Страница 18 из 105
Но беспокойство не утихало. Предстояло возвращение в Каменское. Что ждет его там? Что? От страха он потерял сон, аппетит.
На судно вошел робко, трясущимися ногами. Как на зло, в этот раз катер шел быстро, словно торопился догнать свой вчерашний день. А Рафиту хотелось, чтоб время остановилось. И не бежал бы катер в это Каменское. Неуютное, злое.
Берег показался из-за поворота. На сопке село смотрело на приехавших злыми окнами отчужденно и пристально. Словно голодные собачьи глаза, глядели они на катер как на лакомый кусок и думали, как его поделить. Вот и причал. Брошен трап. Магомет озирается. Милиционер. И, о ужас, идет к нему.
— Начальник милиции вызывает.
Все! Упало сердце вниз. Все! Опустились руки. Все! Отхлынула кровь. Все! Потемнело в глазах.
Он глянул на узкие порожки, ведущие вверх. Где-то внутри заныла натянуто тонкая, умирающая струна. Наверно, это конец! Отгулялся!
Магомет старой клячей едва осиливает ступени.
Опять к кентам, к Скальпу в лапы. Магомет отчетливо видит его лицо, его подлую улыбку. А глаза Скальпа все смотрят на него неподвижно. Они, как две остановившиеся на время пули. Свой черед выжидают, удобный момент. У этой сволочи не было промахов, не было ошибок. У него внутри жило сердце кобры. Которое нельзя умолить, от какого нельзя откупиться. Холодной, расчетливой. Магомет в секунду выпрямился. Что? Умирать от страха на глазах' у суки! Нет, не будет такого! Никогда! И замиравшее минуту назад сердце вдруг встрепенулось, ожило. Рафит кинулся на Скальпа, ощерив обезображенный злобой рот. Туда, где стоял Скальп. Но что это? Нет Скальпа! Нет его! Привиделось. Лишь сердце загнанным конем дрожит. Да пальцы ногтями в ладони впились. Намертво. Пот холодными змейками по вискам стекает. Ползет за шиворот.
Рафит входит в кабинет к начальнику милиции. Тот что-то пишет, склонившись над столом. Вот он поднял голову.
— А! Рафаэлов! Проходите! Ну как вы тут у нас приживаетесь? Вижу неплохо! А?
— Жаловаться не на что. Уже приоделся. Вклад завел. — Понемножку оживаю. В себя прихожу.
— Вот видишь, а у меня для тебя печаль, Рафит. Ну ты же мужчина! Крепись! Все мы не вечны.
— Мать? Мама! Она?
Начальник милиции вздохнул:
— Она.
— Что с нею? — подскочил Рафит к столу. Искаженное лицо его тряслось.
— Умерла она.
Рафит зашатался. Перед глазами, как в колесе вертелся старенький дом, обнесенный дувалом, лицо матери в ранних морщинах, руки ее — маленькие, жесткие. Мать умела делать сказочной красоты ковры. Такие, что глянув на них — забываешь все невзгоды жизни. Были на них небо и солнце, цветы и птицы. Смех и радость. На счастье сыну делала она ковры. Мягкие, большие. Теплые, как ее руки. И хотела старушка, чтоб жизнь ее сына была красивее, чем узоры на коврах. Всю его дорогу ими устелила бы. Да проглядела, как свернул он с нее. Как попал и беду. И вплелись в ковры черные нити. Тучами, молниями, дождями загуляли они по коврам, как слезы матери.
Единственным сыном был для нее Рафит. Ее жизнью. Не стало его, не стало и жизни. Выпала из ослабевших рук черная нить. И оборванно.
В поданном письме ей он писал, что купил ей шелк на халат — голубой, как небо над ее домом. Но не дождалась она обновы. Умерла и старом, как горе, халате. Ушла от него, из жизни. Ушла из сказки, придуманной для сына. Ушла навсегда.
Рафит сидит обхватив руками голову. Плечи судорожно дрожат. Унять бы их. Но как?
— Она умерла сегодня утром, — доносится еле слышно голос начальника милиции.
Сегодня? О! Аллах! Ты всегда был несправедлив ко мне— Начальник! Если я не схороню мать — я стану собакой для людей! — взмолился Рафит.
— Раньше об этом надо было думать, — нахмурился начальник милиции, обдумывая что-то свое.
—
Я
— Ладно! Поедете с сопровождающим.
Сколько
— Пять дней.
— Идите! Собирайтесь!
Рафит не видал под ногами дороги. Шел спотыкаясь на обе ноги. Что-то бормотал сам себе. То ли снег со щек, то ли слезы вытирал. Он не смотрел по сторонам. А если бы и смотрел — ничего бы не узнал, ничего бы не увидел.
Вернулся он с похорон совсем седым. Стал молчуном. Лицо его осунулось и стало походить на восковую маску. Умел ли он когда-либо смеяться? Наверное умел. Да разучился. Часто вечерами он уходил на берег Пенжины. Смотрел на темную прорубь, на ледяной панцирь реки.
Вот так и человек. Где не хвати его — лед и горе. Белая, белая беда. Она сковала холодом разум и душу. Живет лишь сердце. Но и оно у многих, как прорубь в Пенжине, под метровым слоем льда упрятано.
Лишь через месяц до него дошло, что уехала из Каменского вдова прокурора. Улетела. На одном самолете с ним. Он ее не видел. Улетела навсегда. Он — на похороны, она — от прошлого. Никому ничего не сказала вдова. Молча покинула Каменское. Так же, как молча переносила в одиночестве горе свое.
Рафит отнесся к этому безразлично. Ни о чем не спросил, не проявил интереса к уехавшей врачихе.
Однажды, когда он поздним вечером возвращался домой с конюшни, кто-то неожиданно дернул его за рукав. Магомет оглянулся.
Перед ним стояла Клавдия:
— Привет, дружочек!
— Здравствуй, — ответил он холодно.
— Что ж не заходишь? Иль дорожку забыл?
— Не надо.
— Почему же?
— Не знаю.
— Может зайдем? А то кое-кто знает… Скажу кому нужно, что силой ты меня взял тогда… А? Уж лучше не упрямься.
— Зайдем, — решился Рафит. И, вздохнув, пошел вслед за бабой.
Они молча вошли в дом. Клавдия сняла платок, пальто. Рафит
стоял, прислонившись к косяку.
— А ты чего? Раздевайся, — потянула она руку к шапке. Он удержал ее.
— Не надо. Не за тем пришел. Давай поговорим с тобой, — сел он на стул у печки.
— Разве к бабам говорить приходят?
— И так бывает — вздохнул он.
— Давай потом поговорим, — обняла она его. Он снял ее руки с шеи. Заходил по комнате. Обдумывая с чего начать. Потом остановился.
— Не лови меня, Клавдия! Не путай. Я не конь. И меня на петлю не поймаешь. Нам не обмануть друг друга. Все прошло и для тебя, и для меня. Ты — ловец. Но я — кобра. Ужалить могу. Не ставь сети. Они не для меня. Мы с тобою друг друга стоим. Ты — телом, я — душой. Не будет ничего у нас. Не получится. Ты тоже змея. Но я сильнее. Мы понимаем друг друга. Пожалуй, слишком хорошо. Это нам помеха. Два волка в доме не живут. Кто-то другому горло все равно порвет. Когда? Но это все равно случится. И тут желудок тугой не выручит. Отступись. Ищи другого в стае. Ищи кто слабее и глупее тебя. Но меня не лови. Свою беду поймаешь. А ты ведь только баба. Потешились мы однажды и хватит. Не возвращай силою в постель. Нам не согреть друг друга. Кто-то в ней должен будет навсегда остаться.
Клавдия отшатнулась к стене. Побелела.
— Мужика тебе надо. Сильного, бесхитростного. Чтоб верил тебе. А я — не могу. Себе не верю. Тебе и тем более. Мы слишком похожи с тобою. Уйди с моей дороги. Уйди от беды. Тебе же лучше будет.
— Да нужен ты мне. Таких как ты — полно! Не клад какой. Не находка! За что грозишь? Что плохого тебе я сделала? Иди! Кто силой держать будет! Хотела тебя от скуки, от тоски избавить. По доброте своей. Жаль тебя было. А ты грозишь! Иди! И сам забудь мой дом! — резко открыла она дверь.
Рафит вышел. Пошел из дома не оглядываясь. Она же стояла у окна. Лицо, мокрое от слез, красными пятнами покрылось. Отчего ты теперь плачешь? В старости все становятся умнее. Прошлые ошибки не стоят слез.
Магомет теперь жил иначе. Он понял, что годы идут. И чем больше возраст, тем неохотнее пойдет за него замуж молодая. А если не будет денег, об этом и думать не стоит.
Когда он был в селе — видел одну. Она жила в доме рядом с матерью. Вот если бы ее суметь заполучить. И Рафит забыл о времени. Отдыхать будет в селе. Потом. Сейчас надо зарабатывать. Копейку к копейке класть. На всем экономить. Не делать покупок. Все нужно учесть. Упустил в свое время, теперь надо наверстывать. Надо попробовать выкупить у судьбы свое счастье.