Путь Грифона

– Почему вы меня обманываете? Я этого не заслужил.

Фельдмаршал пытался вспомнить и не мог понять, что он мог сказать из того, что можно было бы посчитать обманом. До сих пор он не выдал ни одного секрета и не сказал ничего, что могло бы даже отдалённо относиться к военной тайне. За время своего пребывания в плену он вообще старался ничего не говорить, кроме дежурных фраз. И вдруг такое обвинение. Пришлось опять дежурно произнести:

– Я вас не понимаю.

– В одной из наших бесед я спросил вас о человеке с примечательным именем и фамилией. Я спрашивал вас об Эрнсте Франце Зедгвике Ганфштенгле…

– Да, я помню, – растерялся Паулюс.

– Вы ответили, что не знаете такого господина.

– Я и сейчас могу повторить, что не знаю человека с таким именем, – казалось, искренне признался фельдмаршал.

– Вы могли заметить, что за всё время нашего общения я никогда не пытался заставить вас отвечать на вопросы, если вы сами этого не желали.

Паулюс с достоинством кивнул.

– Из уважения к вам и к вашему высокому званию, – продолжил Суровцев, – советское командование не допускало даже мысли о допросе вас с применением физической силы.

Фельдмаршал снова кивнул, но в этот раз заметно побледнел.

– Мне, поверьте, меньше всего хотелось уличать вас во лжи, но как быть вот с этой фотографией? – положил он на стол групповой и примечательный снимок немецких военных. – Себя, надеюсь, вы узнаёте?

Паулюс действительно узнал на снимке себя.

– Да, – ответил он и машинально указал пальцем на своё фотографическое изображение.

Использование фотографии в работе разведки и контрразведки становилось привычным делом. И результативность такого метода уже поражала воображение.

– Вы стоите рядом со своим покровителем генерал-фельдмаршалом Иобом-Вильгельмом Георгом Эрвином фон Вицлебеном. Правда, здесь он ещё даже и не генерал.

– Да.

– Кто рядом с ним? Я говорю о высоком господине в смокинге.

– Я, к сожалению, не знаю его.

– Вашего патрона кто-то придерживает за локоток, и вы не знаете, кто это такой?

– Вы не поняли меня. Я много раз видел этого человека, но я действительно не знаю его имени.

– Но Вицлебен как-то к нему обращался?

– Путци.

– Путци? – переспросил Сергей Георгиевич.

– Генерал-фельдмаршал называл его Путци, – кивнул Паулюс.

Он боялся, что его сейчас начнут спрашивать о других офицерах, запечатлённых на фотографии. Многие из них сейчас занимают высокие посты. И он не знал, что ему в этом случае придётся делать. Врать он не умел, а говорить правду значило нарушить присягу и долг. Едва ли самое неприятное сейчас было то, что крайним слева человеком на фотографии был нынешний руководитель абвера адмирал Канарис. В то время тоже ещё не адмирал. Но русский, казалось, потерял всякий интерес к снимку.

«Путци» в переводе на русский язык означало «малыш». В некоторых значениях «смешной», «забавный». Что несло в себе основательную долю иронии по отношению к двухметровому росту человека в смокинге. Между Паулюсом, чей рост составлял сто девяносто три сантиметра, и гигантом Путци малышом казался фон Вицлебен. Сергей Георгиевич в очередной раз поразился самому процессу рождения прозвищ и агентурных псевдонимов. Если Сталин два года назад назвал Суровцева Грифоном, то уже сам Суровцев создал оперативно-агентурное имя Ганфштенгля. Он назвал его сначала – Композитор, потом – Пианист, а затем – Тапёр. А он, оказывается, был ещё и Путци. Сам Паулюс, кстати говоря, проходил по агентурным документам как Сатрап.

Финские впечатления продолжали приносить самые неожиданные плоды в нынешней работе Суровцева. Впервые с именем Ганфштенгля он случайно столкнулся именно в Финляндии. Что имело свою историю. Заинтересовавшись сборником немецких маршей, случайно попавшимся ему на глаза, Суровцев из любопытства однажды вечером сел за рояль и, чтобы как-то отдохнуть после напряжённой умственной работы, на скорую руку все их переиграл.

Из шестидесяти маршей, представленных в сборнике, только три из них показались ему интересными и оригинальными. Большинство маршей были вторичны, бесформенны, без ярко выраженной мелодики, излишне церемониальны даже для музыки такого рода. И если отечественная воинская музыка в последние годы создавалась в соответствии с мифологемами революции, то большая часть немецкой военной музыки была написана под влиянием средневековых, так и хотелось сказать, рунических, традиций. И только те из них, которые в той или иной мере тяготели к танцу, запоминались. Как уже стал запоминаться всем видевшим трофейную кинохронику марш «Эрика». Но ни один из маршей даже отдалённо не приблизился по мелодичности и популярности к новому варианту старинной солдатской песни с новыми словами: «Дойче зольдатен унтерофицирен!». Точнее, «…унд ди официрен»… «Марширен, марширен унд нихт капитулирен!» – непроизвольно допел про себя генерал Суровцев.

Автором десятка «рунических» маршей и оказался Эрнст Ганфштенгль. Но не это было удивительно. Необычным оказалось то, что немецкие военные марши написал гражданин США. Этот американец немецкого происхождения благополучно пересидел за океаном войну и революцию и вдруг, как бильярдный шар, выкатился на неровный стол послевоенной немецкой действительности. Затем он приобрёл независимость и подвижность Колобка из русской народной сказки.

Напевая песенки, сочиняя музыку, он перекатывался из светских салонов на партийные сборища. С партийных собраний без труда перемещался на заседание офицерского кружка и уже спешил на вернисаж современных немецких художников. Точно пытаясь оправдать свой официальный статус заокеанского мецената и коллекционера. Так и продолжалось до тех пор, пока он не стал нарезать устойчивые круги вокруг Гитлера в качестве пресс-секретаря. Что отметил ещё иностранный отдел ОГПУ, но почему-то не уделил этому должного внимания… Хотя, казалось бы, должен был это сделать. И даже не потому, что на языке разведчиков всего мира человек «занимался сбором информации».

То, что на деньги американца были куплены две новые печатные машины для газеты Гитлера, никак нельзя было отнести к благотворительности. Теперь советская разведка смотрела на компанейского и общительного американца, как на волшебный клубок из другой русской народной сказки. Ухватив нить, Суровцев быстро его раскручивал, не переставая удивляться продолжению и развитию традиций английской разведки их американскими преемниками и собратьями.

– Вам приходилось слышать о частном визите в Германию нынешнего премьер-министра Великобритании Черчилля? – спросил он Паулюса.

– Нет. Не помню. Я, повторяю, никогда не интересовался политикой.

– Это было в тридцать втором году, – подсказывал Сергей Георгиевич, – он приезжал вместе со своим сыном. Об этом много писали.

– Нет. Не помню.

– Русский поэт однажды сказал о русских, что «мы ленивы и не любопытны». Немцев трудно упрекнуть в лености. Но ваше равнодушие к политике в последние годы сводит на нет всё ваше многовековое трудолюбие.

– Боже, сохрани Германию от русской любознательности, – вдруг заявил фельдмаршал.

Суровцев искренне рассмеялся. Но причиной его смеха было вовсе не неожиданное остроумие Паулюса, а результат этой беседы. И находился этот результат совсем не в пространстве разговора. И он не удержался от того, чтобы не испортить настроение Паулюсу. Указывая на снимок, продолжил:

– Судьба играет людьми! Вы в плену. Генерал-фельдмаршал фон Вицлебен уже год как в отставке, а Путци теперь – советник президента Соединённых Штатов Америки Франклина Делано Рузвельта. Он ещё и эксперт по Германии. Хотя работает он под арестом. Но мы с вами можем догадаться, что его просто так охраняют. Кстати, где был сделан этот снимок?

– Я не помню. Слово чести.

– А единственный моряк, тот, что крайний слева, кажется, Канарис? Не отвечайте. Я не стану задавать вам вопросы, на которые вам не хочется отвечать.