Прокаженный

Лезвие его легко, как яичную скорлупу, прорубило венец шелома копьеносца и, пройдя сквозь толстую, стеганую подкладку, развалило череп надвое. Сильным пинком ноги, обутой в хезевый сапог, Сарычев бросил убитого на землю, освободив таким образом свой меч, и опять вскричал бешено: «Клянусь Перуном трехславным, душа Имярыкаря жаждет большего. Найдутся еще трое мужей, способных держать меч?»

На вид майор был очень страшен — высокий, с широченными плечами, сжимавший в руке огромный окровавленный клинок, — но смерть в бою достойнее любой другой, и супротивники ему вскоре сыскались. Через пару минут Сарычев уже бешено крутился волчком, уворачиваясь от трех клинков, атаковавших разом, и упоительный, ни с чем не сравнимый восторг битвы, где цена одна — смерть, полностью захватил его. Он скинул шлем и рубился с непокрытой головой, целиком полагаясь на скорость и увертку, и свежий морской ветер развевал его длинные темно-русые волосы.

Вскоре один из его противников открылся и, получив сильный удар острием майорского меча в лицо, уронил свой и замер, прижав руки к голове. Два еще живых явно уступали Сарычеву в скорости и силе удара, а главное, они страшно боялись его, и страх, туманя рассудок, сковывал их помыслы и движения и приближал то, что вскоре и случилось, — Александр Степанович стремительно подсел под клинком одного из поединщиков, и меч его в мгновение ока перерезал тому горло. Хлынула кровь, и еще одна жизнь во славу Имярыкаря прервалась, а оставшийся на ногах противник Сарычева — молодой высокий воин — развернулся и бросился прочь.

Не того заслуживала душа ушедшего, и, придя в страшный гнев, Сарычев вырвал из ножен поясной нож и, кхекнув, метнул его вдогон убегавшему врагу. Просвистев в воздухе, клинок глубоко вонзился тому под колено, перерезав жилы и разом обездвижев, а подскочивший к упавшему в два счета Сарычев мигом отрубил недостойному голову.

Священное пламя поминального костра догорало — славная душа Имярыкаря достойно возносилась на небо. Сарычев вытер окровавленный меч об одежду убитого и, подобрав с земли шелом, направился к своему месту во главе стола. Он выполнил долг товарища и содружинника — душа покойного была им помянута достойно. Майор присел на скамью, рука его потянулась к чаше, и внезапно он понял, что находится на кладбище неподалеку от чьей-то могилы.

Было уже темно, Сарычев был запорошен с головы до ног снегом, однако странно, он не замерз и, что самое удивительное, отлично различал окружающее, ну совсем как в недавнем сновидении про пещерного искателя жемчуга. Он в недоумении потер глаза, однако ничего не изменилось — он видел в темноте как дикий лесной кот, и, крайне удивляясь происходящему, майор двинулся между могилами.

У входа на кладбище народу не было вовсе, и, прошагав минут двадцать до шоссе, Сарычев не встретил ни одной машины и наконец догадался взглянуть на свои часы «командирские» — на них было четыре часа. Ночи, естественно. Сарычев присвистнул, — оказалось, что он пробыл на кладбище больше полсуток. Он понял, что болезнь, видимо, взялась за него основательно и начала с головы.

Глава четырнадцатая

Интуиция майора не подвела: выперли его из родной рабоче-крестьянской действительно за дискредитацию звания офицера, без пенсии и выходного пособия, — катись, шелудивый. А то, что протрубил ты почти двадцать лет, имеешь именной ствол, два боевых — это в мирное-то время — ордена и целую гору медалюшек, — так это не в счет: видимо, все эти годы маскировался ты, гад, под порядочного.

На прощание Юрий Иванович Отвесов пожелал ему более тщательно подбирать себе половых партнеров, а майор, глядя на его харю честно выполнившего свой долг бюрократа, вдруг ощутил в себе бешеное желание произвести указательным и большим пальцами правой руки захват подполковничьего горла и, глядя в мгновенно округлившиеся от страха глаза врага, вырвать напрочь ему трахею.

Расстались, в общем, без энтузиазма, и Сарычев порулил к дому. Отыскав телефон-автомат с необрезанной трубкой, он достал бумажонку с записанным номером и через пару минут дождался того, что и ожидал услышать, — положительная реакция на СПИД у него подтвердилась. «Да, чудеса бывают только в сказках», — подумал майор и поехал домой.

На Литейном, недалеко от пересечения с Невским, ему голоснул невысокий парень в серой куртке-аляске и, блеснув золотой фиксой, поинтересовался:

— За полтинник до Правобережного рынка доедем?

При этом он завлекательно махнул здоровенным лопатником, из которого высовывалась купюра поносного цвета с Кремлем, и майор сдался, сказав:

— Поехали, — тут же он добавил: — Ремешок, пожалуйста, — и сразу периферическим зрением отметил наличие у пассажира на левой щеке шрама, а на пальце правой руки — перстневой татуировки «Отсидел срок звонком», что Сарычеву не понравилось и насторожило.

Весь путь до рынка он более концентрировался на попутчике, чем на дороге, и не зря, предчувствие его не обмануло. Когда доехали и майор припарковался позади красной «девятки», из нее выскочил здоровенный, коротко стриженный — сразу видно, боец — и, распахнув водительскую дверь «семака», выдернул ключи. В то же время фиксатый пассажир, щелкнув ножом-прыгунком, приставил его к сарычевской печени и негромко сказал:

— Есть у меня к тебе, пес, разговор. Что ж ты «бомбишь», а в «оркестр» не засылаешь? Надо нам «навести коны», а иначе почину разворотим.

Майор возражать не стал, а сделав вид, что страшно перепугался, промямлил:

— Деньги около запаски, в портмоне.

Фиксатый мотнул подбородком стриженому амбалу и, когда тот двинулся к багажнику, проговорил, уже подобрев:

— Будешь паинькой, поставим тебя на отстой…

Он монолога не закончил — Сарычев в мгновение ока сделал три движения: развернул корпус, зафиксировал своей левой рукой вооруженную кисть собеседника, а правой резко провел уракен-учи тому прямо в глаз. Пассажир слабо вскрикнул, а майор, повторив удар еще разок, для верности быстро раздробил фиксатому локтем нос и выскочил из машины, чтобы поговорить кое о чем с его бритым подельщиком.

Тому было явно не до общения — он до пояса залез в багажник «семерки» в поисках вожделенного портмоне с деньгами и, когда хлопнула дверь, удивленно приподнял свою стриженую башку с большими оттопыренными ушами. Уже через секунду Сарычев с ходу наградил его двумя апперкотами по почкам, а когда амбала скрючило, резко ударил его носком ботинка в копчик и, не опуская ногу, провел ею рубящее движение в коленный сустав бритоголового. Одновременно разбушевавшийся майор перекрыл ему кислород и, взвалив сразу обмякшую тушу себе на бедро, немного подержал, пока противник не вырубился полностью. Потеряв к нему сразу всякий интерес, Сарычев плавно опустил бесчувственного амбала на укатанный снежок мостовой и снова обратил свое внимание на пассажира. Тот уже начал приходить в себя и слабо стонал, прижимая сплошь залитые кровью руки к лицу, а майор, похолодев от ужаса, сильно обеспокоился за чистоту своих светло-коричневых велюровых чехлов. Он осторожно выволок фиксатого из салона, затем подобрал выпавший из его руки клинок и, захлопнув дверь своей лайбы, всадил острие в заднее колесо «девятки».

Зашипело, будто потревожили десяток гадов, а Александр Степанович вытащил свои ключики из крышки багажника, завел двигатель и с места происшествия отчалил. В том, что на него попытались «наехать», ничего странного не было — в большом городе грязи всегда хватает. Удивительно было другое — никто не остановился и не поинтересовался происходящим, а о том, чтобы вмешаться, даже и речи быть не могло. Вот уж воистину равнодушие — вещь страшная, чем бы оно ни мотивировалось. Одолеваемый грустными размышлениями морально-этического плана, он выехал на Дальневосточный, остановился и осмотрел салон.

Тревожился он не зря: этот фиксатый гад мало того, что испоганил настроение, так еще все же умудрился испачкать кровью с блевотиной сиденье и резиновый коврик. Чертыхаясь, Александр Степанович принялся непотребные следы оттирать и внезапно обнаружил завалившийся к катушке ремня безопасности толстый пассажиров бумажник. Разыгравшееся не в меру воображение сразу же нарисовало Сарычеву радужную картину — столбы зеленых бумаженций с портретами горячо любимых во всем мире американских дядек — папаш Франклина и Гранта, но суровая жизнь сразу же внесла коррективы. Слава Богу, что небольшие. В лопатнике деревянными и зелеными было в сумме около пятисот долларов, и возликовавший майор сразу же рванул на Бухарестскую в фирменный лабаз «Колесо», чтобы воплотить давнишнюю автомобильную мечту в суровую повседневность.