Страница 39 из 70
— Ну и как?
— Видите ли, я бы их не удивил, работая по примеру прежних начальников лагерей. Врагов в лице администрации иметь— даже почетно. А я решил, не впадая в крайность, нарушить эту систему. Ну а как удалось, не мне судить. Сами увидите. Я жду не только одобрения. А и замечаний, советов.
— Да, но я никогда не работал в этой системе. И, честно говоря, не за тем сюда приехал.
— Я не настаиваю, за меня в вашем деле скажет весь результат моей помощи, как итог моей работы. А она для меня — весь смысл… критерий того, имею ли я право носить погоны. Ведь я всего себя вложил в этот лагерь. И очень не хочу ошибиться…
— Ну
что.
В дверь громко постучали, прервав Ярового.
— Войдите! — сказал начальник лагеря.
Заслонив собою весь дверной проем, нагнув голову, в дверь вошел человек. Обстоятельно отряхнув от снега ботинки, снял бесформенную шапку-ушанку.
—
Можно? — спросил он у начальника лагеря.
—
Входи. Мы как раз тебя ждем, — и, повернувшись к Яровом; представил вошедшего: — «Президент» лагеря. Мой нештатный заместитель по работе с ворами. Не удивляйтесь. Север — есть Север.
«Президент», увидев приезжего, заметно насторожился.
—
Проходи, Степан, поговорить надо, — обратился начальник лагеря к «президенту». Тот, словно стесняясь своих размеров осторожно отодвинул табурет поближе к углу. Сел там тихо.
—
Я сказал, что поговорить нам надо. Давай сюда. Поближе, попросил его Виктор Федорович.
«Президент» пересел к окну. Внимательно, исподволь наблюдая за Яровым.
—
Степан, ты помнишь такого заключенного по кличке Скальп? — спросил «президента» начальник.
—
Был такой!
—
Узнаешь его на фото? — спросил Яровой.
—
Как родную маму.
—
Все ли знаешь о нем? — спросил Виктор Федорович.
—
Знаю. Что дано.
—
Кто из этих? — подал «президенту» фотографии начальник Степан, бегло глянув, сразу узнал Скальпа.
—
Вот он, гнус! — подал фото Яровому. Тот достал протокол допроса. Положил перед собой. Стал заполнять. «Президент» недовольно заерзал.
—
Ты что? — удивился начальник.
—
Без ксивы лучше, — буркнул Степан.
—
Нет. Вы, если хотите помочь, должны дать показания, как свидетель. Слова ваши я не могу пришить к делу, — говорил Яровой.
—
Я и так не стал делать опознания при свидетелях. Оформлю в протоколе допроса просто узнавшим…
—
Убили его, конечно, свои. Наши, то есть. Кто-то из фартовых. Но не по моему слову. Кто-то зуб имел на него. Да оно и было за что. Вот поэтому, пой
мите
меня, не могу по ксиве говорить. Ведь, наш отвечать будет, — вздохнул «президент».
—
Степан, ты нарушаешь свой устав, — сказал начальник лагеря.
—
Как это?
—
Если Скальп убит без твоего разрешения, ты сам сделатьдолжен был что, если бы довелось встретиться с
убийцей
? По вашим-воровским законам. Наказать?
—
Да. Но своими руками. Без мусоров.
—
Но за это ты получил бы срок. И немалый! А вот если мы дело раскроем —
убийца
будет наказан. И ты не в ответе. Кстати, ты видно неспроста не давал слова на расправу со Скальпом. Видимо, основания были. И о них знали зэки. А вот
убийца
пренебрег твоим запретом. И, поставив себя выше твоего слова, свое сделал. Смолчишь ты, это
убийце
на руку. Пусть других трясут. А он в стороне походит. В невинных. Пока до него докопаются. Да и другим, кто на ноле, дурной пример. Один твой запрет нарушил — другим можно, — говорил начальник лагеря.
Яровой в разговор не вмешивался. Хорошо понимая, что напоминать «президенту» о гражданских обязанностях свидетеля в данном случае бесполезно. Нужно просто помочь Степану принять правильное решение…
—
Другие ослушаться не посмеют. Знают меня, — подыскал, наконец, ответ «президент».
—
А этот разве не знал? — усмехнулся начальник лагеря.
—
Может, и не знал. Чужак этого «суку» по нечаянности грохнул… Одно дело, если я сам, как «президент» зоны, про то дознаюсь и спрошу кой чего… А другое, дело в свидетелях оказаться. Это — тоже стукачество. На своего или чужого — неважно…. А потому не буду для ксивы колоться. Я думал просто для разговора позвали. Мол, что за человек этот Скальп. Стоит ли из-за него огород городить. Так про то я скажу: такому «суке» и смерть собачья. Поганец был, не человек. Сказал бы и больше, да не могу. Как бы мой язык хорошему человеку не навредил. Но хоть я и зол на Скальпа…
—
Дело твое. Я не прошу тебя. И, конечно, не настаиваю ни на чем, но учти; убивший однажды, может и вторично… — «нажал» Виктор Федорович.
—
Ну и что, — безразлично ответил «президент».
—
Сегодня он прикроется тем, что ему велели. А завтра повелителю— нож в бок. Потом просто потому, что проигрался в карты…
—
Сам и ответит.
—
А скольких погубит?
—
Вышку схватит.
—
Так может его поганая жизнь не стоила и плевка любого из жертв?!
—
Что делать…
—
Иди! Иди! Пусть убивает! Тех, кого ты даже здесь уберег! Ты не дал им здесь сдохнуть! Последний свой кусок им отдавал, чтоб их какой-то гад укокошил. А ты из своей воровской солидарности жалей их. Пусть они набивают руку на «суках», чтоб ко времени твоего освобождения и с тобой уметь расправиться. Виновен ты или нет — неважно. На всякий случай опередить постараются…
—
Я за себя сумею постоять! — перебил Виктора Федоровича «президент».
—
Ты сможешь, а другие — нет!
—
Я всем не заступник.
—
Может, потому, что ты и сам учил убивать? — не сдержался Виктор Федорович.
—
Воровать учил! Меня учили и я учил! Так положено. Таков закон. Кто из воров посмеет отказать молодому в обучении — тот не фартовый! А убивать не учил. Ты сам это знаешь! Не убивал я! Никого!
—
Зато покрываешь
убийц
! А кто ты после этого? Знаешь?
—
Знаю! Честный вор, вот кто! Сам рук в крови не запачкал, но и «душегубов» не закладывал. А вот убитый сам не одного убил.
Яровой понял: разговор зашел в тупик. Пора вмешаться.
—
Послушай те, Степан, а почему я должен верить тому, что вы не поручали кому-нибудь убить Скальпа?
—
Как почему? — искренне удивился Степан. — Я же «президент». И хотя сижу здесь, но руки у меня длинные. Везде ослушника достану. Про то всяк из наших знает. Нет, из тех, кто при мне освободился, никто не убивал.
—
А почему вы запретили Скальпа убивать?
—
Чтобы нам здесь, кто остался в зоне, начальство больше доверяло. Чтоб прежние порядки не возвернулись. Чтобы к нам тут по-человечески относились, как вот гражданин Виктор Федорович. Чтобы тень на лагерь не ложилась. И чтоб не присылали заместо Виктора Федоровича таких, как Бондарев. Чтобы «сучню» к нам не засылали и в шизо не кидали кого ни
попадя,
— и правых и виноватых. Ведь стукачу стемнить, что два пальца обоссать. Чтоб зверствов в зоне промеж ворами и работягами опять не начиналось. Я сам «душегубов» терпеть не могу. Не умеешь украсть — не берись за финач. Это мокрушники на нас, честных воров, на воле лягавых натравили. Мы без крови куда как спокойнее работали. Семьи имели. От вдов и сирот глаза не прятали. Уважали нас. За удачу и понимание: у кого можно своровать, а с кого нельзя последнюю рубашку снимать. Мы ж и налог брали со всяких деляг, с цеховиков, с ювелиров, какие сами у государства крали. Это я про свою «малину» говорю. Я лично у государства ни копейки не взял. А вот спекулянтов золотом и камешками, крупных антикваров этих я тряс. За
милу
душу. Еще когда беспризорником был, возненавидел сытых. Я и засыпался-то на таком вот. В деле об этом приговор есть: он интендантом был и аж целый склад харчей притырил. На бомбежку пропажу списал. А сам в блокаду харчи эти на золотишко да бриллианты выменивал… Так после войны жил припеваючи. Ну, когда
попух
и все мои дела нашли, мне — пятнадцать лет, а ему — «вышка» по законам военного времени. Так вот я и есть честный вор на шконе. Что украл — государству же и вернул. Через свое удовольствие. Не прятал по тайникам. Ел, пил, гулял вволю. А тут всякую шпану в закон вводить стали, в наш воровской. А я их из этого шкона на работу вывожу. За то, что променяли отмычку на «перо». Работяги про то знают. И уважают. Тоже «президентом» признали. Так стану ли я всю зону под монастырь подводить? Мы здесь зачеты за работу получаем. На волю раньше выйдем. А в Магаданском лагере от звонка до звонка тянут. Кроме «сук»… Нам такого не надо. Потому запрет на
убийст
во Скальпа дал. И вся зона потом с ослушника спросила бы. Нет, из тех, кто освободился за остатние годы, сколько я здесь в «президентах», — никто из моих зэков не мог такое уторить. — Степан умолк угрюмо, будто и не он только что в запальчивости так долго и так «складно» говорил.