Прокаженный

— Петя, тормози.

Между тем снежное облако, в середине которого мчалась «пятьсот тридцать пятая», стремительно разрывало дистанцию и наверняка потерялось бы, однако сегодня Сарычеву что-то подозрительно везло.

Впереди на дороге показалась бесконечная колонна бензозаправщиков-«Уралов», обогнать которую не было никакой возможности, и «бээмвуха», сразу потерявшая свой белоснежный шлейф, уперлась в нее и покорно поплелась следом. Так тащились минут двадцать, и наконец, помигав левым поворотником, «бомба» съехала на аллею, по обеим сторонам которой высились массивные каменные коттеджи. Переть буром за ней было опасно, и капитан с лейтенантом, выйдя из машины, бежали за удаляющимися огоньками габаритов метров восемьсот, вспотев на морозе, как в бане, но старались, как видно, не зря — на их глазах распахнулись мощные железные ворота, и «пятьсот тридцать пятая» въехала внутрь двора, основательно отгороженного от внешнего мира бетонными плитами с «колючкой» по верху, и на морозе было хорошо слышно, как злобно зарычал, бряцая цепями, дружный собачий дуэт. Хлопнули двери лайбы, снова загудел электродвигатель, смыкая выкрашенные в нежно-голубой цвет створки ворот, и все затихло.

Чувствуя, что начинают дубеть, капитан с лейтенантом припустили к машине бегом и сразу поделились с майором увиденным.

— Ну что ж, молодцы, шерлоки, — сказал он с непонятной интонацией и, задумчиво покрутив свой заиндевевший ус, поманил своих подчиненных к началу аллеи.

Оказывается, там присутствовали настежь распахнутые воротца, и, когда Сарычев посветил фонариком, стало видно, что в центре каждой воротины присобачена здоровенная пятиконечная звезда, цветом напоминавшая запекшуюся кровь.

Глава пятая

— Здравствуйте, дети мои, — сказал майор Сарычев и по очереди погладил между ушей хищников, шустро прибежавших на звук открывающейся двери. Супруга же встречать его не пожелала, и, помывшись, Александр Степанович отправился на кухню кормиться самостоятельно.

Жену Сарычева звали Ольгой Петровной, а была она стройной блондинкой с красивыми ногами и томно-волнительным взглядом голубевших глаз. Служила она по медицинской части и раньше, в отдаленно-благополучный период своего замужества, исправно кончая, всегда пронзительно вскрикивала: «Сашенька, родной» — и благодарно прижималась к широкой, тогда еще лейтенантской, груди. Нынче же все стало по-другому: забьется молча в истоме и, простонав что-то нечленораздельное, повернется сразу к майору хорошенькой попой с родинкой, — да, жизнь семейная явно дала трещину. Собственно, Александр Степанович причину знал и как-то супруге предложил: «Ну давай приемного заведем — вон сколько сирот развелось при перестройке-то», но Ольга Петровна отказалась гордо и, заметив: «Мне мой собственный ребенок нужен», напоследок еще зачем-то помянула сарычевского геройского родителя. И совершенно напрасно.

Отца своего майор не помнил, но, по рассказам матери, тот умер неизвестно от чего вскоре после его рождения, мучаясь страшно. Лишь когда гебешники решили сыграть партию в гласность, Сарычеву стало ясно, что на родителе его любимая советская власть проверила, как будут загибаться от радиации поганые империалисты, а заодно еще взяла на всякий случай подписку о неразглашении под страхом смерти. Тема эта была болезненна, как гнилой зуб, и лучше бы Ольга Петровна не касалась ее вообще, — разговоры были пустые, а душа наполнялась горечью и обидой. Вот такая ячейка общества.

Между тем вода закипела, и, шваркнув целлофановым мешочком об пол, чтобы пельмени расклеились, майор оперативно закидал их в кастрюлю, куда уже успел положить соль и лавровый лист. Помешав все это ложкой, он приготовил тарелку побольше и стал ждать конечного результата. Наконец пельмени сделались желтовато-скользкими, и, исходя слюной, Александр Степанович готовый продукт переместил в емкость, кинул сверху масла, сметанки и нарезанного маленькими кубиками сыра, подождал, пока он растает, и первый раз за день поел по-человечески. Хищники, от пуза натрескавшиеся буржуазного «вискаса», размещались неподалеку и, из чувства солидарности неохотно слизывая ряженку из коллективного блюдечка, урчали при этом одобрительно.

Наконец пельмени иссякли, и повеселевший Александр Степанович налил себе чайку, бухнул в стакан пару ложек абрикосового варенья и, отхлебнув, задумался.

Прошло чуть больше недели, как капитан Самойлов повязал чалого, толкавшего амнухи с «белым китайцем», а за это время весь рынок оказался буквально завален этой отравой, метко прозванной «крокодилом». Цена на него установилась смешная, и создавалось такое впечатление, что кого-то интересует не материальная, а социальная сторона происходящего.

Не секрет ведь, что человечество познакомилось с наркотой очень давно, — еще пять тысяч лет назад древние шумеры прекрасно знали свойство опиума и называли его «гиль», то есть радость, а в индийском эпосе «Ригведа» гашиш воспевается как «небесный проводник». Однако всегда это был удел избранных, и употребление «дара богов» простыми смертными каралось чрезвычайно жестоко. Нынче же кто-то предлагает «крокодила» всем желающим по бросовой цене, мол, ширяйтесь, граждане, сколько душе угодно, но не это одно казалось майору Сарычеву странным.

Взять хотя бы то, что сама предполагаемая фабрика являлась объектом Министерства обороны и носила название звучное — Рекреационный центр высшего командного состава, санаторий то есть.

А что, стоит в лесу, до Невы рукой подать, до города опять-таки недалеко, но вот беда приключилась нежданно — конверсией называется. Денег не стало у полководцев, нечем за свет-тепло платить, и весь комплекс быстренько законсервировали, однако почему-то не постеснялись сдать в аренду целый трехэтажный коттедж какому-то захудалому товариществу с ответственностью ограниченной. А арендную плату положили такую, что никакой экономической целесообразности не просматривается вовсе, и даже ежику понятно, что на лапу было дадено изрядно. Неподвижному же посту наблюдения вообще открылись вещи преудивительные: не далее как сегодня поздним вечером к коттеджу подкатил военный «УАЗ» с залепленными снегом номерами и из него выгрузили нечто в продолговатом ящике, — и лично Сарычеву этот факт не понравился чрезвычайно.

Назавтра Александр Степанович долго ходил на четырех, вилял хвостом, а под конец лег костьми в кабинете главнокомандующего, и это было замечено — майору выделили две лайбы дополнительно и по-отечески пообещали всемерную поддержку по мере сил.

Забота такая Сарычеву была на фиг не нужна, а вот машины пригодились изрядно: уже где-то к обеду курьеры на черной «пятьсот тридцать пятой» засветили своих коллег, прибывших в белоснежном «опеле-омега». Те, не врубившись в происходящее, не рюхнулись и сгорели сами, спалив также хату с марафетчиком и всей присутствовавшей там сволочью. Изъятые у пассажиров «опеля» амнухи отправили на экспертизу, и спектральный анализ показал, что и ожидалось, — в «стекляшках» присутствовал «белый китаец» собственной поганой персоной. Место его изготовления уже никаких сомнений не вызывало, и Сарычев понял, что имелся реальный шанс закурочить фабрику и замести одним разом умельцев с курьерами и, как следствие, крупных оптовиков. Промедление было смерти подобно, и майор опять двинул в высоковольтный кабинет.

При виде его усатой физиономии у начальства испортилось настроение, и пока-еще-полковник, но почти-уже-генерал сказал хмуро:

— Надо скорей тебе, Сарычев, подполковничьи звезды вешать, а то ведь ты с меня последние подштанники снимешь.

«Исподнее мне, ваше сиятельство, на хрен не нужно», — подумалось майору, а вслух он сказал ласково:

— Фабрику нужно брать завтра утром, иначе поздно будет. И силовых надо, полагаю, взвод, самим никак не управиться.

— Ну давай рассказывай, — равнодушно одобрил его полковник, который был далеко не дурак и поэтому дела служебные близко к сердцу не принимал.

Глава шестая

Омоновского главнокомандующего звали лейтенантом Доценко, и оказалось, что Сарычев хорошо знал его еще по совместной службе в оперполку. Был он здоровенно-широкоплечим, рано облысевшим молодцом, и представлялось непонятным, как это отделовские «Жигули» еще не развалились от тяжести его многопудового, мускулистого тела.