Стукачи

Знал об этом и Ананьев. Ему этот разговор передали в лицах, под дружный смех. Его тоже отговаривали. Но он решил по-своему.

Бульдозер распихивал кусты, вгрызался в коряги, деревья. Валил их на землю без раздумий и жалости. Что там… Человеческие жизни не жалеют… Выворачивал с корнем ели и пихты.

Трещал кустарник под гусеницами бульдозера. Не жаль… А это что взвыло, скрежетнуло под траками? Что там попало под бульдозер? Виктор выглянул. Траки бульдозера в крови.

Глянул назад. Через стекло увидел раздавленное волчье логово. Ни одного волчонка не успела вытащить, уберечь волчица. Она опоздала. И стояла теперь на поваленном дереве, обнюхивала раздавленных волчат и выла всей утробой, будто оповещала тайгу о горе своем.

Ей вторили стенанья волков из-под кустов и деревьев.

Виктор отвернулся.

«Надо ж, черт возьми! Зверюга, а и та сердце имеет. И детей своих ей жаль. Воет всей требухой! Будто эти волчата последние в жизни. Тут же людей не щадят. Сдыхают в карьере, никто по ним не плачет, даже не вспоминает. Здесь — вся тайга воем зашлась. Как большую потерю оплакивают целой стаей. Словно не мы, а они — люди… И каждую теплину крови, жизни своей берегут, лучше нас — людей», — думает Ананьев и вгрызается в очередной пенек, маленький, трухлявый на вид. Но у него оказались крепкие, живые корни. И, поднявшись вверх, они острыми зубами вгрызлись, засели в гусеницах бульдозера.

Виктор дает задний ход. Но бесполезно. Гусеница натянулась. Звенья со звоном разлетелись, посыпались на землю.

— Разулся! Мать твою! Только этого мне теперь не хватало! — выругался Ананьев.

Охранники стояли у ворот зоны и не оглядывались в сторону Виктора. Они разговорились со своими ровесниками, охраняющими ворота зоны.

Тракторист хотел открыть дверцу кабины, но тут же увидел волчицу, чье логово он недавно раздавил. Она сидела в шаге от трактора, не сводя глаз с кабины, следила за каждым движением человека.

Она поняла, что ему нужно выйти. И напряглась, приготовилась к прыжку. Шерсть на загривке зверя встала дыбом, в глазах зеленые огни метались. Недолог час мести и расплаты. Волчица вздрагивала каждым мускулом.

Виктор отпрянул. Отдернул руку с дверцы трактора. Застыл на сиденье. И ждал, когда охрана вспомнит о нем.

Ребята не сразу приметили, что бульдозер стоит недвижно. Когда направились к трактору, увидели волчицу. Она, почуяв их, отскочила в кусты. И оттуда неотступно следила за Виктором.

— Теперь тебе и до ветру не отлучиться. Кровного врага заимел в тайге. Она годами пасти станет. Глаз не сведет. Не люди, прощать не умеют своих обид. Смотри, от керосинки теперь ни на шаг, если шкурой дорожишь, — предупредили охранники.

Виктор собирал траки на земле, подбирал звенья, «пальцы», собирал гусеницу и постоянно чувствовал на себе взгляд волчицы. Он даже слышал ее дыхание, нетерпеливое повизгивание, щелканье челюстей, глухое ворчанье.

Несколько раз охранники пытались убить ее, стреляя на звук. Но всякий раз промахивались. И волчица, будто заговоренная, снова высовывала из кустов порыжелую морду и внимательно следила за Виктором.

Она отскакивала от звуков выстрелов, припадала к земле, но снова поднималась, выползала из своих многочисленных укрытий и объявлялась цела и невредима на самом виду.

— Тьфу, дьявол! Как заговоренная! — злились охранники, промазав в очередной раз. Они едва успевали отбиваться от зверья, наседавшего со всех сторон, и все просили Ананьева поторопиться с ремонтом. Тот и сам спешил. Выравнивал согнувшийся «палец». Торопился и не оглядывался по сторонам.

Охранники стояли в двух шагах и стреляли в волков, окружающих бульдозер. Они и не увидели легкой тени, метнувшейся из-за куста. Она, будто на крыльях, перелетела полосу, разделившую тайгу от бульдозера, и прыгнула на Ананьева.

По счастью, у него в руке оказался увесистый молоток. И соскользнувшую с брезентовой робы, не удержавшуюся на шее волчицу огрел по башке изо всех сил. Та рухнула мешком на землю.

Виктор, вогнав «палец» в трак, собрал, натянул гусеницу. И, решив забрать трофей, оглянулся. Волчицы не было. Уползла в тайгу.

«Ну уж теперь, коль жива останется, не сунется к трактору. И волчатам закажет обходить бульдозер, держаться от него на пушечный выстрел. Но уж вряд ли выживет. Слышал же я от стариков, что все звери, даже домашние кошки и собаки, сдыхать убегают подальше от жилья и глаз человеческих. Эта зверюга — вовсе дикая. И если хоть капля сил у нее нашлась, оставила их, чтоб сдохнуть достойно звериного званья, в чащобе. А значит, теперь у меня в тайге одним врагом меньше стало», — думал Виктор, садясь в трактор.

Охранники, увидев отремонтированный бульдозер, снова заспешили к воротам зоны. Там легче и безопаснее. Проще отбиться от зверя.

А Виктор делал дорогу. Расширял ее, разглаживал, уходил все дальше от ворот зоны. Он уже не оглядывался по сторонам. Торопился. Чем быстрее проложит он ее, тем скорее приедет комиссия. Может, и впрямь подарит обещанное облегчение. Иного выхода нет.

— Куда тут обрываться в бега? Зверюг видимо-невидимо. Шагу не ступить в одиночку. Откуда их здесь такая прорва? — удивлялся человек.

В этот день он вернулся в зону позднее вчерашнего. За два дня работы он сделал почти два километра дороги.

Предстояло проложить еще семьдесят…

— Оттуда, издалека, не вернешься в зону всякую ночь. Придется и ночевать в тайге. Чтоб не тратить на дорогу время и солярку. Самое большее — двенадцать километров. А дальше — все. Свыкайся с природой, — смеялся оперативник, встретивший Виктора во дворе зоны.

— Меня одного вкалывать не пошлете. Под охраной. А о них придется подумать, позаботиться. Где они будут, там и мне место сыщется. Не стращайте! Я свои страхи еще на войне потерял, — ответил Ананьев.

На следующий день снова выехал за ворота зоны.

Охранники сели в кабину бульдозера. И, оглядывая готовое начало дороги, мечтали вслух, словно сами себе рассказывали сказку, оборванную далеко отсюда, дома, когда они еще не были солдатами:

— А может, и здесь город будет? Вырастет назло всему. Холоду и снегу вопреки, среди тайги. С домами многоэтажными, как в Москве. Проведут в них свет. Пойдут по этой дороге машины, а может, даже автобусы…

— Ну да! Зэки! Без них Север — не Север! У нас если накажут, то все враз отнимут. И свободу, и здоровье, и жизнь! И зачем людей сюда на муки везут? Пусть бы жили у себя! Иль там зэкам дела не нашлось? — оборвал Виктор.

— Там и вольный люд справится. А север обживать умеют лишь закаленные. Построят они дома, проложат улицы, вдохнут в них жизнь и тепло. Тогда и вольные сюда потянутся. Смельчаки-романтики! С детьми, женами! Поселятся тут. Смехом тайгу разбередят, песнями. Приручат ее, дикую. Обогреют, приведут в порядок. Покроют дороги асфальтом. Посадят цветы. И через десяток лет никто и не поверит, что была тут раньше тайга непроходимая, лохматая, как кикимора!

— А на въезде в город плакат будет висеть: «Добро пожаловать в город — зону особого режима!»

— Да ну тебя! Тогда все иначе будет. Ни зон, ни тюрем, ни рудника! И плакаты будут добрыми, как улыбка.

— Как в красном уголке зоны, да? Там, прямо над сценой, где зэки иногда киношки смотрят. Помнишь? Я тебе его покажу. Написано: «Ленин — с нами!»

Виктор, не выдержав, рассмеялся.

— Города, дома! А ты сам бы приехал сюда жить насовсем? После службы остался бы тут?

— Нет. Я домой поеду. К матери. Зачем на северах мотаться? Я не бездомный.

— А у меня хоть и нет матери, но тоже не соглашусь здесь жить после всего, что видел и пережил. Мне этого до конца жизни хватит. Понял? И никто путевый сюда не переедет. Если только всякие пьянчуги, перекати-поле. Или горемычные. У кого по зонам родные погибли. С радостью сюда не придут. Зря надеешься.

— А я верю, что не останется эта земля без улыбки и тепла. Высохнут слезы. И зацветут цветы.

— На погостах! Дурак совсем! Иль забыл, что здесь добывают? Какие цветы? Вон, бабкари, и то не хотят тут оставаться. Чтоб не вернуться домой импотентами, больше трех месяцев здесь не живут. И начальник… Хоть и старый, а в мужиках остаться хочет. Чтоб бабку свою «на вальс» хоть раз в месяц…