Страница 3 из 61
* * *
(6 июля 1941 г.)
Он ехал в автомашине к своей конторе. Машину вел шофер, а Он читал газету. Случайно взглянув в сторону, увидел их обеих у входа в ателье. Прищурил было глаза, но автомобиль рванулся вперед, и Он снова углубился в чтение сообщений из Сиди Баррани и Эль-Аламейна, посматривая иногда на фотоснимки Роммеля и Монтгомери. Шофер, вспотевший от жары, терзался, не смея включить радио, а Он думал, что правильно сделал, связавшись с колумбийскими кофейными плантаторами, когда началась война в Африке…
Женщины вошли в ателье, и мастерица попросила их — «будьте любезны, пожалуйста!» — сесть и подождать, пока она позовет хозяйку. (Известно ведь, кто они такие, мамаша и дочка, — хозяйка велела сразу же сообщить об их появлении.) Мастерица неслышно скользнула по коврам в заднюю комнату, где хозяйка, сидя за обтянутым зеленой кожей столом, подписывала рекламные карточки. Когда мастерица вошла и сказала, что явилась сеньора с дочерью, хозяйка уронила пенсне, закачавшееся на серебряной цепочке, вздохнула и пробурчала: «Ах, да; ах, да… Скоро празднество». Поблагодарив помощницу, она нахмурила брови, взбила лиловатые волосы и погасила ментоловую сигарету.
Две женщины, сидевшие в зале, не обмолвились ни словом до появления хозяйки. Завидев ее, мать, весьма считавшаяся с условностями, завела не имевший начала разговор, громко сказав: «…эта модель гораздо красивее. Не знаю, как ты, но я выбрала бы именно эту. Она действительно очень изящна, очень, очень мила». Девушка поддакивала, прекрасно зная, что слова матери адресованы не ей, а этой женщине, которая приблизилась к ним и протянула руку — только дочери: мать она приветствовала широчайшей улыбкой, низко склонив лиловатую голову. Дочь хотела было подвинуться, чтобы могла сесть и хозяйка, но мать остановила ее взглядом и чуть заметным движением пальца у самой груди. Дочь осталась сидеть на месте и дружелюбно глядела на женщину с крашеными волосами, стоявшую перед ними. На какой же модели они решили остановиться? Мать ответила, что нет-нет, они еще ничего не решили и хотят еще раз просмотреть все модели, еще раз — ведь от этого зависит и все остальное, такие детали, как цветы, платья подруг невесты и прочее.
— Мне, право, неудобно вас утруждать, но хотелось бы…
— Ради бога, сеньора. Нам приятно угодить вам.
— Да. Мы хотим выбрать, чтобы потом не сомневаться.
— Конечно.
— Не хотелось бы ошибиться, чтобы потом, в последнюю минуту…
— Вы правы. Лучше выбрать не спеша, чтобы потом…
— Да, мы хотим быть уверены…
— Я пойду, велю манекенщицам одеваться.
Они остались одни, и дочь вытянула ноги. Мать с испугом взглянула на нее и зашевелила всеми пальцами сразу — ее взору открылись подвязки и спущенная петля на левом чулке: надо тотчас смочить слюной. Дочь оглядела ногу, нашла дырочку, послюнявила указательный палец и приложила к чулку. «Меня что-то в сон клонит», — сообщила она матери. Сеньора улыбнулась, похлопала ее легонько по руке, и обе снова замолчали, расположившись в креслах, обитых розовой парчой. Наконец дочь сказала, что проголодалась, и мать ответила, что потом они зайдут в Санборн,[5] хотя сама она ничего не будет есть, ибо за последнее время слишком располнела.
— Тебе-то пока не о чем беспокоиться.
— Да?
— У тебя фигура девочки. Но в дальнейшем будь осторожна. В моей семье у всех женщин была прекрасная фигура в молодости, а после сорока сразу начинала портиться.
— Но у тебя ведь не испортилась.
— Ты меня не помнишь, поэтому говоришь. Ты совсем ничего не помнишь. А кроме того…
— Сегодня я так хотела есть, когда проснулась. Позавтракала чудесно.
— Сейчас тебе не о чем беспокоиться. Но потом остерегайся.
— А после родов очень полнеют?
— Нет, ерунда. Все это не так страшно. Десять дней диеты — и талия снова как спичка. Самое страшное приходит после сорока.
Внутри, в мастерской, нервно суетилась вокруг двух манекенщиц хозяйка — на коленях, с булавками во рту, — попрекая девушек их короткими ногами: разве могут блистать женщины с такими короткими ногами? Надо делать гимнастику, цедила она сквозь зубы, играть в теннис, заниматься верховой ездой, все это дает стройность. А девушки сказали, что она сегодня чем-то раздражена, и хозяйка ответила, что в самом деле эти две женщины действуют на нервы. Сеньора не имеет привычки подавать руку; девочка более любезна, однако ужасно рассеянна, не от мира сего. В общем же она их мало знает и потому трудно поддерживать разговор, но, как говорят американцы, «the customer is always right»,[6] и в салон надо всегда входить улыбаясь, говоря про себя «чи-из… ЧИ-И-И-ИЗ.;. cheese».[7] Приходится трудиться, хотя, бывает, рождаешься не для труда; привыкаешь и к капризам этих современных богачек. Слава богу, по воскресеньям можно посидеть со старыми приятельницами, подругами детства, поиграть в бридж и хоть раз в неделю почувствовать себя человеком.
Так болтала хозяйка с девушками, а когда одевание закончилось, осталась очень довольна. Жаль только — ноги коротки. Вынув изо рта булавки, бережно положила их в бархатную коробочку.
— А он явится на «shower»?[8]
— Кто? Твой жених или твой отец?
— Папа.
— Откуда я знаю, скажи, пожалуйста!
Он видел, как мимо пронеслись толстые белые колонны и апельсиновый купол Дворца изящных искусств, но глаза его были устремлены вверх, туда, где, соединяясь и расходясь, летели провода — не провода, а Он сам, запрокинув голову на мягкую серую спинку сиденья, — летели параллельно друг другу или вырывались лучами из одного узла. Промелькнули массивные полногрудые скульптуры и рога изобилия — Мексиканский банк. И светлоохровый венецианский портал — Почтамт. Он нежно погладил шелковый кант на полях своей коричневой фетровой шляпы и носком ботинка покачал ремень на откидном сиденье в машине. Вот и голубые изразцы «Санборна» и шлифованный дымчатый камень монастыря Сан-Франсиско.
Лимузин остановился на углу улицы Исабель Ла Католика; шофер открыл дверцу и снял фуражку, а Он, напротив, надел шляпу, пригладил пальцами пряди волос на висках. Тут же его окружили продавцы лотерейных билетов и чистильщики ботинок, женщины в домотканых индейских шалях-ребосо и сопливые, шмыгавшие носами дети и проводили до двери-турникета. Глядя на себя в стеклянную дверь, Он поправил галстук, а сзади, в другой стеклянной двери, догонявшей его со стороны улицы Мадеро, его двойник, окруженный нищими и одетый в тот же самый полосатый костюм блеклых тонов, тоже поправил узел галстука такими же желтыми от никотина пальцами, а потом, повернувшись спиной, зашагал назад, на улицу, — сам же Он шел вперед, ища глазами лифт.
Ее снова вывели из душевного равновесия протянутые руки нищих, и она, сжав локоть дочери, втолкнула девушку в невообразимую духоту теплицы, в аромат мыла, лаванды и раскрашенной оберточной бумаги. Она остановилась у зеркальной витрины с предметами косметики и посмотрела на себя; потом, прищурив глаза, перевела взор на флаконы, тюбики и коробочки, лежавшие на красной тафте. Попросила кольдкрем «Тэатрикал» и две губные помады цвета тафты. Порывшись в сумке из крокодиловой кожи, обратилась к дочери: «Дай-ка мне двадцать песо, одной бумажкой». Получив сверток и сдачу, они вошли в кафе и заняли столик на двоих. Девушка заказала апельсиновый сок и ореховые вафли, а мать, не удержавшись, велела официантке, одетой в костюм теуаны,[9] принести булочку с изюмом и с маслом. Обе огляделись, ища знакомые лица. Девушка попросила разрешения снять свой желтый жакет: солнце нещадно палило даже сквозь жалюзи.
— Джоан Крауфорд, — промямлила дочь. — Джоан Крауфорд.[10]
5
Санборн — американский фешенебельный ресторан и магазин предметов роскоши в Мехико.
6
Костюмер всегда прав (англ.).
7
Букв.: сыр (англ.).
8
Прием (англ.).
9
Национальный костюм теуаны — мексиканской индеанки из района Теуантепека: кружевная наколка, вышитая кофта и широкая юбка, отороченная кружевом.
10
Известная американская киноактриса.