Утро без рассвета. Книга 3

—

А ради какой забыть просил?

—

Мало ль у него красоток? Если их всех, его краль, в ряд поставить, он по ним в Москву мог спокойно дойти. С самого Сахалина. Что ни ночь, то новую бабу по камышам тискает. Всех, девок в селе перепортил. Не мужик — черт. Откуда столько силы, берется? За ночь по три-четыре штуки имеет. Прямо зависть берет, — наглел Свиридов, выйдя на менее опасную, как ему казалось, тему.

—

Ну, а почему «забыть», да еще на несколько дней? — напомнил Яровой.

—

А черт его знает.

—

Ладно, Свиридов, давайте по порядку. Когда он вам сказал, чтоб вы его забыли на несколько дней?

—

Зимою.

—

А конкретнее?

—

В феврале.

—

Причину как объяснил?

—

Так понятно и без слов. У него, у шельмы, одно на уме — баб потискать. Говорят, что у некоторых баб бывает половое бешенство, так вот у Беньки оно — на сто раз помноженное.

—

Ну, а почему на несколько дней?

—

Видать, какая-то несговорчивая попалась. Он и решил обломать.

—

Ладно, хватит сальничать, — поморщился Яровой и спросил: — Что вы ему на это ответили?

—

Пригрозил.

—

Чем?

—

Сообщить куда следует.

—

А он?

—

Отстал.

—

А билет? Вы кому его удружили?

—

Не знаю, о чем вы это, не покупал я билет в аэропорту нынче. Не ездил никуда. Никакого паспорта никому не отдавал. Зачем мне рисковать своим положением? Ведь я не молод, чтоб на такое пойти, а потом начинать все сначала.

—

Страх заставил. Страх быть изобличенным во всех махинациях, вот и согласились. Деваться некуда стало. А Беник — клещ не только со своими, а и вас крепко в руках держал. Все время вы под напряжением жили. Так все ж, как вы согласились отдать паспорт свой? Под процент, под молчание или за услугу?

—

Как вы смеете меня оскорблять?

—

Я спрашиваю…

Свиридов, изобразив вначале возмущение, вскоре приуныл. А потом сказал, вздохнув:

—

Сам последние штаны отдал бы, чтоб от этих поселенцев отделаться.

—

Что ж, просто так, за красивые глаза ему свой паспорт отдали?

—

На кой черт мне его глаза! Он не баба!

—

Понятно и без слов. Ну, так как это случилось? — настаивал Яровой.

—

Как? Вы же знаете, жена у него скурвилась. Как говорят, две бляди один грех не поделили. Но тут — дите. Бенька, он хоть и прохвост, и потаскуха, а сына любит. К тому ж — мужик! Его все село жалело. Кто из-за наставленных рогов, кто из солидарности сочувствовал. Мне его, как человеку, жаль было. Да и сказалось это на мужике. Вроде как наполовину умер поначалу. А потом во все тяжкие пустился. Но вскоре одумался. Стал деньги на книжку класть. Для сына. И с бабами всерьез не путался. Все остерегался. Для сына себя берег. А потом как-то подошел ко мне и говорит: «Не могу больше так жить. Надо сына пристроить. В надежные руки. Не могу видеть, как он с этой шлюхой за руку ходит. Ну, чему она его научит? Помоги мне! С сыном. Дай я поеду, присмотрю ему надежные руки». Сказал, что у него на материке сестра имеется. Хороший человек. С положением, при должности. Помоги, говорит. Мол, под опеку сестры мальчонку пристроить, надо. Ну, скажите, у вас сердце не дрогнуло бы?

—

Вы продолжайте, — сказал Яровой.

—

А я вижу, как его бывшая баба, совсем скрутилась. Ребенок — голодный целыми днями. Ни приличного пальто, ни ботинок. Всю зиму без рукавиц. Синий, как цыпленок. Сердце кровью обливается, глядя на него. Ну, и согласился я помочь мужику. Предложил ему вызвать сюда его сестру. Чтоб сама все увидела, своими глазами. И тут на месте все утрясти. Передать ей мальчишку с рук на руки. И делу конец! Хотелось поглядеть — к кому дите попадет. Чтоб из огня, да не в полымя. Но Бенька сказал, что ему надо сначала самому все посмотреть. Разнюхать обстановку. Стоит ли вообще об этом речь заводить. Я его и отпустил. Но не из выгоды! Из жалости. Как к человеку. К мужику! К отцу, в конце концов!

—

А что ж сразу-то не сказали?

—

Так я ж знаю, что не имел права отпускать поселенца на материк. Да вы, как я вижу, уже и за меня крепенько взялись. Все мое исподнее наружу вывернули. Всех баб, с кем был и не был — допросили. А зачем мне такое удовольствие? Жаль стало. За это готов отвечать. Но в другом — не виноват.

—

Когда он вернулся? — спросил следователь. Двадцать

седьмого. А

обещал? Числа тридцатого.

—

Что сказал о сестре?

—

Что у нее своих двое, а квартира маленькая. И еще, что муж сестры ему не понравился. Уж очень любит выпить. И злой человек, Что холодно и неуютно будет там его сыну. Вот и все. Отпал вариант.

—

Ну, а еще какие перемены вы в нем заме — или?

Никаких. Совершенно?

Ручаюсь. А паспорт почему сменить

реши — ли?

Я ж знаю, что он — кобель.

—

Ну и что, а при чем тут документ?

—

Мог какой-нибудь показать. Или засветиться где с родней. Или родня, а я ее не знаю, паспорт видела. Начнут всякое думать. Ну, и решил сменить на всякий случай.

—

Родни у него нет.

—

Как нет?

—

Сестра была. И муж у нее был. Да умерли они.

Она— на

Камчатке. Почти четыре года назад. Двое детей осталось. Это верно. Их чужой человек растит. И Беник прекрасно о том осведомлен. Он гам поселение отбывал. Сестру своими руками хоронил.

—

Не может быть! — подскочил Свиридов.

—

Вы сомневаетесь. Но к чему мне вас вводить в заблуждение? Мне ваш паспорт не нужен! Свой имею.

—

Нет! Но это, это безумие!

—

Что именно?

—

Он же к сестре ездил!

—

У него, я вам уже сказал, была одна сестра. Она умерла. Вторая — умерла ребенком, когда сам Беник мальчишкой был. А ездил он не к сестре. Солгал он вам.

—

Как же это? Мне! На самом святом врать?! Подлец! А я-то хорош, выкручивался тут! Выдумывал! Защищал этого негодяя! Не хватило ему местного бабья. Поехал еще приключения на задницу искать! И на мою голову! А я-то поверил! Идиот! Зачем я такой дурак? Но кто же мог знать? Разве можно было сомневаться? Но нет! Нет! Это уж слишком…

Начальник сплава схватился за сердце, побелел. И рухнул на пол без сознания.

…Яровой потом говорил с ним. Недолго. Свиридов резко изменился. Он больше не уклонялся от показаний, не лгал. Сжато, четко рассказал все. Припоминал каждую деталь. И, озлившись на Беника, а заодно и на себя, теперь говорил, не скрывая ничего:

—

Я вижу, вы располагаете весьма подробной информацией. И знаете гораздо больше, чем я могу сказать. Но моя вина в моей доверчивости. Где связано с работой — наказанием не обойдут. Но я не хочу, чтоб на мою шею чужих собак вешали, чужие грехи. С меня своих ошибок хватает. Пишите подробно мои показания. Л на те— внимания не обращайте. Я поверил. И, возможно, в этом, моя самая большая вида перед его ребенком. Пишите.

Аркадий едва успевал записывать показания Свиридова. Вопросы задавать было некогда. Начальник Нышского сплава торопился, чтоб не забыть ни одной детали.

Расстались они поздним вечером.

—

Вы меня не предупреждайте о неразглашении следственных тайн. Я знаю. И поверьте, что не скажу ни слова. И, если останусь на своей должности, а вам придется приехать в Ныш, окажу всяческую помощь и поддержку по первому же вашему слову. И без слов. Кстати, на милицию нашу особо не рассчитывайте. Они не имеют опыта. Их любой поселенец проведет. Вон с подписью, например. Они при поселенцах подделывали подпись за своего начальника, через стекло, а мои увидели и переняли. Подписи Беньки на всех документах во время его отсутствия — через стекло переводили. Скрывали от милиции его отсутствие, научившись этому у милиционеров. Так-то, дорогой вы мой…

Свиридов ушел, слегка покачиваясь от пережитого. А Яровой еще долго перечитывал его показания. И первые, на какие начальник сплава просил не обращать внимания, и последние… Ошибся ты, Яровой, насчет сходства типажей. Свиридов все же — далеко не Клещ.