Смерть в Париже

Из стружек торчали лишь часть черепа и клок шерсти…

В детстве я часто ходил в музей Суворова, который и сейчас находится в конце Кирочной улицы напротив Таврического сада. Все я про его переход через Альпы знаю…

Из стружек торчали лишь часть черепа и клок шерсти. Мама-орангутанг поступила по-цыгански мудро — предоставила возможность детенышам делать все, что их душе будет угодно. Их душе было угодно возиться и волтузить друг друга, глазеть сквозь решетку и стекло на родственников в брюках и юбках.

Так захотелось кузине, и я оказался в зоологическом саду, расположенном напротив Сены. Сперва я дичился, ругая ее и себя, но скоро отдался беззаботному времяпрепровождению — когда еще выпадет возможность? Завтра может все вообще кончиться!

В детстве отец часто водил меня в зоопарк, где я более всего любил смотреть на слонов, а перед сном всякий раз просил рассказать историю про слонов. Отец рассказывал, начинал засыпать посреди рассказа, но я будил его, напоминал:

— И что дальше? Слон по имени Воображала зашел в реку по имени Ганг…

Когда у меня появился сын, я ходил с ним туда же. И рассказывал сыну все ту же историю про Воображалу и Ганг. Мой сын в будущем передаст историю дальше… Слоны ведь тоже, как и Суворов, переходили Альпы. Случилось это давно, кажется во время первой Пунической войны, когда лютый генерал Ганнибал попер на слонах на республиканский Рим…

Мама-орангутанг устала отбиваться от детенышей, скакавших периодически на ней, как на диване, вылезла из укрытия, сползла с полатей вниз, туда, где, собственно, и находилась главная куча стружек, подхватила охапку, вернулась на место и зарылась обратно.

Детеныши стали выдавать друг другу щелбаны, а Марина вдруг резко повернулась и пошла к выходу. Мне не хотелось уходить, но пришлось.

Марина сидела на скамейке возле небольшого павильона, выстроенного для приматов, и, к своему изумлению, я обнаружил, что она плачет.

Сев рядом, я коснулся ее локтя и постарался успокоить:

— Ну, что случилось? Не надо.

Марина отдернула локоть, но ответила без злости:

— Все в порядке. Сейчас пойдем.

В порядке так в порядке.

День состоялся холодный и солнечный. Я ежился в своем малайском плаще и курил. Сигареты кончались. Пора купить пару пачек.

— Пойдем. — Марина поднялась и пошла не оборачиваясь.

Стараясь не отставать, я все-таки глазел по сторонам. В вольерах бродили шерстистые козлы и верблюды. Остальных зверей перевели в крытые павильоны — зима все-таки.

За садом зоологическим начинался сад ботанический, но Марина не пошла туда. Настроение у нее испортилось отчего-то и желание рассматривать вечнозеленые помидоры пропало. Испортилось так испортилось. Мы оказались возле крутого холма с обильной растительностью на вершине и свернули по дорожке направо. Публики в обоих садах бродило немного, но все-таки встречалась — все те же японцы с картами и местная молодежь на роликах.

Не разговаривая, мы шли и шли. За спиной осталось высоченное здание Арабского института. Начинался Латинский квартал. Латинский так Латинский.

Марина остановилась посреди тротуара и, осмотрев меня с головы до ног, произнесла неприязненно:

— Что это за балахон на тебе?

— То есть? — не понял я. — А! Сделан в районе теплых морей. Шведский стиль.

— В нем ты слишком заметен. Ты же охраняешь меня! Не должен в глаза бросаться. Купим тебе что-нибудь получше.

— Понятно. Спецодежда. За счет фирмы.

Марина стала петлять по улицам. Она знала, куда шла. А мне все равно. Но я все же посматривал по сторонам. Нас никто не пас.

Остановившись возле одной из витрин, Марина заявила:

— Вот. «Бартон». Очень прилично и не самые дорогие вещи. Можно и в грязи поваляться — не жалко будет.

Одна из витрин небольшого магазина оказалась заклеенной бумагой, на белой плоскости которой я прочитал:

— Лик-ви-дасьон. Что это?

— Нам опять повезло. — Наконец кузина улыбнулась. — Я и не знала. Это значит, что магазин закрывается. Сэйл за полцены. Приличная одежда для стрельбы. Пойдем.

Мы пошли и купили пальто. Никогда мне женщины не покупали пальто. Не покупали так не покупали. Вот оно на мне — темное и длинное. Легкое и удобное для стрельбы, для того чтобы бегать, прыгать и махать ногами; чтобы лежать в луже и отстреливаться из пулемета, как последний защитник Брестской крепости.

Я так в пальто и вышел, а любимый малайский плащ засунул в мусорный бачок. В самом магазине у меня из джинсовой куртки чуть «Макаров» не вывалился. Но не вывалился, однако.

Шерсть и кашемир. А снизу грубая куртка. Я ее сниму дома. Надо бы джемпер подобрать…

У Марины и у меня настроение исправилось. Много человеку не надо.

Мы сидели в кафе и смотрели через стекла на бульвар — по нему шли бесконечные вереницы и шеренги, в основном, веселых, довольных собой людей. Теплый декабрьский денек, время ланча… Мы сидели на террасе над кофейными чашечками. Вокруг нас все места были заняты. Разноязыкий гомон…

Я снял пальто: солнце через стекла грело по-настоящему.

Марина курила тонкие длинные сигареты с белым фильтром, а мой «Кэмел» кончился. Идти в бар или объясняться с официантом не хотелось. Ладно, перебьюсь, проживу дольше…

— Ты не думай — я не истеричка, — произнесла Марина, и я не сразу понял, о чем речь.

— Бывает, — ответил. — Я сам люблю поплакать.

— Ты?!

— Вру, конечно.

Марина замолчала и потянулась к пачке, достала еще одну сигарету, щелкнула зажигалкой.

— Много куришь.

— Все курят много.

— Мои кончились — я и не курю.

— У меня сын остался с мамой.

— Что?

— Сын остался в России. Живет с мамой в Обнинске.

Я не знал, как мне реагировать. С одной стороны, это меня не касалось, с другой — она мне нравилась, с третьей… У меня у самого сын черт знает где.

— Сколько ему лет?

— Семь. В школу пошел.

Посидели, помолчали.

— А отец? Или муж?

Помолчали, посидели.

— Я вдова. Его убили два года назад. Может, ты и убил!

До последней реплики «кузина» сидела ко мне вполоборота и смотрела на улицу, но теперь повернулась и смотрела в упор:

— Очень даже может быть! Виктора ждали в подъезде утром.

Сперва выстрелила мысль — а вдруг я?! Но тот случай — тест Петра Алексеевича — произошел не два года назад. И я ждал не внизу, а наоборот — наверху возле лифта… Кого-то и я, блин, сделал вдовой…

— Это не я! — ответил с ужасом, чувствуя, что бледнею.

— Не ты. — Марина холодно улыбнулась. — Да он, я думаю, и заслужил. Сперва думали — предпринимательство, либеральная экономика, возрождение. Все эти красивые слова кончились махинациями с государственными кредитами. Надо было платить чиновникам из Центрального банка, потом — бандитам, потом и тем и другим показалось мало… Обычная история.

— Это не я, — повторил и насупился.

— Не ты! Верю! Мы будем обмывать обновку? Нет?

«Какая обновка? Ах да — вот пальто лежит на стуле!»

Мы выпиваем целую бутылку белого вина и возвращаемся домой на такси.

Гусаков сидел над остывшей пиццей и смотрел в пространство не мигая. Сперва я подумал — мсье мертв, из спины торчит нож и тэ пэ. Но он вернулся в реальность и стал смотреть осмысленно.

— Что поделывали?

— В зоопарк ходили, смотрели обезьян. — Марина сбросила дубленку и прошла в гостиную. — Приготовить что-нибудь?

— Спасибо, милая, я сыт… Как он? — Мсье кивнул в мою сторону, а кузина ответила без интонации:

— Нормально. Свою работу выполнил. Мы живы.

— Есть новости?

— Не люблю, когда говорят обо мне при мне так, будто отсутствую.

— Пальто новое?

— Новое. Фирма «Бартон». Взяла на твою кредитную карточку, — добавила Марина. — В таком плаще, какой он носил, нельзя ходить. В глаза бросается.

— Разумно. — Николай Иванович помялся, глянул на меня, произнес: — Давай обсудим. Пойдем куда-нибудь.