — подумал Егор.

А еще через месяц получил письмо из дома от старшей сестры. Горилла никак не ожидал его и, услышав свою фамилию, ушам не поверил: «Мне письмо? От кого? Кому я нужен?». Выхватил конверт и стал читать.

Алена сообщила, что бывшая жена Егора уже замужем за другим. Тещу новый зять уже отправил в стардом, а дочки через год пойдут в школу. О Егоре они знают все и не хотят его видеть. Жена настропалила. Потому девчонки говорят, что не хотят иметь отца- вора. Ну, да это пока она малы, ничего не понимают. А вот недавно к ним приехал какой-то человек хорошо одетый, на дорогой машине. Он все спрашивал о Егоре, узнавал адрес, говорил, будто знаком с тобой и хочет помочь тебе с твоим делом разобраться. «Говорит, что ты слишком много получил за малую вину. Я сказала ему, что платить ему мы не сможем: сами кое-как перебиваемся с хлеба на картошку. Он ничего не ответил и вскоре уехал. А по селу слух пошел, что тебя неправильно засудили. И председатель колхоза сказал, что воры, какие украли у тебя свинячьи деньги, нашлись. Их судить скоро будут, а тебе должно выйти облегченье. Уж и не знаю, как там получится, только дал бы Бог, чтоб быстрее вышел из зоны. В деревне среди своих не пропадешь…».

Кто приезжал в деревню и говорил с сестрой, Егор так и не узнал. Здесь, в зоне, он лишь поначалу считал дни, недели, месяцы, годы, а потом перестал. Махнул на все рукой, решив, что никто не продержит его здесь и одного лишнего дня. Никому он здесь не нужен, а все потому, что даже на Колыме держать зэков стало невыгодно. Каждый день их содержания обходился в круглую копейку, а платить ее никто не хотел. Да и то сказать правду, все продукты и топливо, одежду зэкам и стройматериалы завозили с материка. Почти полностью выстроили заключенные поселок, да только обживать его никто не захотел, не поехали люди в гиблое холодное место. И строительство замерло. Зэки остались без дела.

А тут еще слухи поползли всякие, что все зоны, какие рядом были, закрылись. Заключенных отправляют в другие колонии и зоны: одних — на Сахалин, других — в Заполярье. Те, кого на Чукотку перебрасывают, идут этапом, пешком тысячи километров, через снега и мари. Тех, кто идти сам не может, стреляют на месте, чтоб в пути не маяться. И вокруг этой зоны скоро ничего не останется. Лишь колымская трасса и волки…

Чем мучить нас, отпустили бы по домам. Вон уж и жратва совсем скудной стала. В баланде ни одной картохи за целый месяц не поймал. В животе как в барабане воет, — жаловались зэки.

Теперь, оставшись без работы, они подолгу лежали на шконках, зная, что все не бесконечно. И только Егор не сидел без дела. Ему некогда было размышлять, что будет завтра. А оно грянуло внезапной новостью. И за две недели, не говоря о причинах, перевезли заключенных в Якутию, ближе к городу, к нормальному снабжению, работе.

Егор, как и все, собрался в путь, но ему объявили, что он вместе с несколькими мужиками остается на демонтаж оборудования и зоны.

Вот так-то, мужики! Даже для музея мы не годимся! Все убрать, собрать и перевезти на новое место. А для кого? Кому нужны старые бараки? — недоумевал Егор.

Да не только они! Мы никому не нужны! Чудак ты, Горилла! Глянь, что нам оставили на всю зиму! Да на таких харчах мы и месяц не продержимся! — указали зэки на скудную кучку мешков и ящиков.

Горилла тогда не очень опечалился. А через месяц стал замечать, как с каждым днем уходят силы.

Не стало топлива. Кончились мука и соль. О сахаре и чае давно забыли. Не осталось даже обмылков, чтобы помыть руки. Вот тогда он вспомнил про Любашу. И пошел к ней через глубокие заносы, лютый мороз. Знал, останься он здесь хотя бы на несколько дней, также как Тарас и Сашка, замерзнет к утру насмерть. Он первым понял, что о них забыли, давно вычеркнули из списка живых. Да и кто выстоит? Без еды и тепла на Колыме не выдержит ни одна жизнь.

Только за неделю из двенадцати человек в живых остались семеро. Замерз даже охранник — молодой парнишка, не осмелившийся бросить зэков и уйти от них к людям, туда, где мог выжить. Он так и не проснулся утром. Рядом с двумя окоченевшими зэками остался навсегда на Колыме.

Егор крепился, как мог. Но когда увидел, что белый снег ему показался черным, поплелся через реку., понимая, больше ждать нечего. Его никто не окликнул, не остановил, не пригрозил и не потребовал вернуться. В голове сплошной перезвон, в глазах — рябь, только бы не упасть, только дойти. Его не заботило, откроют ему двери или нет? Примут ли? Поймут ли?

Он еле дошел до дома, постучал в двери. И на вопрос женщины «Кто там?» ответил хрипло: Открой, Люба! Это я — Егор!

Женщина, открыв ему, еле узнала:

Ты ли это? Что случилось? — ввела в дом и помогла раздеться.

Хана нам, Люба, пропадаем. Совсем бросили нас! На погибель кинули. Как собак! Не прогони. Дай душе отойти. Насмерть поморозились. Пятеро мужиков загинули. Я — на последнем вздохе. Не гони, дай хоть тут, в углу, немного согреться, — попросил Егор, кляня себя втихомолку, что не пришел сюда раньше.

Женщина молча разула его, провела в комнату, принесла чай и, уложив Егора на диван, пошла на кухню. Горилла не дождался, пока Люба накроет на стол, уснул так крепко, что не услышал, как пришла соседка, поговорив с хозяйкой, узнала о случившемся. Выскочила из дома и вскоре половина поселкового люда побежала и поехала спасать оставшихся в живых Их разобрали по домам. Никого не оставили умирать в снегу. Егор об этом не знал. Он проснулся уже затемно и, оглядевшись, долго не мог понять, где находится. Все вокруг чужое, незнакомое. Ни зона, ни дом…

«Где я есть?» — шарил вокруг себя испуганно.

То что он жив, Егор не сомневался. В могиле нет дивана. Да и слишком тепло здесь для погоста. Жратвой домашней пахнет, значит, не в зоне. «Но дома не было дивана, — вспоминает Горилла. — А откуда у меня дом? Давно его нет. Но тогда где я?».

Проснулся? Ну, вот и хорошо. Иди за стол, поешь, — позвала Люба.

Горилла ел, не жуя. В животе словно пропасть объявилась. Сколько туда ни положи, все проглатывает. Ни горячего, ни холодного не чует. Лишь бы побольше. Люба едва успевает за ним. Егор ест, боясь,

что еда лишь приснилась ему. Но нет, в животе уже места не осталось. И только тогда услышал, о чем говорит хозяйка.

— Так что вы не первые, Егорушка! Теперь никто

никому не нужен. Вас семеро из двенадцати осталось. А тех из тридцати только двое. Остальных закопали. И до сих пор никто не узнавал, куда делись люди? А средь них трое охранников. Матери, небось, и теперь домой ждут. А они у нас навечно остались. Жаль мальчат. Совсем еще жизни не видели. Зато твоих успели отнять у погибели. Скоро в своих семьях будут. Дали им телеграммы.

А как же без документов билеты им продадут?

Голубчик ты мой! Прежние двое в Магадане такого шороху наделали в управлении, что им враз документы отдали. Только бы не жаловались, не рассказывали в Москве и в газетах, как с ними обошлись. За такое, знаешь, как погоны сняли бы? Вместе со шкурой! Оставили б без зарплаты, пенсий и льгот! Вот и уговорили выживших не жаловаться, мол, случившегося все равно не исправить, а мертвых не поднять. Вот и отправили их домой. Нам даже спасибо не сказали, что жизни людям спасли. И болтали про недоразумение, какое случилось из-за халатности. Обещали наказать виноватых, но никто не пошел глянуть на могилу. Кто в ней? Видать всякой жопе жарко было за свою вину перед умершими. Оно везде так нынче. Люди озверели! Оттого и жизнь у нас такая! — говорила Люба, подливая Егору чай.

Тот пил, не веря в собственное спасение.

Хотел прийти к тебе в конец освобожденным, а судьба как норовистая кобыла на свою тропу свернула, — вздохнул Егор.