Грановский

Вот с этой точки зрения нам и следует рассмотреть и оценить полемику Грановского с традиционализмом исторической школы права и славянофильства, хотя московский профессор и был вынужден обо всем этом говорить не в полный голос, а с оглядкой на цензуру и на устои официальной идеологии.

В рецензии [12] на книгу Ф. Мишеля «История проклятых пород» («Histoire de races mandites de la France et le l’Espagne, par Francisque Michel»), в которой показано, как несправедливы и реакционны могут быть народные предания, Грановский писал: «Многочисленная партия подняла в наше время знамя народных преданий и величает их выражением общего непогрешимого разума. Такое уважение к массе неубыточно. Довольствуясь созерцанием собственной красоты, эта теория не требует подвига. Но в основании своем она враждебна всякому развитию и общественному успеху. Массы, как природа… бессмысленно жестоки или бессмысленно добродушны. Они коснеют под тяжестью исторических и естественных определений, от которых освобождается мыслью только отдельная личность. В этом разложении масс мыслью заключается процесс истории. Ее задача — нравственная, просвещенная, независимая от роковых определений личность и сообразное требованиям такой личности общество. Не прибегая к мистическим толкованиям, пущенным в ход немецкими романтиками и принятым на слово многими у нас в России, мы знаем, как образуются народные предания, и понимаем их значение. Смеем, однако, сказать, что первые представления ребенка не должны определять деятельность зрелого человека. У каждого народа есть много прекрасных, глубоко поэтических преданий; но есть нечто выше их: это разум, устраняющий их положительное влияние на жизнь и бережно слагающий их в великие сокровищницы человека — науку и поэзию» (3, 445–446. Курсив мой. — З. К.).

При первом чтении этого отрывка может показаться (и некоторым авторам, как мы сейчас увидим, показалось), что, несмотря на известную симпатию к народным преданиям, Грановский относится с пренебрежением к народной массе, третирует ее как косную и бездушную. Однако это не так. Основная мысль этого рассуждения состоит в том, что массы, как они существовали в истории и существуют сейчас, были непросвещенными, угнетенными, подчиненными «роковым определениям», т. е. невежеству и эксплуатации, о которых в своих курсах Грановский говорил с такой ненавистью. Не преклонение перед массами и этим их состоянием, перед всеми преданиями и идеями, которые рождаются в недрах этих угнетенных, подавленных, непросвещенных масс, но преобразование их посредством просвещения, «разложение» их мыслью, превращение из «косных» или слепо действующих в действующих сознательно, т. е. свободно; преобразование общества в сообразное требованиям такой личности — вот деятельный идеал, к которому зовет Грановский и к которому, по его твердому, обосновываемому в курсах мнению, идет история. Требуя развития масс, преобразования общества, Грановский критиковал современное феодально-крепостническое общество, проповедовал идею необходимости просвещения широких масс народа.

Такая трактовка позиции Грановского обосновывается его концепцией народа, его отношением к народу в плане социально-политическом [13].

В соответствии с традицией в русской философии истории Грановский ставил на первое место личность: общество должно быть построено в соответствии с требованиями личности, даже в зависимости от нее, оно должно быть «сообразным» ее требованиям. На первый взгляд может показаться, что в этой формуле, в требовании содержится некоторая субъективистская тенденция, некоторое игнорирование объективной исторической закономерности. Может быть, это отчасти и так. Но сопоставим эту формулу общественного идеала с той, которую почти в то же самое время — несколькими месяцами позже (Грановский напечатал свою статью в журнале «Современник», 1847, № 9.— См. 3,437, прим.) — дают К. Маркс и Ф. Энгельс в «Коммунистическом Манифесте»: в обществе, которое придет на смену буржуазному, «свободное развитие каждого является условием свободного развития всех» (1, 4, 447. Курсив мой. — З. К.). Здесь ведь тоже «свободное развитие» личности задает условия, т. е. имеет приоритетное значение по отношению к общественному устройству. Не личность должна быть построена по некоему априорному, теоретически задуманному образцу общества, а, наоборот, общество должно быть устроено так, чтобы личность могла свободно развиваться. Мы, разумеется, ни в какой мере не хотим отождествить взгляды Грановского с убеждениями Маркса и Энгельса и. уже говорили о том, что русский профессор не был ни революционным демократом, ни социалистом. И едва ли не наиболее существенное отличие взглядов Маркса и Энгельса от их даже самых передовых предшественников как раз именно и состояло в том, что они научно разработали основы будущего общества, идеал общественного устройства — его экономическое устройство, отношения внутри общества, его политические формы.

Но все-таки хотелось бы подчеркнуть углубленность и обобщенность понимания общественного идеала Грановским и всей этой традиции поиска русской философией истории идеала, который можно было бы наименовать личностным.

Грановский не только обобщил, но и конкретизировал свой взгляд на будущее общества.

В мемуарах Б. Чичерина говорится о представлениях Грановского по поводу цели исторического развития, его идеале. «Совершенство есть недостижимый идеал… — вспоминал Чичерин слова Грановского. — Истинный смысл истории иной: углубление в себя, постепенное развитие различных сторон человеческого духа» (88, 14). Но какие же «стороны человеческого духа» имел здесь в виду Грановский как цель, к которой нужно стремиться даже в том случае, если приближение к ней возможно лишь асимптотически. «Свобода, равенство и братство, — говорил Грановский Б. Н. Чичерину об истории французской революции, — таков лозунг, который французская революция написала на своем знамени. Достигнуть этого нелегко. После долгой борьбы французы получили наконец свободу; теперь они стремятся к равенству, а когда упрочится свобода и равенство, явится и братство. Таков идеал человечества» (там же). Свобода является «целью человеческого развития». Более того, Грановский «сочувствовал первым проявлениям социализма» (88, 43), хотя, по воспоминаниям Чичерина, это было сочувствие, испарявшееся, как только социалистический идеал приобретал более или менее реальные черты и как только вставал вопрос о действиях, необходимых для его достижения.

Не удивительно, что об этих свободолюбивых идеалах в сочинениях и лекциях Грановский мог говорить весьма глухо.

Мы далеки от того, чтобы на основании этих в общем-то давно известных и введенных в литературу сведений делать далеко идущие выводы о том, что около 1848 г. Грановский примыкал к числу русских утопических социалистов.

Но в контексте изучения теоретического развития Грановского мы не можем игнорировать эти сведения, поскольку они наряду с другими, только что рассмотренными показывают нам, что в важнейшем разделе философии истории — учении о цели исторического развития, об идеале общественного устройства и средствах его достижения — Грановский в этот второй период своего развития существенно конкретизирует представления и что эта конкретизация идет по линии учета интересов угнетенных народных масс, основывается на оправдании их освободительной борьбы.

Претерпело изменения и одно из самых коренных понятий органической теории — понятие народа и специфики народов относительно друг друга. Мы помним, что в основании объяснения особенности каждого народа лежала концепция «духа народа». В это идеалистическое, мистическое решение вопроса теперь проникает новая мысль.

Грановский утверждает, что в пределах самой истории и философии истории решение вопроса о народах, их специфике, «различии пород человеческих» невозможно, что это решение должно быть основано на данных естественных наук. Закон, объясняющий «начало национальностей», лишь предположительно может быть решен «историком», его догадки могут быть возведены в ранг закона только на основании физиологии, антропологии, геологии и других естественных наук (см. 3, 438). Здесь мы подходим к очень важной черте эволюции философии истории Грановского. Мы видели, что в характеристике исходной позиции Грановский провозглашал необходимость единения философии истории с естествознанием, но никакой конкретизации это положение не получало, более того, оно противоречило общей установке органической теории, трактовке понятия «народ» в частности.

12

Для научной и просветительской работы Грановского характерно, что он внимательно следил за новейшей западной исторической литературой и осведомлял о ней своих слушателей и читателей с молниеносной быстротой. Так это было не только с названной книгой Ф. Мишеля, но и с книгами Б. Г. Нибура (Niebuhr В. G. Vortrage uber romische Geschichte. Berlin, 1846–1847. Т. 1–2), А. Шмидта (Schmidt A. Geschichte der Denk- und Glaubensfreiheit. Berlin, 1847) и другими.

13

Вот почему никак нельзя согласиться с мнением М. Азадовского, который усматривал в процитированной рецензии Грановского отрицание «творческой роли народных массс в историческом развитии», а в статье Белинского «О сельском чтении» — критический ответ Грановскому (см. 32, 146). Наоборот, цитаты, которые приводит М. Азадовский из статьи Белинского, показывают единомыслие обоих друзей в этих вопросах, в том числе и об их отношении к славянофилам, «мистическим философам», как называет их Белинский (см. 41, 70, 367).