Столетняя война

Итак, пример Жанны д'Арк не поднял массы; он не вызвал того национального подъема, который, охватив все население, позволил бы превратить партизанскую войну, никогда не прекращавшуюся, в освободительный крестовый поход.

Все, что оставила после себя героиня, — это действия, впечатление от которых не мог изгладить никакой приговор: боевые подвиги и политические акты, впервые прервавшие успешное продвижение ланкастерских войск или давшие буржскому королю авторитет помазанника, безвозвратно изменив тем самым ход событий. Благодаря этому ее вмешательство имело решающее значение, и страница, которую она вопреки всем ожиданиям вписала в нашу национальную историю, заслуженно считается одной из прекраснейших; та, которую мы привыкли называть «святой Отечества», даже если ее завет не был услышан, тем не менее спасла своего короля, в котором воплощалась Франция.

I. ЖАННА Д'АРК

 Деревня Домреми, где родилась Жанна д'Арк, частично относилась к Шампани, частично — к «зависимому» Барруа. Вся ее семья имела крестьянское происхождение и была родом из Шампани: зажиточные земледельцы, сельские ремесленники, один из дядьев — священник. Как все крестьяне и многие другие в то время, ребенок был неграмотным: будучи воспитана в очень религиозной среде, из религии она знала лишь несколько молитв и красивых легенд, наполненных чудесами. С отрочества она имела видения, слышала голоса, беседовала с ангелами и святыми. А эти отдаленные марки королевства жестоко страдали от военных бедствий, хоть англичане никогда сюда не добирались. О счастливых временах до гражданской войны, когда протекторат над соседними землями — в Туле, в Люксембурге, в Барруа — осуществлял Людовик Орлеанский, здесь вспоминали как об ушедшем золотом веке. Побывала эта область под властью и орлеанистов, и арманьяков, и дофина; ныне ею управлял энергичный и грубый капитан Робер де Бодрикур, сохранивший с тех пор, как занимал пост бальи Шомона на службе у дофина, только замок Вокулёр. С 1419 г. здесь бушевала война между сторонниками дофина и бургундскими рутьерами; те и другие грабили край. В июле 1428 г. Антуан де Вержи, бургундский губернатор Шампани, отправил в шателенство Вокулёр карательную экспедицию, вынудив беззащитных крестьян бежать. Семья Жанны на какое-то время эмигрировала в Нефшато. Девушке было тогда от шестнадцати до двадцати лет. Теперь ее голоса больше, чем когда-либо, говорили ей о дофине, о королевстве, предназначенном ему Богом, о врагах — англичанах и бургундцах, которых необходимо изгнать. Узнав об осаде Орлеана, она окончательно решилась. Удивляться следует не препятствиям, которые она преодолела, а той легкости, с какой те, к кому она обращалась, позволяли себя убедить. Война крайне обострила чувства людей; им казалось, что от этого кошмара избавит лишь чудо. Повсюду, даже в окружении дофина, кишели пророки и ясновидцы. Никто не удивился заявлениям этой деревенской девушки, что благодаря ей Орлеан будет освобожден, а дофин помазан на царство. Шокировало лишь то, что она остриглась по-мальчишечьи и ездила верхом, вырядившись в мужскую одежду. Это казалось неприличным и оскорбительным, но ничуть не подрывало веры в сверхъестественный характер ее способностей. В нашу скептическую эпоху возник бы соблазн увидеть в Жанне сумасшедшую, простушку, ясновидицу и даже притворщицу. Современники задавались одним вопросом: послана она Богом или дьяволом? И сомневающиеся очень быстро дали убедить себя в первом.

Двух поездок в Вокулёр хватило, чтобы Робер де Бодрикур смягчился: он известил дофина, что к нему едут, дал ей небольшой эскорт, лошадей и оружие. 23 февраля 1429 г. она выехала и почти беспрепятственно пересекла Шампань, Оксер, Жьен, север Берри, Турень, хоть во всех этих областях во множестве водились разбойники. Шинона она достигла 6 марта, а через день ее принял Карл. Она сумела внушить ему свою веру, дать ему «знак» своей божественной миссии. Успокоила ли она его, как часто предполагают, в отношении законности его рождения или же дала какие-то подтверждения конечной победы? В эту «тайну», которую совсем недавно воображение некоего биографа низвело на уровень газетного романа с продолжением, проникнуть сложно. Легко дав себя убедить, король тем не менее из благоразумия, за которое упрекнуть его трудно, захотел узнать мнение своих клириков. Епископы, богословы, парламентские клерки должны были удостовериться в ортодоксальности провидицы, которую отвезли к ним в Пуатье. Поскольку она восхваляла могущество их повелителя, обещала им близкую победу и, следовательно, возврат процветания, эти арманьякские служители церкви, засыпав ее кучей не слишком сложных вопросов, благосклонно приняли ответы, продержали ее несколько недель и наконец, когда она представила им доказательство своей девственности, отпустили. Подтвердить сверхъестественность ее миссии они не могли, но рекомендовали королю позволить ей действовать: ведь делу монархии она желала лишь добра. Она непременно хотела ехать освобождать Орлеан. И для выполнения этого замысла как раз сложились благоприятные условия. К концу зимы, после шести месяцев осады, положение осаждающих ухудшилось; их не было и четырех тысяч, и они не могли обеспечить жесткую блокаду и даже снабдить достаточно сильными гарнизонами бастиды, только что ими достроенные; трудности со снабжением повлекли за собой болезни и дезертирства. Врага было бы легко разбить, если бы жителям города, пораженным психозом осажденных, не мерещились повсюду шпионы и предатели. Со своей стороны Карл VII набрал кое-какие войска и укомплектовал большой обоз с продовольствием и боеприпасами для осажденной крепости. Жанне, которая легко покорила душу молодого принца крови, «милого» герцога Алансонского, недавно освобожденного из английских тюрем, позволили сопровождать экспедицию. 29 апреля она вступила в Орлеан. В военном искусстве она не понимала ничего, считая, что солдатам достаточно не ругаться и не посещать развратниц, чтобы заслужить победу. Но военное искусство в те времена значило мало — его легко заменяли храбрость, уверенность, дерзость. Впрочем, Жанна, несмотря на свое влияние на войска, не командовала ими, предоставляя заботу об этом капитанам: здесь — Дюнуа, там — Алансону и Ришмону. Их решения часто противоречили ее желаниям, и в конечном счете она смирялась с этим. С нее было довольно, что она обращалась с призывами к бойцам, сообщала о советах своих голосов, выступала вперед в сложные моменты, сплачивала пехоту. Ее окружало несколько священников и монахов, которым она диктовала свои письма (некоторые из них дошли до нас), требовавшие от Бедфорда и английских капитанов уйти из Французского королевства и вернуть его «царю небесному», призывавшие герцога Бургундского признать Карла своим законным сюзереном, приветствовавшие жителей Турне, королевского анклава на бургундской территории, за их верность буржскому суверену.

В Орлеане совместные действия подкреплений и коммунального ополчения позволили совершить несколько удачных вылазок; когда две английские бастиды, находившиеся к востоку и к югу от города, были по очереди взяты и сожжены, осаждающие, имея значительно меньшую численность и обескураженные таким пылом, поспешили убраться прочь. 8 мая, через десять дней после приезда Жанны, город был освобожден. Это произвело огромный моральный эффект. Теперь было легко разгромить маленькие вражеские гарнизоны в городках по Луаре: Жаржо (где был взят в плен Саффолк), Мён, Божанси..18 июня французы захватили врасплох и после недолгого преследования опрокинули арьергард английской армии, шедшей на помощь своим, что вызвало паническое бегство англичан из-под Пате; Тальбот был захвачен там в плен, а Фастольф спасся бегством. Жанна прибыла на место, когда дело уже было закончено. Как добрый государь Карл приписал ей всю заслугу победы, принадлежавшую Ришмону, а коннетабль, на которого двор всегда смотрел косо, был вынужден вновь удалиться в свои бретонские замки.

После этого можно было либо идти на Париж, где царила паника, либо отправиться в Нормандию на помощь постоянно действовавшим там партизанам. Бедфорд опасался и того, и другого вариантов наступления. Сторонники дофина, став за годы непрерывных неудач осторожными и боязливыми, сочли, что сил для этого недостаточно. Но Жанна, при поддержке, вероятно, канцлера Реньо Шартрского, архиепископа Реймского, добилась принятия не менее смелого плана: совершить помазание короля в главном городе Шампани. Ценой неслыханных усилий в Жьене было собрано от двенадцати до тринадцати тысяч человек. Внешне рискованный, этот переход оказался просто легкой прогулкой. Почуяв, что ветер переменился, и не слишком желая сражаться, города, когда к ним обращался Карл, просили только повеления открыть свои ворота. Путем умелых переговоров удалось 1 июля добиться нейтралитета Оксера, 10 июля — капитуляции Труа, 14 июля — Шалона, 16 июля — Реймса. Через день прошло помазание — церемония, по необходимости лишенная пышности. Никого из светских пэров не было, а из духовных — только трое; корона, скипетр, держава находились в Сен-Дени. Но главное, что действо святого миропомазания состоялось. Тот, кого до сих пор Жанна упрямо именовала дофином, отныне был королем Франции, новым Мельхиседеком, освященным посредством «таинства», которое наделяло его даром творить чудеса. Ни один верующий более не мог сомневаться, кто его легитимный суверен: ведь теперь во Франции был король, коронованный в столь невероятных обстоятельствах, что они казались чудом, а против него, за морем, — семилетний ребенок, который называл себя королем Франции, но которого его подданные никогда не видели. Итак, помазание отменило отрешение, незаконно провозглашенное договором в Труа, возвратило Валуа легитимность, которая девять лет у них оспаривалась. Теперь лишь недобросовестный человек мог назвать арманьяков членами группировки: помазание подняло их в ранг верных подданных. А как бургундцы, которых в Бурже пренебрежительно называли «франко-англичанами» (Fransais-anglais), могли, не выглядя изменниками, продолжать подчиняться Бедфорду? Таков был чреватый последствиями результат помазания в Реймсе.