Заказанная расправа

— Дети! Егорушка! Охолоньте! Сколько той жизни, что вы ее друг другу укорачиваете? Ну, мешаю я, уйду в монастырь, либо в стардом. Только вы живите тихо! — уговаривала мать. — Не надо мне этого дома. С самого начала в нем просвету нет. Едва построились, мать померла. Потом мужика взяли. Сына увели следом. А и дальше счастья не было. С нужды и слез не вылезали. Казалось бы, чего теперь делить, вроде все помалу налаживается. Так нет, вас мир не берет. Сколько я прошу Дуню, пусть батюшка дом освятит. Так ведь никак не уговорю, — сетовала старуха.

— Не только дом, душу надо вычистить от говна! Вовсе баба себя потеряла! — глянул Никитка на сестру. Та, умолкнув было, снова взъелась:

— Тебе ль людей судить, рецидивист?

Егор, не выдержав, встал:

— Поехали домой, Никитка! Сколько времени тут не был, лет пять! Теперь и вовсе порог не переступлю никогда! А ты, Ивановна, коль невмоготу станет, переходи жить к нам. Не безродная, чтоб в монастыре иль в стардоме доживать свой век. Нехай теснее чуток, зато дружнее. И куском никто не попрекнет.

— Не пущу ее! А кто ребенка доглядит и в доме управится? Я же работаю! Мне не разорваться! Если ее возьмете, тогда всех младших растите сами! Мне дома сидеть придется! — запричитала Дунька.

— Мать, как ты хочешь? — спросил Никита.

— Останусь тут, сынок! Но ты-то хоть не забывай! Приезжай почаще. Мне от тебя ничего не надо. Взглянуть, увидеть, что живой и здоровый. А там, когда дите-нок Дуньки вырастет, может, и впрямь к вам переберусь навовсе.

— Тебе, Ивановна, дверь моей избы всегда открыта! — повторил Егор и шагнул из дома.

— Ну, Никитка, и змеюка та Дунька! Вот что значит, без отца росла! И все они бабы такие, — качал головой Егор.

Нет, Дунька не заявила на брата в милицию, чего опасались оба. Но… Неизвестно почему не дали Никитке новый трактор, какой обещали ему с самого начала. Оставили на старом — в напарниках у Егора. А три новых пришли в комплекте с трактористами. Им и зарплата полагалась повыше и даже жилье. В новом трехэтажном доме — со всеми удобствами. Председатель на вопрос Никиты ответил, смутившись:

— Ты ж пойми! Эти с дипломами к нам. Училище закончили. Таких на старый трактор не посадишь. Обидишь в зарплате — сбегут! Ведь без напарников вкалывают. Оттого больше получают. А и ты не бездомный! У родственника живешь.

— Да мне свою семью иметь пора! Что? Тоже к дядьке привести? — возмутился Никита.

— Семью? Тебе? Да кто ж пойдет за тебя? — удивился председатель.

Никита поначалу опешил. Забыл, зачем подошел к человеку, и ответил резко:

— Если ты, старый козел, семью имеешь, почему бы мне не завести?

— Ты меня с собой не равняй! Я нигде не опозорился! А тебе свое помнить стоит.

Никита отошел, едва сдержавшись, чтобы не вломить мужику. И рассказал Егору о разговоре с председателем.

— Поищу весной другое место. Не могу больше здесь. Куда ни ступи, сплошная пропасть под ногами. Чужие меньше зла причинят. А в своем углу, ну хоть лопни, нет для меня земли! — сетовал Никита.

— Не горячись! Не прыгай и не дергайся. Чего тебе не хватает? Председатель не то вякнул? Плюнь! Мы — работяги сможем без него. А вот он без нас — никуда! Да и новые трактористы долго не заживутся. Отработают с год и смоются в город. Там впятеро получать будут. Сами говорили. А кого на их тракторы? Нас с тобой! Еще и уговаривать будут. Вот тогда и поторгуемся. А пока молчи, — советовал Егор.

Никита обиделся. И не пошел голосовать на выборах. Когда к нему пришли с избирательного участка, послал матом членов комиссии и, захлопнув дверь перед носом, сказал грубо:

— Видал я ваших депутатов в гнилой транде! Пусть председатель голосует. У него шея толстая! Мне вся ваша власть до жопы!

За нее его и взяли.

Целых три месяца наскребала на обвинение районная прокуратура. Ей усиленно помогала Торшиха. Вспомнила все, с самого Никиткиного детства. Не остался в стороне и председатель колхоза:

— Этот контрреволюционный чирий надо выдавить из здорового колхозного тела! — сказал он на суде. В зале громко рассмеялись.

— Чего рыгочите? Этот буржуй даже колхозный трактор пользовал как хотел и отказывался помогать людям! Все под себя греб! Не только на выборы — ни на колхозные, ни на торжественные собрания не ходил. Считал себя выше всех нас! Выходит, сколько волка ни корми, он едино в лес смотрит.

— Так и отпустите!

— Скажите, товарищ председатель! Обвиняемый прогуливал или пил в рабочее время? — спросил адвокат.

— Еще чего не хватало!

— Он выполнял задание?

— Конечно!

— У вас были замечания к его работе?

— Пока нет.

— Так чем не устраивал колхоз?

— Своим поведением! Нахальным и вызывающим!

— Он с кем-нибудь подрался? Или опозорил в присутствии других?

— Меня обозвал.

— Когда?

— Полгода назад.

— И вы только теперь вспомнили? Решили свести счеты? За что, скажите, решили сломать человеку жизнь? Оскорбил? Но это действие квалифицируется по статье «Хулиганство», за него виновного можно оштрафовать либо подвергнуть наказанию в виде принудительных работ сроком на пятнадцать суток. Голосование, как и участие в собраниях, — дело добровольное. Если суд помнит, это записано в Конституции. Я, как защитник, не вижу состава преступления в действиях своего доверителя и настаиваю на его освобождении из-под стражи!

— Выходит, ему теперь можно даже руководителей материть? — взвизгнула Торшиха.

— За это он уже понес наказание. Даже сверх оговоренного законом!

— Он меня, свою сестру, и то выгонял из дома! — подала голос Дунька.

— Ваши претензии к делу не относятся! Подавайте отдельное заявление. Я уверен, что подзащитному будет что возразить!

— Конечно! Она мать била! Сживала ее со свету! — не выдержал Егор.

Председатель суда — седой старик с орденскими колодками, пристально разглядывал Никиту. Он не задавал вопросов. Он слушал молча, бесстрастно. И, казалось, был далек от всего, что происходит в зале суда.

Когда суд ушел на совещание, Егор обреченно покачал головой. Государственный обвинитель потребовал для Никиты пять лет лишения свободы. И все время, пока суд совещался, Никита переживал:

— Зря не уехал из деревни. Надо было!

— Эх, Никитка! Ну до чего невезучий! — сокрушался Егор. И тут же вскочил при словах:

— Суд идет!

— …за отсутствием состава преступления уголовное дело против вышеупомянутого — прекратить. Снять арест. И выпустить на свободу из зала суда! — не верилось Никите в услышанное. — Взыскать материальный ущерб в размере трех месячных окладов с лиц, виновных в возбуждении уголовного дела! — читал председатель суда, изредка оглядывая багрового обвинителя, бледного председателя колхоза, онемевшую Торшиху, торопливо выскочившую из зала Дуньку.

Никита, не сдержавшись, плакал, как ребенок, закрыв лицо руками:

— Неужели она все ж есть? Как успела появиться здесь? — верил и не верил человек в правду…

Он, как и другие, так и не узнал тогда, что эта правда

пришла сюда через все колымские сугробы, следом за председателем суда, отбывавшим на Колыме пятнадцать лет по оговору.

На него пытались давить госбезопасность и прокуратура, милиция и райсовет, райком партии. Но не сумели сломать, заставить вынести обвинительный приговор. Он видел возмущенье прокурора. Однако сильнее была память о пережитом в своей судьбе. Он никому не отдавал предпочтенья, кроме правды и закона. Он был их слуга. Но особо внимательно изучал дела тех, кто был отмечен Колымой. Его считали самым справедливым человеком.

— Спасибо! — успел сказать ему адвокат.

— Не мне! Закону это скажите! — ответил сухо и ушел из зала, не оглядываясь.

— Хорошо, что мы взяли адвоката! Не то судья так и засудил бы! — говорил Егор.

— Умный мужик! Но вот судья! Что-то очень знакомо мне его лицо А вот где видел, не припомню!

— Может, он тебе не впервой приговор выносит?

— Нет! До него — бабы судили! Похожие на Торшиху!