Схватка с чудовищами

Волновало и другое: как там Лида будет одна с ребенком, если он задержится здесь надолго или, чего доброго, не вернется вовсе? На войне как на войне: либо грудь в крестах, либо голова в кустах.

Начал с выявления личностей бандитов, с установления их пособников. Вышел на людей, которые дали согласие на конспиративной основе информировать его о намерениях главарей банд, об их связях с внешним миром.

Свет луны выхватил домишко на окраине Постав, неказистые, из горбыля, его дворовые постройки, заснеженные соломенные крыши других домов. Высветил силуэты печных труб, возвышавшихся на пепелищах сожженных гитлеровцами изб. Далеко отбросил тень костел с покосившимся крестом на шпиле и разбитым куполом православной церкви.

Тишину позднего зимнего вечера нарушили выстрелы, а за ними и истошный женский крик: «Убили… Убили…» Жутким эхом он пронесся по ближайшей округе, подняв на ноги всех, кто уже засыпал.

В небольшой, бедно обставленной комнате опиравшегося на подпорки одноэтажного домика, на скрипучем дощатом полу, в луже собственной крови лежал мужчина лет пятидесяти, с медленно синеющим лицом. Опустившись на колени, прислушиваясь к биению сердца, к дыханию умирающего, страдальчески смотрела на него женщина. Вздрогнув, его тело застыло навсегда. Не обнаружив у мужа признаков жизни, женщина обессилела. По мере того как к ней приходило понимание беды, заголосила.

— А говорят, они за народ! Господи, избавь нас от таких радетелей! Что теперь будет с нами, сиротами?..

К женщине прижалась девочка. В ее глазах, отражавших тусклый свет керосиновой лампы, был испуг. Склонив голову, над убитым отцом стоял Григорий. Готовый разреветься, юноша кусал губы, по-мужски старался крепиться, сжимал кулаки.

— Не плачь, мама, папу этим не воскресишь. Лейтенант Буслаев говорил, что им недолго осталось зверствовать. Но и я так сидеть не стану. Я отомщу за отца!

Во дворе вдруг возник переполох. Буйным пламенем вспыхнул птичник. Носились, кудахча, перепуганные куры. Неистово визжал поросенок. Упершись лапами в калитку, вслед убегающим бандитам, надрываясь, лаяла лохматая дворняжка.

Увидев бушующее пламя, из дома с ведром воды выскочил Григорий. Сбежались встревоженные жители ближайших лачуг и землянок, бросились тушить пожар. Но еще долго на весь провинциальный городок Поставы стояло переворачивающее душу рыдание внезапно овдовевшей молодой женщины.

Небольшое двухэтажное с деревянным верхом здание отделения милиции носило на себе множество следов недавних боев. В кабинете Буслаева зияла дыра в стене, заколочена была половина окна, выходящего на городскую улицу.

Невредим был лишь кабинет Ивана Лиханова, расположенный на втором этаже. Сейчас здесь происходил допрос задержанного. На подоконнике сидел Буслаев. На табуретке — заросший щетиной мужчина, называвший себя Архаровым. Буслаеву не было и двадцати пяти. Архарову — чуть больше тридцати лет. Делая вид, что его ничто не тревожит, он уставился в потолок. На самом деле, человек этот узнал Буслаева и был обеспокоен тем, как бы тот не опознал его. Но еще больше хотел знать, какими материалами на него располагает лейтенант, известна ли его настоящая фамилия, какая участь ждет его впереди. И уже, в зависимости от этого, он мог бы строить свое поведение на допросе.

Буслаев пристально вглядывался в лицо задержанного осодмильцами, стремясь понять психологию этого человека, проникнуть в его мысли, для чего и вопросы ставил соответственно, и внимательно выслушивал ответы на них. В какой-то момент ему показалось, что где-то его встречал. Но где? Когда?

— Архаров… Предположим, я вам поверил на слово, произнес он. — Но в таком случае…

— На любые другие вопросы я отвечать отказываюсь! — решительно заявил допрашиваемый.

— Ну, что же… Нетрудно ведь и проверить.

— Будете пытать? — перекосилось лицо Архарова.

— Отвечать не желаете, а вопросы задавать можете. Нелогично как-то получается… Да нет, пытать не стану. Пытки не мой метод. И знаете почему?

— Боитесь, что за меня могут отомстить те, кто на свободе?

— Да нет. Риск — моя профессия… Просто рукоприкладство было бы унизительно для нас обоих… Лучше скажите честно: за какую идею вы решили положить свою голову, сражаясь на стороне бандитов?

— Идею… Я подался в лес, чтобы избежать мобилизации в Красную Армию. Клянусь, это правда! — Архаров перекрестился. — А к Краковскому примкнул… Так там все такие, как я. Дезертиры. Ну и, если хотите, мне близки его идеи и то, к чему он стремится.

— Чтобы устрашать население и грабить его, Краковский прибегает к террору, а он всегда безыдеен.

— Террор… Это Сталин, а не Гитлер и не Краковский принес российскому народу страдания, а стране — опустошение.

Буслаева такое сравнение обожгло. Он помнил предвоенные годы, помнил судебные процессы, происходившие над видными деятелями партии и государства. Ходили разговоры и о массовых арестах рядовых граждан. Но причем здесь Сталин? Берия уверял, что все это — враги народа. Они были и в органах НКВД, но тогда же от них и избавились.

— Вы неплохой пропагандист, Архаров. Чувствуется школа Геббельса.

— Чего вы от меня добиваетесь? Чтобы я взял вину других на себя? Не добьетесь этого. Каждый сам за себя в ответе перед собой, перед Господом нашим.

— Идеалист…

«Но где же я мог встречаться с этим человеком? Или он кого-то мне напоминает? И голос знаком, и глаза…» — не выходило из головы Буслаева.

— Я могу просить о пощаде и надеяться на нее? — неожиданно спросил бандит.

— Сколько на вашей совести загубленных человеческих жизней? — повысил голос лейтенант. — Только правду скажите. От этого будет зависеть ваша судьба. От правды!

— Я — честный человек. Мой идеал — гуманизм.

— Председателя городского совета Красавина вы убили тоже из гуманных соображений?

— Да не убивал я его. Не убивал, понимаете?!

— Убить человека могли, а как отвечать за совершенное преступление, так в кусты!

— Можете мне поверить, гражданин лейтенант.

Буслаев почувствовал, как от этих слов бандита в нем пробудился еще больший гнев к нему. Что это, заговорила «революционная совесть»?.. Но надо быть сдержанным. Он приоткрыл дверь. В комнату вошел Гриша Красавин.

— Знакомы?

— Очная ставка… — Бандит побледнел. — Впервые вижу!

— Гриша, узнаешь этого человека?

— Как же, узнаю. Это он застрелил моего батю.

— Что ты еще знаешь о нем?

— Мальчишка бредит, — постарался опередить его Архаров.

— Нет, узнаю! — решительно заявил Григорий. — С ним было еще двое: один с рыжей бородой, другой с усиками под фюрера. Он ругал папу за то, что тот взял на себя руководство городской властью. А этот выстрелил в него трижды из пистолета. — По лицу Гриши пробежали слезинки. — А когда отец рухнул на пол, они все трое бежали. Забрали поросенка, которого мы всей семьей откармливали к Пасхе. Подожгли курятник.

— Что скажете на это, Архаров?

— У мальчишки больное воображение, — заерзал тот на табурете.

— Я в здравом уме, товарищ лейтенант! И никакой он не Архаров, а сам Краковский. Роттенфюрер СС. У гитлеровцев командовал карательным отрядом. Я помню его в форме и без бороды. Я был тогда связным между партизанами и подпольем.

— Спасибо, Гриша. Можешь быть свободен, — сказал Буслаев.

Гриша взглянул на него.

— Товарищ лейтенант, я хочу стать осодмильцем, чтобы отомстить за отца, — произнес он по-мальчишески робко, боясь, видимо, что ему откажут в просьбе. — Не смотрите, что я ростом не вышел. Мне уже шестнадцать лет.

Буслаев провел ладонью по волосам Гриши.

— Иди, паренек. Потом подойдешь к младшему лейтенанту Лиханову. Осодмилом, как и милицией, он командует. А я замолвлю словцо за тебя.

Окрыленный Красавин-младший боевито зашагал к двери.

Так вот он какой, разглядывая Краковского, подумал Буслаев. Говорят, на ловца и зверь бежит. В памяти всплыли материалы розыскного дела. Поверив в непобедимость вермахта, возвращаясь с очередного разведзадания, младший лейтенант Красной Армии Йозеф Краковский, по другим данным — Кракович Яцек, убил командира группы, освободив тем самым захваченного в качестве «языка» майора немецкой армии, добровольно сдался врагу на милость. До войны, судя по материалам того же дела, он состоял в нелегальной антипатриотической группе, ставившей своей целью восстановление в России монархического строя. Надеялся, что это будет гитлеровцами зачтено ему в актив и они примут его с распростертыми объятиями. А дальше… Дальше, пересидит войну в плену. А завершится она, останется на Западе, заведет выгодное дело, станет миллионером. Но гитлеровцы с его планами не посчитались. Потребовали подтверждения своей лояльности и даже преданности Великой Германии и ее фюреру делом. Служба абвера сделала его своим агентом, и он доносил на советских военнопленных — своих соплеменников, — об их настроениях и намерениях, о тех, кто замышляет совершить побег. Создав из таких же, как он, изменников и предателей карательную роту, Краковского включили в нее и бросили на борьбу с партизанами. Как отличившемуся особой жестокостью, ему присвоили звание роттенфюрера СС, наградили «Железным крестом». А когда командир был сражен партизанской пулей, поставили во главе той же роты. Расстреливал патриотов, сжигал деревни, жители которых поддерживали партизан.