Возрождение Теневого клуба

При этих словах кровь в моих жилах вскипела. Да, я натворил в своё время глупостей, но нечего на меня всех собак вешать! Почему я должен нести ответственность за их дела? Я, может, и стоял у истоков Теневого клуба, но ведь это они вдохнули в него новую жизнь! Я хотел было возмутиться, но тут до меня вдруг дошло: видимо, я имею некую мистическую власть над этим клубом; пришла пора воспользоваться этой властью.

Я подошёл к Бретту и сказал:

— Я основал Теневой клуб, и я же его распустил. Сними с башки эту дурацкую шапку! — Я сбил бейсболку с головы Бретта. Он одним ударом впечатал меня в стенку трюма. Буксир покачнулся на своих козлах.

— Да ты нам вообще на фиг не нужен! — выплюнул Бретт, сграбастал меня за грудки и швырнул к другому борту. Зрители шарахнулись в стороны. — Сечёшь теперь, тупица?

Я ответил ему ударом в челюсть. Это тормознуло его, но лишь на секунду. Он снова схватил меня и бросил на противоположный борт.

Окружающий мир сдвинулся со своего места.

Усталость металла. Так это называется, когда железо крошится и тяжесть, которую оно поддерживало, срывается и падает, забирая с собой немало жизней. Иначе и быть не могло — старый буксир, в трюм которого набилась куча народу, не выдержал. Раздалось кряхтенье деревянной обшивки, затем треск ломающегося металла и приглушённый звон, когда обломки ударились о землю. А затем ржавые козлы, на которых стоял буксир, подкосились, и судно с сокрушительным грохотом завалилось на бок.

Мне в жизни не случалось пережить землетрясение, но я вполне могу себе его представить — наверно, ощущения те же самые. Буксир кренился то на один борт, то на другой, пока наконец не утихомирился. Три десятка ребят швыряло то туда, то сюда, но что самое интересное — никто не закричал. В чрезвычайной ситуации люди хранят молчание, по крайней мере, до тех пор пока не успели осмыслить, что ждёт их впереди. Слышались лишь охи и стоны — это когда кто-нибудь из ребят врезался головой в обшивку. Самое смешное: когда находишься в трюме лёгшего на борт судна, трудно определить, где же низ. Как будто мало было всяких странностей, вроде сходящегося под углом пола; теперь, когда буксир упал на бок, я совсем потерял ориентировку и равновесие. Попробовав встать, я свалился, будто пьяный.

Все попытались сбиться вместе в кучку. Никто не понял, что произошло — кроме меня. Дыра, через которую мы проникли на судно, теперь оказалась в полу, обращённая к бетону. То есть путь наружу, по идее, должен быть закрыт. Однако, к своему удивлению, я увидел, что через отверстие в трюм продолжает проникать свет, причём, фактически, в большем объёме, чем до катастрофы.

— Не шевелиться! — гаркнул я, и, представьте, на мгновение все послушались. Может, мы бы и выбрались из переделки, если бы не Бретт, находившийся позади меня, около Алека. Он рванулся к дыре, сметая с дороги и меня, и всех остальных, кто попадался на пути его панического бегства. Достигнув отверстия в кормовой части буксира, он прыгнул в него и... исчез. Упал, словно воздушный десантник с самолёта. Затем до наших ушей донёсся отдалённый ошалелый вопль, прерванный всплеском воды. Мои подозрения подтвердились: когда козлы сломались и буксир свалился на землю, его корма соскользнула с волнолома и нависала теперь над водой за его краем. Положение было критическим, ведь мы не могли определить, как долго буксир продержится на краю стенки прежде чем обрушится в море.

— Не двигаться! — снова заорал я, но Бретт уже открыл дорогу панике. Теперь, осознав степень опасности, ребята с криками, перепрыгивая друг через друга, кинулись к дыре.

— Прекратите! — надрывался я. — Вы что, не понимаете? Нам надо собраться на носу, иначе...

Затрещали доски — буксир слегка подвинулся. И всё равно ополоумевшие от страха люди толклись около дырки и один за другим прыгали вниз, в воду старой марины, рассудив, что это лучше, чем застрять в трюме буксира. Вероятно, что-то похожее происходит, когда три десятка человек пытаются выскочить из готового оборваться лифта.

Наверно, я тоже впал в панику, потому что застыл, как примороженный, не зная, что делать. А вот Тайсон — и это я буду помнить всегда — не потерял присутствия духа. Нет сомнения: он ясно видел целостную картину, потому что схватил меня за плечи и встряхнул, чтобы вывести из ступора.

— Надо отвязать Алека, — приказал он, глядя мне прямо в глаза.

Этот взгляд сказал мне всё. Теперь и до меня дошло: буксир каким-то чудом удерживался в неустойчивом равновесии на краю волнолома; мечущиеся в трюме люди раскачивали его, и судно скоро и неизбежно свалится со стены; а это значит, что положение станет совсем аховым. Если мы не отвяжем Алека сейчас, другого шанса нам может и не представиться.

Вот поэтому в то время как другие ребята толклись вокруг дыры, мы с Тайсоном принялись освобождать Алека. К счастью, узлы вязали не моряки; так что мы потянули, подёргали, и верёвки поддались. У Алека оставалось не слишком-то много энергии, правда, её вполне хватало, чтобы кряхтеть и жаловаться всё то время, что мы возились с ним — он видел только собственную беду, общая страшная опасность от него ускользала. В тот момент, когда мы развязали последний узел и Алек распрямил затёкшие руки-ноги, буксир опять подвинулся, снова затрещала деревянная обшивка...

— Хватайтесь за балку! — вскрикнул я и показал пример, уцепившись за столб, к которому был привязан Алек. В трюме потемнело, мир накренился, и земное тяготение взяло своё. В моём мозгу так и отпечаталась странная сюрреалистическая картинка: два десятка детей парят посреди пустого корабельного трюма в состоянии невесомости. В этот ужасный миг время, казалось, остановилось... а потом буксир ударился о воду, и оно вновь помчалось вскачь.

Меня оторвало от столба. Плечом я врезался в шпангоут — не настолько сильно, чтобы рука сломалась, но синячище будет ого-го... если я доживу до его появления. Теперь в трюм через дыру поступал не свет, а вода, фонтанируя, словно гейзер. Она заполнила корму в считанные секунды. Трюм освещался теперь только лучами ручных фонариков — ребята, убегая, побросали их на пол, и те теперь валялись как попало, лучи в разные стороны. Я подхватил один из них и направил луч в корму. Сколько в трюме осталось человек? Сколько успело выскочить? Что если кто-то потерял сознание от удара и так и валяется там, на корме, под водой? И даже ещё хуже: что если буксир упал прямо на тех бедолаг, которые бултыхались в воде под стеной? Ответов на эти вопросы я дать не мог.

Из самой широкой части трюма наверх вела железная лестница с перекладинами и упиралась в закрытый люк, который, как я предположил, выходил на главную палубу буксира.

— Туда! — скомандовал я, указывая лучом на лестницу. Когда я перевёл фонарик обратно на корму, уровень воды поднялся выше. Теперь вся задняя часть судна была затоплена. Ребята, остававшиеся там, брели к лестнице по колено в воде; вода залила мои ступни, промочила кроссовки. И тут опять послышался тот же ужасный деревянный треск — судно перестало крениться, выпрямилось, отчего корма осела ещё глубже. Те немногие, кто до этого ещё не вопил, теперь зашлись криком.

Первый человек достиг трапа и принялся карабкаться вверх.

— По одному, по одному! — орал я, но, само собой, никто меня не слушал. Когда вас охватывает паника, первой жертвой всегда падает здравый смысл. Люди лезли по головам, толкались, лягались, каждый стремился взобраться по трапу раньше других — словом, всё точно так же, как было у дыры в борту до падения судна.

Парнишка, первым достигший люка, толкнул его, но тот и не думал подаваться.

— Не открывается! — завизжал он. — Он заколочен! Заколочен! Мы все утонем!

— Толкай опять! — сказал я. — Да как следует!

Когда он толкнул сильнее и деревянная крышка загремела, я определил по звуку, что она не заколочена. Скорее всего просто заперта на замок сверху; но, так же как и всё остальное на этом старичке, замок наверняка полностью проржавел за долгие годы на солёном ветру.