Страница 74 из 84
В иное окружение, другую среду. Там не было Николая. Там не на кого было равняться. Там никто не обращал внимания на человеческие качества поселенца. И Муха вжился в эту среду. Не успев твердо и навсегда укрепиться в перенятом от Николая отношении к жизни, он вернулся на ложный путь. Усвоив в жизни одно правило: «Выживают лишь сильные». За счет кого? Это стало второстепенным.
Муха сидел, вцепившись руками в перегородку.
— Доверяя местным руководителям поселенцев, администрация мест лишения свободы, доверяет им уже не преступника, а человека — способного к перевоспитанию в хорошем окружении. Поселенец — не рабочая машина, из которой можно выжимать только показатели. Исправление людей — дороже любых производственных показателей. А создание вокруг них атмосферы, соответствующей нашим взглядам и принципам — основная цель! И, достигнув этого, мы добиваемся самых дорогих результатов — возвращения человека в общество, к людям.
Муха затаил дыхание.
— Теперь я хочу остановиться на жизни подсудимого по кличке Клещ. Он тоже отбывал поселение на Камчатке в селе Тигель. Работал кочегаром паровых котлов. Работой этого поселенца там были довольны. И ему тоже было с кого брать пример. Механик котельной нашел нужный подыхал к поселенцу. Помог освоить специальность. И Клещ ценил доброе его отношение к себе. Привык и полюбил свою работу. Дорожил ею. Именно потому предотвращал угрозы неминуемых казалось бы аварий. Принимал участие в ремонте котлов. И тоже, как и первый подсудимый, не считался со временем. Пользовался он и уважением жителей села. Особо после одного случая. После пожара, возникшего в тайге. Тушить его помогал и поселенец. И тоже без особых просьб, без принуждений. Во время пожара поселенец вынес в безопасное место двух работников милиции, на которых упало горящее дерево!
В зале раздались возгласы удивления.
— Спас, зная, кто они! Зная об их детях! Зная, что такое жить без отцов! Зная по себе, что такое сиротство! Спас не ради выгоды для себя! Не ради благодарности, которую отверг! Спас потому, что перед ним стоял наглядный пример собственного детства. Спас потому, что в душе всегда осуждал сам себя и не желал своей участи другим. Спас, чтобы другие дети не пошли его дорогой. Неважно, кем работали их отцы? Для Клеща в тот момент было важно уберечь их для детей. Отцов спасал! Людей! В том высшее проявление человечности. Они не встречались потом. Но о случае этом я узнал от самих милиционеров. Они помнят. Их он спас, а других потом убивал!
Клещ сидел, закрыв лицо ладонями.
— Он считал, что ему позволено делать свой отбор. Кого спасти, кого убить. Он руководствовался собственными представлениями о нужности одних и ненужности других. Кто в этом виноват? Прежде всего он сам! Считая себя единственным правомочным лицом, он совершил преступления. И спасая отцов чужим детям, теперь, осиротил собственного сына!
Яровой глянул в зал. Увидел жену Беника, сидевшую в первом ряду. На руках ее сидел сын. Сын Клеща. Ребенок сползал с материнских коленей. Смотрел в сторону отца. Беник не сводил глаз с сына. По щекам его текли слезы.
— Замечу, что и в данном случае в немалой степени виновно окружение на лесосплаве. Это именно та среда развязала руки сегодняшним подсудимым и дала возможность поверить в безнаказанность задуманного. Она не способствовала пресечению преступных замыслов. Не оправдала доверия общества. Не перевоспитала, а укоренила порочное отношение к жизни, к поступкам.
— Папа! — прервал речь Ярового крик ребенка. И сын Клеща, соскользнув с коленей матери, протопал к перегородке, за которой сидели подсудимые.
— Папа! — просунул ребенок ручонки к отцу. Клещ припал к ним горящим лицом. Опешивший конвоир топтался рядом. Он не знал, как вернуть ребенка к матери. Та тоже стояла в нерешительности. Зал затаил дыхание. Но вот встал Свиридов. Он поднял над перегородкой сына Клеща. Тот поцеловал малыша. Вернув его матери, сказал:
— Ты выйди! Не трави души. Ни мне, ни сыну. Раньше надо было…
Женщина вышла в коридор, унося на руках орущего мальчонку.
— Насколько же поняли свою вину сегодняшние подсудимые? Осознали ли? У меня имеются на руках их завещания. Вот они, — показал следователь.
— Подсудимые, передавая мне, просили не говорить о них. Но нет. В данном случае я не имею права умолчать суду об их завещаниях. Ведь подсудимые и теперь не верят в правосудие. И приговорили сами себя к наказанию, которого заслуживают по собственному мнению. Я зачитаю.
— Я ж просил, — привстал Клещ.
— Зачем? — удивился Муха.
«Я прошу все деньги, имеющиеся на моем вкладе, а они заработаны честным трудом, распределить поровну между моими двумя племянниками, проживающими в селе Тигиль Камчатской области и моим сыном, проживающим в селе Ныш Сахалинской области. Прошу сделать это сразу после суда. Так как сам я не смогу. Поскольку преступление, совершенное мною слишком тяжелое и срок будет большой, я не доживу до освобождения и не смогу сделать это сам. А детям нужно расти, не зная лишений. Это поможет им не повторить моих ошибок. Прошу перевести деньги, не спрашивая на то согласия моей жены и опекунов племянников. Эти деньги я заработал, а не украл. Прошу выполнить мою последнюю просьбу, ибо получив наказание, хочу быть спокойным за то, что хоть единственной каплей пота своего, по мере возможности, помогу детям жить иначе, чем жил сам. Я не увижу их более. Никогда не встречу их. Пусть это будет им на трудную минуту. Пусть эти деньги, как мой пример, уберегут детей от ошибок. И помогут жить по-человечески. Пусть они будут последним подарком преступника на светлую жизнь. Мне не вернуть прошлого. Не искупить вину свою. Пусть дети знают, что им я желаю другой доли. Беник, бывший Клещ».
В зале стояла напряженная тишина.
— Теперь я прочту второе заявление. Подсудимого по кличке Муха. Извините, тут есть некоторые вольности в тексте. Но я вынужден читать дословно, — сказал Яровой.
— Ничего, Яровой, здесь все люди взрослые. А нам, юристам, важен смысл, а не форма, — сказал председатель коллегии суда.
«Я понял, что жил хреново, что сам себя «жмуром» сделал и выкинул годы под задницу Скальпу. Что из-за этой паскуды придется мне подыхать зэком. И свободы мне — век не видать. А все потому, что не сдержался и разделался с дерьмом. Жизни-то я не видел. Она всем задом паскудным поворачивалась. И никогда— мордой. Какая она бывает — мне неведомо. Прошу все мои деньги, что на книжке лежат, отписать на стройку пионерлагеря для детвы. На острове Карагинский. Пусть отдыхает ребятня. И растет счастливой. Не в меня. Там, на Карагинском, похоронен Николай. Он детей любил. Своих не, завел. Нехай смех детей, пусть чужих, будет ему от меня в память. Только не говорите ребятам, от кого им этот лагерь. Чтоб память черной не была. Пусть вместо нас кто-то из них сделается хозяином острова. Но не в меня — в Николая. Я не сумел. Он погиб. И я не выживу, чтоб на Карагинский свободным человеком вернуться… Но хоть дети пользоваться будут. За него и за меня. Я прошу выполнить мою просьбу. Деньги эти затем, чтобы другие судимыми не были. И жили не так, как я. Муха».
Аркадий кончил читать завещание. Глянул в зал. Жена Беника сидела в первом ряду. На руках ее спокойно спал мальчонка. Что он видел во сне? Свободного отца? Как он идет с ним за руку далеко-далеко по голубой дороге. Прямо к нему. Или серое, как промозглый дождь, сиротство? В ожидании отца, простившегося с жизнью? Где он, его отец? Где его руки? Где последнее его пристанище?
Спит малыш… Посапывая тихонько, уткнувшись в грудь матери лицом. А та, бледнея, слушает слова Ярового:
— Прошу суд определить подсудимым суровое, но не чрезмерное наказание. Чтобы и нынешние завещатели имели возможность выйти на свободу исполнителями своих добрых, на сей раз, намерений. Я не прошу о конкретных сроках наказания. Ведь преступления совершены тяжкие. И подсудимые— люди опасные для общества. Но суд должен учесть возможности их исправления. Я полагаюсь на справедливость приговора. И уверен, что он будет не только наказанием, а и средством перевоспитания тех, кто творя преступления познал и беззаконие.