Столетняя война

Прежде всего задача состояла в объединении центрального правительства, с недавних пор разделенного в связи с нуждами войны на несколько частей. Эту идею люди короля высказывали неоднократно: пусть верховные суды и основные управляющие ведомства будут нераздельными органами, власть которых распространялась бы на все королевство. Противники децентрализации, допускавшейся ими самое большее как временная мера, они считали, что должна быть одна Канцелярия, один парламент, одна Счетная палата. Со времен Карла V периодически выходили ордонансы, запрещавшие «финансовым генералам» по налогам эд делить между собой территорию королевства и оставлявшие их, порой вопреки их желанию, членами некой неделимой центральной коллегии. С 1428 г., когда сообщение между Пуату и Лангедоком упростилось, Тулузский парламент был упразднен, а дела южных провинций переданы в парламент Пуатье. Едва в апреле 1436 г. капитулировал Париж, как сюда перевели Канцелярию и Счетную палату из Буржа, парламент и Палату эд из Пуатье; небольшая делегация советников парламента еще несколько месяцев пробыла в Пуату, чтобы уладить текущие дела, но до конца года она прекратила свою деятельность. Если резиденция короля все еще находилась на берегу Луары, поскольку он избегал города, связанного со слишком многими неприятными воспоминаниями, то Париж, бесспорно, стал административной столицей королевства.

В этих условиях возникала необходимость слияния персонала: ведь в бургундской Франции раньше были такие же суды и такие же ведомства, имевшие те же функции, что и службы Буржского королевства. С местным или низшим персоналом — бальи, сборщиками налогов, делегатами парламентов, лесничими, прево — трудностей не было: для служащих в Северной Франции Арраский договор просто менял хозяина; теперь они верно служили Карлу VII, как прежде подчинялись Генриху VI, и не было необходимости их увольнять или проводить радикальные чистки. В самом Париже дело обернулось иначе. Но нам недостает исследований об административном персонале, дающих возможность ткнуть пальцем в закон, который позволял суверену создавать иллюзию, будто он вовсе не желает изгонять бывших врагов, а только спокойно и без шума устраняет запятнанных и подозрительных лиц. Единственный более или менее хорошо известный пример — парламента — дает нам по крайней мере представление об используемых методах. Арраский договор оговаривал, что минимум пятнадцать советников Бургундского парламента сохранят свои места. Это дало возможность первой сортировки: оставили лишь тех бургундцев, чье раскаяние выглядело более многообещающим. Потом король позволил своему верховному суду регулировать состав самостоятельно, разрешив применять принцип кооптации, к которому неоднократно призывали парламент со времен «мармузетов», а в 1446 г. даже было решено, что новые советники будут избираться из двух кандидатов, предложенных двором. Но в 1447 г., почувствовав себя сильнее, король временно отменил эти выборы, сам назначил членов парламента и изгнал из него последних сторонников англичан, откровенных или скрытых. Надо полагать, и в других органах управления и суда происходили подобные процессы с аналогичным же результатом. Если массовых увольнений и не было, по крайней мере все знали, что в обеих недавно соперничавших администрациях останутся только лучшие независимо от их политического прошлого. Именно этому искусному смешению Карл VII, несомненно, обязан тем, что еще при жизни получил прозвище «Карла, которому хорошо служат» (Charles le Bien Servi). Некоторые из его слуг прибыли издалека, как, например, Тома Базен, преемник Пьера Кошона в Лизье: первоначально он был советником в Нормандии и своим местом обязан Ланкастерам, но сумел вовремя договориться о сдаче своего епископского города и вошел в разные советы суверена, чьим апологетом и хронистом он станет в изгнании, к которому его вынудит Людовик XI. Из этой массы добрых слуг до потомства дошло не много имен: чем подозрительней становился их хозяин, тем меньше он доверял своим советам, очень страдавшим от произвола недостойных фаворитов. Если говорить о клириках, то Базен, как и Жювенель, преувеличили в своих сочинениях истинное свое влияние; потомки сделали то же в отношении Жака Кёра[125], который в качестве казначея был в лучшем случае требовательным и щедрым кредитором двора, как и в отношении братьев Бюро[126], хороших финансовых чиновников и любителей артиллерийских новинок.

Впрочем, погоду делали не столько индивидуумы, сколько внушительная масса королевских чиновников, чьему постепенному численному росту не помешали ни войны, ни реформаторские ордонансы. Например, число финансово-податных округов (elections) от тридцати при Карле V достигнет семидесяти пяти к моменту смерти Карла VII, в то время как в северной части королевства вскоре окажется почти сто пятьдесят соляных амбаров, полностью укомплектованных штатом смотрителей и измерителей. Этих чиновников было достаточно, чтобы из них сформировался довольно индивидуализированный общественный класс, занимавший промежуточное положение между горожанами, из которых они в большинстве выходят, и дворянством, куда они стремятся. Их сплоченность на всех уровнях укрепляли семейные союзы; в центре страны возникали настоящие парламентские династии, члены которых были связаны браками с «господами финансов» (messieurs des finances); аналогичные союзы появлялись и на местах, и в нижних эшелонах. Все эти люди в большей или меньшей степени добивались, чтобы за ними признали привилегию вроде той, какую недавно даровали дворянству: коль скоро они служили королю, отдавая ему плоть и время, то считали, что не обязаны платить королевской тальи, а если асессоры пытались их обложить, они предъявляли иски в исковые суды и часто выигрывали процессы. Так, более де-факто, чем де-юре, образовалось «дворянство мантии», пока составляющее силу монархии — ее слабостью оно станет позже.

Монархическая централизация, ради восстановления которой с 1436 г. было приложено столько сил, вскоре окажется неэффективной или по крайней мере неудобной: королевство было слишком обширным, чтобы в Париже могли одновременно вести все дела — судопроизводство, финансы, бухгалтерию — для большей части доменов. Власть была вынуждена, приближая королевскую администрацию к подданным, создавать верховные суды и прочие механизмы власти еще и в других местах. Правда, это движение, тормозившееся эгоистичным сопротивлением чиновников на местах, явно заметным стало лишь тогда, когда возвращенным Нормандии и Гиени по очевидно политическим причинам пришлось даровать особый режим, чтобы успокоить их партикуляристскую обидчивость; но первые его симптомы появились чуть раньше. Задолго до 1435 г. «финансовые генералы» по налогам эд разделили налоговую администрацию на ведомства для Лангедойля и ведомства для Лангедока. Территории «земель за Сеной и Йонны», понемногу отвоевывавшиеся у англичан, образовали новый округ, равно как и Нормандия; каждый из них возглавлял «генерал», а при нем был специальный сборщик по территории, которую вскоре назовут «генералите» (generalite). Чтобы лучше контролировать домен, разоренный войной почти дотла, казначеи тоже разделили королевство на четыре округа (charges), каждый имел штатных сборщиков, а управления располагались в Туре, Монпелье, Париже и Руане. Но Палата эд, Курия казны, Счетная палата, порядок реорганизации которых скрупулезно расписывали особые ордонансы, не пожелали идти этим же путем и дробиться: почти все они остались в нераздельном виде в центре, откуда велось управление финансами, — кроме Палаты эд, вынужденной согласиться на создание конкурирующих органов: один из них, по делам Лангедока, был создан в 1439 г. в Тулузе, а позже переведен в Монпелье, другой же, по делам Нормандии, организовали в 1450 г. в Руане. Со своей стороны Парижский парламент, насколько это было в его силах, противился этой центробежной тенденции, первые симптомы которой не вызывали у него беспокойства. Он считал, что от избытка судебных дел можно избавиться так же, как это делалось в предыдущем веке, — учредив «Великие дни», временные и более или менее периодические выезды парижских советников в провинции. После 1450 г. такие «Дни» проводили в Пуату и в Оверни, в Гиени и даже в Орлеане. Но этого было уже недостаточно: в 1443 г. восстановили, и на сей раз окончательно, Тулузский парламент, чья юрисдикция распространялась на весь Лангедок и на те части Гиени, от которых чиновники Карла VII добились повиновения. Еще один верховный суд был создан в Бордо, когда французы вступили в этот город (в 1451 г.), а через два года распущен в наказание гасконцам за мятеж. Однако когда в это же время дофин Людовик вздумал организовать парламент в Гренобле, подчинив его компетенции свой апанаж, король без возражений утвердил его создание; все это вывело из компетенции парижского суда самые периферийные области Франции, но все-таки последнему удалось не допустить учреждения еще одного парламента в Пуатье, который бы разом лишил его власти над всеми центральными провинциями. Так постепенно возникали очертания Франции нового времени с ее административными кадрами, которые унаследует монархия «Старого Порядка»: финансовые округа (генералите), позже вытеснившие исторические «провинции»; провинциальные палаты эд и парламенты, оттесненные на периферию королевства; на данный момент добавим к ним карту габели и зарождающееся различие между землями, где налоги распределяли «делегаты» (pays d'elections), и землями, где налоги распределяли местные Штаты (pays d'Etats).

125

Жак Кёр (1395-1456) — банкир и финансовый советник короля Карла VII, королевский комиссар при Штатах Лангедока (1444 г.), генеральный контролер габели в Лангедоке (1447 г.). Арестован в 1451 г. по обвинению в растратах, бежал к папе Римскому и умер во время экспедиции против турок (прим. ред.).

126

Братья Бюро — Жак (ум. 1463 г.), сеньор Монгла, и Гаспар (ум. 1470 г.), сеньор Виллемомбля. Приближенные Карла VII, занимали ряд важных финансовых и военных постов, создали королевскую артиллерию, которой Жак лично командовал во время боев в Нормандии и Гиени в 1449-1453 гг. (прим. ред.).