Утро без рассвета. Книга 2

Мавр подал фотографию.

—

Быстро по кругу пустите, — сказал «президент», глянув и передавая фото «буграм». — Кто знает его — к столу!

Фото загуляло по рукам. В него вглядывались все. Одни — недолго. Другие задерживали взгляд, словно изучали. Третьи улыбались, будто старому знакомому.

—

Прикнокали падлу! Так и надо!

—

Не жилось тебе, лярва!

—

Во мурло отожрал!

—

Не видел я его. А то и сам разделался б.

«Президент» ждал, кто подойдет к столу. Но зэки отворачивались. То ли действительно не знали, то ли делали вид…

—

Кто узнал?

В бараке затихли голоса. Фото продолжало ходить по рукам.

—

Узнавшие — ко мне! — приказал «президент». То ли от окрика, то ли от страха дрогнул спиной старик Лунатик.

—

Ты знаешь «суку»?! — впился в лицо глазами «президент». Старик икнул, опустил голову. — Лунатик, я тебя спрашиваю!

—

Знаю, — тихо прошамкал старик.

—

Иди сюда! Стой! Так, один есть, — «президент» внимательно следил за зэками. Вон еще двое к столу пробираются. Еще один из угла лезет. «Душегубы» озверелыми глазами на них смотрят. Шипят. И если бы не «президент», на куски бы порвали. Но сейчас боятся.

—

Живее! Еще кто? — торопил «президент». Около стола уже несколько стариков собралось. Вот фото снова вернулось на стол.

—

Что ты, Лунатик, помнишь?

—

Я с ним в Певеке сидел.

—

Когда?

—

До войны.

—

Кто он? — спросил «президент».

—

Никем не был.

—

«Сукой» при тебе стал?

—

Нет.

—

Что о нем знаешь? — допытывался «президент».

—

Он не фартовый.

—

За что сидел?

—

Не помню.

—

Срок какой?

—

Больше червонца. Точно не помню.

—

А ты, Мина? — обратился «президент» к горбатому старику.

—

Знаю я его. Отменная сволочь. «Стукачом» в войну стал. На фронт его не взяли. Статья не позволяла. Так он своих тут изводил. Все выслуживался. Из-за него многие получили дополнительные сроки.

—

Он вор?

—

Нет. Из интеллигентов.

—

За что сел?

—

По службе натворил что-то.

—

Растратчик?

—

Тоже нет.

—

Воры не могли его убить, он с ними не контачил, — вмешался в разговор Белая лошадь и продолжил: — Он боялся фартовых. И «душегубов» тоже, своим подличал. Их продавал.

—

А фартовые как с ним были? — спросил «президент».

—

При мне не обижались.

—

Дань он им платил?

—

Как же! Аккуратно.

—

Ты где с ним сидел?

—

Тоже в Певеке, в одном бараке.

—

И долго?

—

Лет семь.

—

Его амнистировали?

—

Нет. Сам вышел по истечении срока.

—

«Мушку» при тебе ставили ему?

—

Да.

—

Кто?

—

Работяги.

—

Кто из них здесь?

—

Никого. Освободились.

—

«Мушку» ему при мне делали. Я помогал, — выдвинулся вперед щуплый карманник.

—

За что? — спрашивал «президент».

—

Работяг заложил. Те в картишки играли. На рубаху. Он их продал.

—

Кем он работал?

—

На собачатнике помогал охране.

—

Я тоже эту лярву знаю, — выставился квадратный старик. И, отодвинув в сторону остальных, сказал: — Этот только своей смертью мог сдохнуть.

—

Почему? Говори, Краб!

—

Он, стерва, я так слыхал, сам не одну душу на тот свет отправил.

—

По своей воле или по слову?

—

Не знаю.

—

Он вор?

—

Ну а кто ж просто так убивает? Ясно, фартовый, — ответил Краб.

—

Так почему его «пришить» не могли, а только сам мог окочуриться? Или и его боялись? — съязвил «президент».

—

Он, стерва, много знал про всех.

—

Тем более.

—

А убивал не по-нашенски.

—

Это еще что за бред? Или сидящие тут «душегубы» не столь опытны, как одна «сука»?! — подскочил «президент».

—

Эта «сука» особая, — побледнел Краб.

—

Чем же?

—

Он на собачатнике работал. Всякие лекарства имел. Собаки их, может, и терпели. А фартовые — нет. Иные дохли…

—

Фартовых, значит, губил этот фрайер? Так, так… И они с ним не могли сладить? Забыли, как это делается? Напомнить некому было! Одна «сука» всех воров в страхе держала! И ты среди них был, — потемнел «президент».

—

Так убили же его, — попятился Краб.

—

Так убили или сам сдох?

—

Не знаю, — прятался за спины Краб.

—

Куда тебя попятило! А ну, вылазь! — потребовал «президент». Краб высунулся из-за спин. — Отвечай, трус, кого из фартовых эта лярва загубила?

—

Я

слышал, сам не знаю, — лопотал растерявшийся Краб.

—

Тебя ему прикончить надо было! Падла облезлая! «Законник» выискался! «Суки» испугался! Честным вором фартовым его назвал. Гад! Отныне и навсегда запрещаю тебе жить за счет общака. «Бугор»! Эй! Циклоп, перевести Краба в «сявки»! Вывести из закона. На все время. За подлую трусость его! За опозоренное имя касты нашей и звания, какого недостоин этот паскуда! — басил «президент».

Циклоп подошел к Крабу, тот завопил, выставив вперед палец с наколкой «тихая ночь».

—

Не шнорись, моя наколка не дешевле циклоповской! Не вы мне ее ставили! Наш «бугор» — в Певеке! Он меня из «закона» вывести может, а не вы!

—

Заткнись! Слышал о беде фартовых — помочь им должен был, а не трясти гузном! А ну! Живо! — Циклоп кулаком двинул Краба. Тот, кувыркнувшись, упал в ноги «сявкам». Они молча подняли его. Спрятали от негодующих глаз «президента». Краб плакал от обиды и унижения, пережитого им.

—

Ничего, может, остынет — простит.

—

Тебе уже немного отбывать. Потерпи. Хорошо служить станешь — с голоду не помрешь, — успокаивали недавнего «законника» слабые бесправные «сявки».

Остальные старики, стоявшие у стола, головы опустили, ожидая своей очереди. Как-то с ними расправится «президент»? Одно ясно — добра от него не жди. Знали зэки лагеря о крутом его нраве, о кулаках. Не только вором прослыл он здесь. Но и отменным душегубом. Все пальцы в наколках. И «веревочка» есть, и «катафалк», и «тихая ночь» и… Даже самый заметный браслет— «повозка». Весь в мелких зубчиках с обеих сторон. На железной дороге по вагонам охотился. Вон скольких в купе навсегда оставил. Что его теперь остановит? Разве только когда-нибудь на этого беса сам сатана найдется. Но когда такое случится! И дрожат у стариков руки мелкой дрожью. Спины и лбы в испарине. Исчезнуть бы куда. Но разве от «президента» скроешься? Он всюду найдет…

—

Ну, что трясетесь? Давай, Мокрица! Говори все известное. Да не выкручивайся, не темни! Иначе последние зубы в задницу вобью, — пригрозил «президент».

 — Я этого знал до войны. Вместе в карьере работали. Уголь добывали.

—

И ты скурвился! В карьере работал! Вор в «законе»! Ты что же, единственным из нашей касты в Певеке был? Или там все такие были, как Краб и ты?

—

Там начальником лагеря Бондарь был в те годы. Он всех, кто не работал, в шизо кидал. На месяцы. А там, сам знаешь, долго не высидишь. Выбора нет: или сдыхать, или делать вид. что работаешь, — вздохнул Мокрица.

—

Доберусь я до этого мудака! — налились кровью глаза «президента» при упоминании о Бондареве.

И, повернувшись к старику, спросил:

—

Ну и что там, в карьере? Давай, выкладывай начистоту!

—

Так, а что? Мужик он был, как и все. Не хуже, не лучше других. Старался не выделяться.

—

Письма он получал с воли?

—

Получал.

—

От кого? — насторожился «президент».

—

От матери. Так он говорил.