Страница 6 из 58
В 1670 году король исключает лекарей-реформатов из старейшинства Руанской врачебной коллегии и распоряжается, чтобы впредь в самой коллегии оставалось не более двух лекарей, исповедующих эту веру.
В 1671 году издан указ, согласно коему с храмов так называемых реформатов надлежит снять французский герб.
В 1680 году король объявляет женщинам-реформаткам запрет на ремесло повитухи.
В 1681 году те, кто отрекся от реформатской веры, освобождаются от военных податей и постоя солдат сроком на два года, а в июле того же года закрывается коллеж в Седане, единственный во всем королевстве, где кальвинисты могли обучать своих детей.
В 1682 году король приказывает нотариусам, прокурорам, приставам и сержантам, исповедующим кальвинизм, освободить должности и лишает их права впредь заниматься этими профессиями, а указ, изданный в сентябре того же года, ограничивает тремя месяцами срок, в который им разрешается продать свои патенты.
В 1684 году Государственный совет распространяет предыдущее распоряжение на тех, кто занимает должности королевских секретарей, а в августе король лишает протестантов права выступать в качестве экспертов.
В 1685 году парижский купеческий старшина предписывает привилегированным купцам-кальвинистам в течение месяца продать свои привилегии.
В октябре того же года эта долгая череда притеснений, которые мы перечислили здесь далеко не полностью, увенчалась отменой Нантского эдикта. Опасаясь такого исхода, Генрих IV надеялся, что дело пойдет по-другому и его единоверцы после отмены эдикта сохранят за собой прочное положение, но все обернулось совершенно иначе: сначала реформатов лишили этого положения и лишь затем отменили эдикт; таким образом кальвинисты оказались в полной власти своих заклятых врагов.
С 1669 года, пока Людовик XIV угрожал нанести один из самых жестоких ударов по гражданским правам реформатов уничтожением смешанных палат, к нему направлялись различные депутации, добивавшиеся приостановки преследований; не желая давать королю новое оружие против партии реформатов, эти депутации обращались к нему со смирением, которое вы можете представить себе на следующем примере.
«Ради Всевышнего, государь, — так взывали к королю протестанты, — внемлите последним вздохам нашей умирающей вольности; сжальтесь над нашими бедами, сжальтесь над множеством ваших несчастных подданных, которые плачут, не осушая глаз; эти ваши подданные питают к вам пылкую приверженность и несокрушимо верны вам; эти подданные взирают на вашу августейшую особу с любовью и почтением; эти подданные, по свидетельству истории, изрядно споспешествовали возведению на законный трон вашего великого и доблестного предка; эти подданные с самого вашего чудесного появления на свет ни разу не совершили против вас ничего предосудительного; мы могли бы даже выразиться совсем иначе, но вы, Ваше Величество, не понуждая нас поступаться скромностью, сами при важных обстоятельствах хвалили нашу преданность в таких выражениях, на какие мы сами никогда бы не отважились[5]; наконец, эти подданные кроме вашего скипетра не имеют иной опоры, убежища и защиты на земле и все соображения выгоды в равной мере как долг и совесть велят им неизменно и верно служить Вашему Величеству».
Однако, как мы знаем, ничто не остановило королевскую троицу, царствовавшую в ту пору, и по наущению отца Лашеза и г-жи де Ментенон Людовик XIV зарабатывал себе райские кущи с помощью дыбы и костров.
Итак, в силу следовавших один за другим указом, гражданские и религиозные гонения обрушивались на протестанта с колыбели и не отступали от него до самой смерти.
В детстве он не мог учиться в коллеже.
В молодости не мог преуспеть ни на каком поприще: ему нельзя было стать ни привратником, ни галантерейщиком, ни лекарем, ни аптекарем, ни адвокатом, ни судьей.
В зрелом возрасте он не может молиться в храме, не может сделать в церковной книге запись о своем бракосочетании, о рождении детей; свобода его совести ежечасно попирается; он поет псалмы, но мимо движется процессия — и ему приходится смолкнуть; во время католических церемоний ему приходится таить ярость и мириться с тем, что дом его будет изукрашен в честь праздника; он не в силах приумножить состояние, доставшееся ему от отцов и дедов, поскольку он лишен положения в обществе и гражданских прав — и состояние постепенно ускользает у него из рук, обогащая школы и больницы его недругов.
В старости ему не дано мирной кончины; если он умирает в вере своих отцов, ему нельзя упокоиться рядом с предками и всего десяти друзьям дозволено идти за его гробом на похоронах, совершаемых ночью, украдкой, словно хоронят отверженного.
И наконец, на протяжении всей жизни, если он вздумает покинуть эту неприветливую землю, на которой ему нельзя ни родиться, ни жить, ни умереть, его объявят мятежником, имеют иной опоры, убежища и защиты на земле и все соображения выгоды в равной мере как долг и совесть велят им неизменно и верно служить Вашему Величеству».
Однако, как мы знаем, ничто не остановило королевскую троицу, царствовавшую в ту пору, и по наущению отца Лашеза и г-жи де Ментенон Людовик XIV зарабатывал себе райские кущи с помощью дыбы и костров.
Итак, в силу следовавших один за другим указом, гражданские и религиозные гонения обрушивались на протестанта с колыбели и не отступали от него до самой смерти.
В детстве он не мог учиться в коллеже.
В молодости не мог преуспеть ни на каком поприще: ему нельзя было стать ни привратником, ни галантерейщиком, ни лекарем, ни аптекарем, ни адвокатом, ни судьей.
В зрелом возрасте он не может молиться в храме, не может сделать в церковной книге запись о своем бракосочетании, о рождении детей; свобода его совести ежечасно попирается; он поет псалмы, но мимо движется процессия — и ему приходится смолкнуть; во время католических церемоний ему приходится таить ярость и мириться с тем, что дом его будет изукрашен в честь праздника; он не в силах приумножить состояние, доставшееся ему от отцов и дедов, поскольку он лишен положения в обществе и гражданских прав — и состояние постепенно ускользает у него из рук, обогащая школы и больницы его недругов.
В старости ему не дано мирной кончины; если он умирает в вере своих отцов, ему нельзя упокоиться рядом с предками и всего десяти друзьям дозволено идти за его гробом на похоронах, совершаемых ночью, украдкой, словно хоронят отверженного.
И наконец, на протяжении всей жизни, если он вздумает покинуть эту неприветливую землю, на которой ему нельзя ни родиться, ни жить, ни умереть, его объявят мятежником, его имущество будет конфисковано, и самое меньшее, что ему грозит, если он попадет в руки преследователей, — это пожизненная галера, где он будет прикован к веслу между убийцей и мошенником.
Такое положение вещей было нестерпимо; вопли одного-единственного человека тают в воздухе, но стоны целого народа подобны грозе, и на сей раз гроза, как обычно, сгустилась над горами, откуда начали раздаваться глухие раскаты грома.
Сперва появились наставления, написанные невидимой рукой на стенах домов, на перекрестках дорог, на кладбищенских крестах; эти наставления, словно валтасаровы «мене, текел, упарсин», настигали гонителя среди его празднеств и оргий.
Иногда в них содержалась угроза: «Иисус пришел принести не мир, но меч».
Иногда — утешение: «Где двое или трое собраны во имя Мое, там и Я посреди них»[6].
И наконец, иногда в них звучал призыв к объединению, который вскоре должен был перерасти в призыв к мятежу: «О том, что мы видели и слышали, возвещаем вам, чтобы и вы имели общение с нами»[7].
И гонимые останавливались перед этими обещаниями, заимствованными у апостолов, и возвращались домой, исполненные надежды, почерпнутой в слове пророков, которое, как говорит св. Павел в послании к фессалоникийцам, есть «не как слово человеческое, но как слово Божие»[8].
5
Здесь имеется в виду эдикт, изданный вскоре после совершеннолетия Людовика XIV; в этом эдикте король подтверждает все привилегии, которые даровали протестантам его предшественники, а сверх того объявляет, что его подданные, исповедующие реформатскую веру, дали ему несомненные доказательства приязни и преданности. Тремя годами позже он выразился на этот счет еще подробнее: «Я желаю похвалить их за верность, с коей они мне служат; они не упускают ни единой возможности подтвердить свою преданность мне, далеко превосходящую все, чего можно было бы ожидать, и во всем споспешествуют успеху и процветанию моих дел».
Наконец, в письме к курфюрсту бранденбургскому, написанном когда уже начались гонения, он говорит о реформатах:
«Я связан по отношению к ним моим королевским словом и строго обязал сам себя держаться этого правила, дабы соблюсти справедливость, а также затем, чтобы показать им, сколь я удовлетворен их послушанием и усердием после замирения 1629 года и сколь признателен им за преданность, каковую они выказали мне в самое последнее время, когда взяли в руки оружие, чтобы послужить мне, и смело и мощно дали отпор дурным умыслам против моей власти, кои вынашивала в моем государстве мятежная партия».
6
Евангелие (Матфей, 18:20).
7
Там же (I Иоанна, 1:3).
8
Евангелие (I Фессалоникийцам, 2:13).