Схватка с чудовищами

Занятия в спецшколе проходили по уплотненной программе. Уголовное право, спецдисциплины, овладение оружием. Шесть часов — лекции. Четыре — семинарские занятия. Два часа — самоподготовка к ним. А там — физкультура, стрельбы. Словом, время расписано от подъема и до отбоя.

Город находился на осадном положении, в нем действовали комендантский час и карточная система на продовольствие. Но как же хотелось увидеть родную Москву! Однажды начальник курса организовал для слушателей двухчасовую автобусную экскурсию за счет часов самоподготовки.

Всего-то Буслаев отсутствовал в Москве восемь месяцев, а как она изменилась! Он сидел справа от водителя и с жадностью всматривался во все, что встречалось на пути. Город выглядел обезлюдевшим. Детей на улицах не встречалось. Иногда попадались старички с клюкой да ветхие старушки, мужчины, чаще вооруженные, и женщины в военных гимнастерках и пилотках. На исхудавших лицах — озабоченность, беспокойство, печаль, но и уверенность тоже. Чувствуется, что живут москвичи напряженной, трудной, голодной жизнью.

Особо бросался в глаза камуфляж на случай дневных налетов вражеской авиации. Маскировкой были обезображены Красная площадь, Большой театр, правительственные здания и вокзалы. С наступлением сумерек, казалось, город вымирает. В окнах домов темно от светомаскировочных штор. Стекла их заклеены полосками бумаги крест-накрест. На уличных столбах кое-где раскачиваются ветром тускло горящие синие лампы. Освещенные ими люди выглядели мертвецами.

Проезжая по знакомым с детства местам, Антон замечал и дымящие железные трубы чугунных печурок, выведенные через форточки. И следы от налетов бомбардировщиков. На этом месте стоял жилой дом. Теперь — груда щебня и металлолома. В развалинах — поликлиника и спиртозавод, бани. Заведения-то все мирные! И, видимо, не обошлось без жертв. В здании школы, которую он заканчивал, расположился военный госпиталь. Сквозь металлические прутья забора видно прогуливающихся по двору солдат и офицеров. У одних — забинтована голова, у других — рука подвязана, третьи и вовсе учатся ходить на костылях.

А ведь здесь, в районе Абельмановской и Крестьянской застав проходила его юность. В уютном скверике на Рабочей улице, в тени деревьев, он читал любимые книги. В бане на Крестьянской заставе любил с братом Шуриком попариться. В Москве получил институтское образование и путевку в жизнь, из нее уходил в армию. На Калитниковском кладбище покоится прах отца.

Сейчас это никому не нужно, подумал Антон. Только мне, пока жив и помню. Так, видно, устроено на земле.

Мимо проследовали несколько грузовиков с вертикально установленными рядом с кабиной водителя объемными колонками.

— А это что за чудо двадцатого века? — поинтересовался Антон.

— Чудо, говоришь… — усмехнулся водитель. — Эти грузовики работают на древесном угле и даже дровах. Зато бензин экономится. Работяги они. Все внутригородские грузы перевозят.

На обратном пути у автобуса спустил баллон, и слушатели решили пойти пешком. Наконец-то увидел детей! У булочной, что на Сретенке, стояли девочка и мальчик лет семи-восьми! Выглядели же они маленькими старичками. Одежда изодрана, руки и лица давно не мыты. Говорили они, будто взрослые, повидавшие жизнь люди.

Так-таки никого у тебя и не осталось? — спросила девочка.

— Папка на фронте. Мамку в Германию фрицы угнали. Сестренку старшую фашисты застрелили за связь с партизанами, — ответил паренек и потупил глаза.

— А к нам в деревню когда пришли немцы, мы все в лес побежали. Тогда солдаты взяли и сожгли наши дома. Братик у меня — подпольщик. Может, и живой еще. А маманьку на моих глазах пулей полицай сразил. Положили мы с соседкой ее в канавку, прикрыли ветками. Мертвая, конечно, — с горечью сказала девочка.

— И что будет с нами?.. — задумался мальчик. — А сейчас-то где живешь? — спросил он.

— До Москвы добиралась товарняками… А здесь… Днем побираюсь, а ночь на вокзалах провожу. Иногда удается поспать.

— А я из Смоленщины пехом добирался. И тоже на вокзалах ночую. Нет, я сплю хорошо, — сказал паренек.

— Тебе какой вокзал больше нравится?

— Курский. Там закутков много, не гоняют. И буфетов хватает. Люди иногда чего-нибудь подают, кто хлебушка кусок, а кто — копейку.

— А для меня Казанский вокзал — дом родной. У солдат всегда хлеба попросить можно. Даже сахаром делятся.

Паренек положил девчушке руки на плечи, заглянул в глаза.

— Знаешь что?..

— Чего? — с любопытством посмотрела на него девчушка.

— Давай жить вместе.

— Давай. А где? У нас же нет жилья.

— Перебирайся ко мне на Курский вокзал.

— Ладно. А там мыться можно?

— Есть, как его, туалет. Там всегда вода имеется. Бывает и горячая. И санпропускник имеется.

— А как будем жить?

— Ну, побираться придется. Где тебе подадут, а где — мне. Поделимся. А там, может, и работенка какая подвернется. Мусор убирать в буфете или в магазине каком продовольственном.

— Ладно, — вздохнула девочка. — Вдвоем легче выжить. Ведь впереди осень, а там, глядишь, и зима придет.

— Ребята постарше воровством промышляют. Нам это негоже. Поймают, в приют определят. Там жизнь сама знаешь какая.

Антон тяжело воспринял этот разговор детей, в одночасье лишившихся детства, родителей, крова над головой, одежды, еды. При нем была продовольственная карточка, немного денег.

— Возьмите, ребята. Купите себе поесть и сходите в баню. Веселее жить станет!

— А ты как же, дядя? — спросила девочка.

— Я обойдусь, — ответил Антон.

— Спасибо, — сказал мальчик, аккуратно сложил и убрал деньги и карточку в карман оборванных штанов. — И в этой булочной нам дадут хлеба? — спросил он.

— Дадут, — утвердительно ответил Буслаев.

— Тогда пойдем! — Мальчик пропустил девочку вперед и шагнул в булочную сам.

Антон испытал чувство удовлетворения, поддержав хоть немного осиротевших, обездоленных детей. Вспоминал их и потом. Беспризорных нынче немало на нашей израненной, изрешеченной снарядами и бомбами земле, думал он.

Окончив спецшколу на «отлично», Буслаев получил распределение в СПО — Секретно-политический отдел Московского управления госбезопасности. В дополнение к воинской присяге, которую он давал в армии, от него взяли подписку о неразглашении государственных тайн. Странное чувство охватило его, когда, не представляя себе, что такое «тайна», вдруг столкнулся с секретными бумагами. Не ведая, что это такое, увидел дела на «троцкистов» и «правых», «мясниковцев» и «шляпниковцев», многие из которых, отбросив политические амбиции, добровольно ушли в ополчение и воевали против общего с коммунистами врага.

Предстал перед необходимостью вербовать осведомителей и агентов для розыска изменников, предавших Родину и повернувших оружие против своего народа, а то и готовящихся в спецшколах Германии для заброски в Советский Союз в качестве шпионов, диверсантов и террористов. Встречаться с агентурой на явочной квартире. Соблюдать строжайшую конспирацию даже в отношениях с сослуживцами.

Привыкший распоряжаться собой, теперь он круглые сутки находился при исполнении служебных обязанностей, всегда имея при себе оружие.

Как бы Валя отнеслась к такому повороту в его жизни?

Но почему от нее нет известий?..

Антон позвонил Волковым на квартиру. Бабушка ответила, что внучка еще в августе сорок первого года прислала единственную весточку, в которой сообщала, что некоторое время писать не сможет. Велела не волноваться за нее. Даже не знает, чем объяснить ее молчание. Только бы не попала в руки фашистов. Звери они, а не люди.

Засосало под ложечкой и у Антона. Значит, не безразлична она ему. Но ведь Виктор… Или я себе его вообразил злодеем? — подумал неожиданно он. Впрочем, время все расставит по своим местам, кого сведет вместе, а кого разлучит. В Управлении ходят упорные разговоры, что гитлеровский «блицкриг нах Москау» обречен на провал, и война обещает быть затяжной и тяжелой. Клялись и мы не отдать и пяди своей земли врагу, а немецкие полчища уже полстраны нашей захватили.