Страница 44 из 65
— Не буду. Хотя бы потому, что ваша информация на сей раз неточна. Обычно — по пять. Так что согласно вашей логике ежемесячно вы должны платить мне четыре!
Миша продемонстрировал восторг:
— По-моему, вы меня поймали! Вернее, я сам подставился, а вы этим воспользовались. Класс! Такого со мной давно не случалось. Уважаю! С меня бутылка! Вы что пьете? Кроме сливок?
— Кроме сливок я пью только хорошее грузинское вино, причем грузинского разлива. Например, „Хванчкару“ или „Ахашени“. Но важно не это. Важно, что вы, кажется, решили подольститься?
Миша вдруг как-то по-детски рассмеялся:
— Ну нет! Это как в том анекдоте: Рабинович, как себя чувствуете? — Не дождетесь!
Вадим и Миша расстались довольные друг другом. Как говорится, прониклись взаимным уважением.
Через два дня Вадим заехал в консультацию, где его поджидал Михаил. Заключили соглашение, Вадиму секретарь выписала ордер, и он отправился в Мособлсуд получать разрешение на свидание с подзащитным. Пока судья не подпишет бумажку на имя начальника СИЗО, свидания с подзащитным не дадут. По закону — адвокат имеет право общаться со своим подзащитным в любое время с момента принятия поручения по делу и без ограничения во времени. На практике — надо было получить разрешение судьи, а он мог и не дать, а в тюрьме могли объявить карантин, а свободных кабинетов могло не оказаться, а клиент мог уйти в баню… Словом, чтобы воспрепятствовать адвокату нормально работать, возможностей было более чем достаточно.
Миша привез с собой досье, подготовленное адвокатом, работавшим на 201-й, на окончании следствия. Вадим быстро его просмотрел и с удивлением спросил, почему нет ни одного ходатайства. Он имел в виду, почему нет в досье, а вот Миша понял вопрос иначе, правильно:
— А ему прямо сказали, что если он хоть рыпнется, то его проверят по всем клиентам. Изымут регистрационные карточки, так их у вас, кажется, называют, поднимут адреса клиентов и поинтересуются микстами. Он и скурвился. Слава богу, что узнать от Володи толком ничего не успел. Володя ему как-то сразу не поверил. Потому и молчал.
— А если меня начнут запугивать?
— Так мы же, Вадим Михайлович, уже выяснили, что вы угроз не любите, сразу все назло делаете. Или я что-то путаю?
— На сей раз — нет.
— Кстати. По поводу того, что я путаю. Пять тысяч я вам передам сегодня, но, наверное, не здесь?
— И это — правильно! Так завещал великий Ленин, — неизвестно почему, может на радостях, неожиданно брякнул Вадим.
Когда Вадим с Мишей вышли из консультации, Миша сел в „Жигули“ Вадима и полез в карман. В руках оказались два толстенных свертка. Вадиму очень хотелось скорее взять их себе, но то, с какой легкостью Миша готов был с ними расстаться, опять вызвало мысль о возможной провокации.
— Миша, а вы не могли бы навестить меня сегодня в Елино? Мне очень не хочется возить с собой лишние документы сначала в суд, а потом в следственный изолятор. Видите ли, могут неправильно понять. — Вадим улыбнулся.
— Мне нравится ваша осторожность, но, Вадим Михайлович, мне было бы неприятно узнать, что ее причина в недоверии ко мне. Мне кажется, вы должны хорошо разбираться в людях. И хватит подозревать во мне Азефа.
Образованность Миши, знавшего имя дореволюционного провокатора, удивила Вадима, пожалуй, даже больше, чем то, что Миша будто читал его мысли.
— Нет, — быстро сориентировался адвокат, — я вам доверяю. А вот московскому криминальному миру, особенно той его части, которая любит залезать в пустые машины, вот им — как-то не очень.
— Об этом мы позаботились. Никто, кроме случайных гастролеров-одиночек, ни к вам, ни к вашим родственникам, ни к вашей собственности близко не подойдет. — Миша сказал это так спокойно и равнодушно, словно сообщал, какой прогноз погоды он услышал на завтра.
Вадим смотрел на Мишу, даже не пытаясь скрыть своего изумления.
— Вадим Михайлович, я же вам, кажется, дал понять, что мы серьезные люди. А Кузьмичев — наш товарищ. А вы — его адвокат. То есть друг. А друг моего друга — мой друг. А у моих или, если хотите, наших друзей случайных неприятностей не бывает. — Мишин тон напомнил Вадиму манеру говорить его институтского преподавателя курса марксизма-ленинизма. Тот тоже ничего не пытался доказывать, поскольку учение сие вечно, ибо оно — верно. Он просто разъяснял. Так и Миша — просто разъяснял. Правда, с ударением на слове „случайных“.
Вадим прождал Кузьмичева в следственном кабинете Бутырки больше сорока минут. Такого еще никогда не бывало. И это при том, что Лена ждала его в Едино и он обещал обернуться за два-три часа. Какое там! Прошло почти четыре.
Наконец вошел охранник, а за ним, заложив руки за спину, и Кузьмичев. Небритый, но причесанный, в тренировочных штанах и свитере. Обычный вид заключенного СИЗО. Ботинки без шнурков носить неудобно, поэтому Владимир, как и все подследственные, кому с воли родственники носили передачи, обут был в домашние тапочки. Вадим опустил взгляд на свои зимние меховые сапоги — февраль на дворе все-таки… Была в этом какая-то несуразность.
Он поднял глаза на Кузьмичева, осознав, что на первых секундах свидания с подзащитным думать о том, кто во что обут, глупо. Тот с интересом смотрел на молодого адвоката и стоял, ожидая приглашения присесть. Охранник уже ушел, и пауза явно затянулась.
— Здравствуйте, Владимир Николаевич! Садитесь! — Вадим, ругнув себя мысленно за бестактность, тут же допустил еще одну.
— Да я, собственно, уже сижу, — Кузьмичев слегка улыбнулся, — а вот присесть не откажусь.
— Ой, извините! — Вадим совсем стушевался.
— Ничего, ничего! Вы же не следователь. Это на них за подобные оговорки принято обижаться. А вам я доверяю. — Эти слова отозвались удивлением на лице Вадима. Кузьмичев это заметил и объяснил: — Перед тем, как к вам доставить, меня шмонали полчаса. А к вашему предшественнику вообще без шмона приводили.
— И что из этого следует? — Вадим и вправду не уловил связи.
— А то, что ему вертухаи доверяют, а вам — нет. Значит, я вам могу доверять!
— Железная логика! — не без иронии отреагировал Вадим. — А если вас специально „разводят“?
— И этот ваш вопрос, то, что вы его задали, — подтверждение моей правоты. — Владимир улыбнулся. — Ну а если серьезно, то, конечно, я просто многое о вас знаю. И от своих людей на воле, и по тюремному досье.
— Какому досье? — не понял Вадим.
— Тюремному! На каждого адвоката, вас ведь не так много, в тюрьме есть досье. Разумеется, неписаное. Вы, конечно, не относитесь к „золотой пятерке“ криминалистов, но отзывы о вас очень хорошие.
Вадим решил, что нужный разговор так не склеится. Кто, в конце концов, здесь главный? Если он — то нельзя, чтобы Кузьмичев ему про него рассказывал. Как бы оценки выставлял. С другой стороны, он сам спросил.
— А вы знаете, откуда слово „шмон“ пошло? — решил сменить тему Вадим.
— Честно говоря, нет, — легко переключился Кузьмичев, при этом взгляд сразу стал мягче, он смотрел на Вадима по-приятельски.
— На идише „шмон“ — это „восемь“. В Одесской тюрьме, еще до революции, в восемь утра в камерах устраивали обыск. Оттуда и пошло: обыск — это шмон.
— Так я смотрю, вы не только нам революцию устроили, но и наш язык обогатили неприятными словами? — Владимир шутил с таким видом, будто разговор происходил не в стенах Бутырки, а на дружеской вечеринке.
— Ну почему только неприятными? А „халява“?
— Что, это тоже ваше?
— Ну, во-первых, я не согласен с определением „ваше“. Хотя это долгий разговор. Отдельный. А что касается слова „халява“, то оно тоже заимствовано из идиша. Халява — это молоко.
— Какая связь? — Владимир устроился поудобнее на привинченном к полу стуле. Казалось, он выбирает позу, сидя на старинном кожаном диване с множеством подушечек.
— По законам иудаизма в доме перед субботой не может оставаться никаких молочных продуктов. Верующие иудеи их выставляли в пятницу вечером на пороге своих домов, а жившие по соседству и, кстати, в дружбе с ними белорусы и украинцы, те, что победнее, ходили и собирали. Отсюда и пошло в русский язык — халява.