Столетняя война

Если бы монарх Валуа не закоснел в своей давнишней пассивности, если бы истощение не парализовало силы королевства, взятие Парижа стало бы предвестием окончательного натиска на Руан и Бордо — последние цитадели ланкастерской империи. Но на деле Ричард Йорк при поддержке деятельного Тальбота легко сумел справиться с опасностью. В 1436 г. был восстановлен порядок в оказавшейся под угрозой Нормандии; новое взятие Понтуаза даже позволяло предсказывать внезапное наступление англичан на Иль-де-Франс. Анжуйцы и Ришмон не без труда склонили Карла VII принять командование над войсками, чего тот не делал со времен эпопеи с коронацией. Но кампания 1437 г. длилась недолго. В октябре французы захватили Монтеро — последнюю вражескую крепость на верхней Сене. Потом — торжественный въезд в Париж с народным весельем и приветственными возгласами, а через три недели войско отступило на Турень. Дальнейшие боевые операции не приносили иных изменений, кроме ежегодного взятия нескольких крепостей врага, которому нередко везло в чем-то другом: 1438 г. — не слишком успешный поход в области Бордо; 1439 г. — капитуляция английского гарнизона в Мо; 1440 г. — неудача под Авраншем и потеря Арфлёра. Вот жалкий итог действий за четыре года после вступления Ришмона в Париж.

А Карл VII, при всей преданности нации самой идее монархии, был непопулярен. Его упрекали в неспособности дать отпор грабителям-рутьерам; отчаяние народа усугубляли опустошительные эпидемии, распространяющиеся по обескровленным провинциям; наконец, в окружении суверена вновь началось соперничество принцев, столь ярое, что забрезжила опасность новой гражданской войны. Равно как и при Карле VI, это не феодальный мятеж. Разоренный войнами класс рыцарей, который никогда не был серьезным соперником для монархии Валуа, не мог рассчитывать на успешное восстание, для оплаты которого у него не было средств. Королевская администрация держала этот класс под плотной опекой, одну за другой отбирала его последние привилегии, упраздняла его судебные полномочия, провозглашала исключительное право суверена на пожалование дворянства, на узаконение внебрачных детей, на разрешение ярмарок и рынков, даже пыталась законодательно ограничить случаи, в которых сеньоры смогут взимать с подданных экстраординарный эд. Но, как и при Карле VI, действиям власти, желающей их оттеснить и ограничить их доходы, противились принцы. Им нужно было все больше денег, и поэтому все настоятельней становилась их потребность контролировать правительство и пользоваться королевскими щедротами. Бывшие пленники Азенкура были вынуждены заплатить огромные выкупы, разорившие их. Когда герцогиня Бургундская вбила себе в голову освободить Карла Орлеанского, переговоры затянулись на годы, потому что принц-поэт не мог найти суммы, которой потребовали за его временное освобождение. Если король не вернул бы им милости, какими они пользовались в предшествующее царствование, эти расточительные принцы обнищали бы. Они страдали, видя, что королем вертят в свою пользу только Ришмон и еще Карл Анжуйский, граф Менский. И вот Карл I де Бурбон встал во главе недовольных. В 1437 г. он организовал заговор с целью свергнуть фаворитов; наряду с герцогом Алан-сонским к нему присоединились Иоанн V Бретонский (хоть он и брат Ришмона) и король Рене, брат Карла Менского; им обещал поддержку своих банд Родриго де Вильяндрандо. Чтобы рассеять этих заговорщиков, хватило быстрого марша на Овернь. В 1440 г. угроза становится явственной, заговор расширяется. Главную его опору составил Иоанн Бретонский и граф Арманьяка; Алансон сговаривался и с англичанами о получении военной помощи. Дело стало еще опасней, когда к заговору примкнули два новых видных участника: Дюнуа, который обвинял короля в том, что тот ничего не делает для освобождения его единокровного брата — герцога Орлеанского, и прежде всего дофин Людовик — шестнадцатилетний юноша, уже жаждущий царствовать. В феврале они начали военные действия. Эти «волнения» назвали Прагерией, в память о недавнем восстании в Чехии. Королевская армия сначала заняла Пуату, потом подчинила Овернь, где укрылись Бурбон и дофин. Вынужденные покориться, заговорщики в июле получили прощение. Они потерпели плачевное поражение потому, что даже их объединенные силы были намного малочисленней королевских; кроме того, им не хватило поддержки Бургундца, без которого отныне никакая коалиция принцев не сможет добиться успеха. Сразу же после Прагерии Филипп Добрый понял, что его час пробил: заставить принцев заплатить за союз с ними и тем самым вновь занять в королевстве Валуа главенствующее положение, которого не дал ему Арраский договор, — разве это не будет традиционной политикой его дома применительно к новым обстоятельствам? В декабре 1440 г. он вступил в тройственный союз с Иоанном V Бретонским и Карлом Орлеанским, наконец благодаря ему извлеченным из тюрьмы. К ним примкнул Алансон, а потом Бурбон, они постоянно ездили от одного двора к другому, посылали своих людей в Руан, зондируя намерения герцога Йорка. Наконец, в феврале 1442 г. все принцы собрались в Невере, чтобы открыто заявить о своих жалобах и потребовать созыва Генеральных штатов. Хоть коалиция выглядела мирной, ее существование угрожало независимости королевской власти. Карл VII и его советники сумели расстроить происки врагов: умело расточая щедроты, они купили выход из коалиции Алансона и Дюнуа. По отношению к остальным заговорщикам власть держалась столь твердо, что те разошлись, не добившись ничего.

Но можно ли было, если угроза подобных коалиций принцев возникала постоянно, продолжать войну с Ланкастерами до победного конца, до возвращения последних провинций? Карл VII, вялость которого уже вошла в поговорку, сразу после Арраского конгресса приступил к трудным переговорам, где герцог Бургундский играл роль посредника. Ведь за Ла-Маншем вся ненависть, вызванная неприятностью в Аррасе, выплеснулась на «изменника» Филиппа Доброго. Уже было решено наказать его. Глостер, всегда готовый вспыхнуть, заявил, что забирает себе в апанаж графство Фландрию, высадился в Кале и создал угрозу вторжения в Бургундское государство. Он устроил блокаду Нидерландов, и неизбежным следствием ее стало восстание фламандских городов, которое Филиппу пришлось в 1437-1438 гг. несколько месяцев подавлять. Казалось, Бургундец лишится всех плодов Арраского мира. Он мог даже опасаться сепаратной сделки между Ланкастерами и Валуа в ущерб себе: заинтересованным посредником мог стать Карл Орлеанский, которому не терпелось вновь обрести свободу после более чем двадцати лет плена. Лучше уж было взять дела в свои руки, сговориться с Бофором, чтобы самому провести переговоры о временном освобождении герцога Орлеанского, и, наконец, организовать франко-английскую встречу при посредничестве лично Филиппа и его третьей жены, ловкой Изабеллы Португальской, родственницы Ланкастеров. И вот в июле 1439 г. в Гравелине открылся новый мирный конгресс, где английскую делегацию возглавлял Бофор, а от имени французов выступал Реньо Шартрский. К «окончательному миру» на этой встрече стремились мало. Каждый лагерь непримиримо отстаивал свои требования, которые со времен Арраса не слишком изменились. Английская сторона по-прежнему притязала на королевскую власть над Францией, оставляя «дофину», которого упорно именовали именно так, только провинции к югу от Луары в качестве апанажа. В крайнем случае они соглашались удовлетвориться бывшей империей Плантагенетов от Нормандии до Пиренеев при условии полного отказа Франции от суверенитета над ней. Со своей стороны французы поначалу уступали Гиень в урезанном виде, потом добавили к ней несколько нормандских бальяжей, но от суверенитета отказываться не желали. Снова начинался нескончаемый спор, в прошлом веке уже разведший в разные стороны Валуа и Плантагенетов. Сознавали ли спорящие, что со времен Генриха V война изменила облик и теперь мир нельзя возвратить путем передела территорий или феодальных владений, потому что за спинами суверенов уже стоят нации? Во всяком случае, чтобы облегчить страдания изнуренных народов, всерьез постарались заключить длительное перемирие. И прежде всего, пользуясь этой встречей, Филипп Добрый добился заключения англо-фламандского торгового договора — к великой радости его нидерландских подданных.