Грановский

У Грановского не было такого резкого перехода к новой точке зрения в философии истории, да и вообще в его философских убеждениях. В отличие от своих друзей — Герцена, Белинского, Огарева — он остался на позициях идеализма до конца своей жизни.

Постепенные изменения всегда труднее констатировать, чем революционные. Предпосылки постепенных изменений вырабатываются в периодах, которые предшествуют самой эволюции. Накопление нового происходит так незаметно, что проследить его очень трудно, и сам их факт может быть оспорен. Выход из этого трудного положения можно найти только на путях конкретности изучения, определенности в констатациях изменений, четкости формулировок исходной, промежуточной и заключительной позиций.

Деятельность Грановского во второй половине 40-х — 50-х годах можно разделить на два этапа: 1) период лекционных курсов и печатных работ 1844–1848 годов, когда происходят отдельные уточнения, конкретизация и частичное развитие, нюансировка ранее высказанных идей и наметившихся тенденций, и 2) период курсов, начиная с 1848/49— 1851/52 учебных годов, и печатных работ этого времени, когда некоторые важнейшие изменения и тенденции достигают зрелости и приобретают устойчивость.

После того как сформировалась органическая теория развития человечества, Грановский активно стал выступать в печати. Оставаясь приверженцем своей системы взглядов на исторический процесс, он акцентирует внимание на методологии исследования, достигая здесь такого уровня, что можно говорить о качественном развитии его теории.

Памятуя об условности разделения системы взглядов Грановского на теорию и методологию, рассмотрим идеи Грановского в этот период, имея в виду лишь более или менее заметные уточнения и изменения.

1. ЦЕЛЬ РАЗВИТИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА

В области теории необходимо отметить прежде всего уточнение, развитие и обобщение представлений Грановского об идеале, цели развития человечества и отдельных народов, связанных теснейшим образом со взглядами на те силы и формы, которые ведут к этой цели, — взглядами на социальную борьбу, на революцию. Это уточнение и некоторое изменение можно было бы охарактеризовать как демократизацию его взглядов и большее понимание необходимости и целесообразности революционных форм общественных преобразований, которые в более общей и слабой степени мы уже отмечали при освещении социально-политических убеждений Грановского, по-видимому и оказавших это радикализирующее влияние на его философию истории. Что же касается обобщения, то в этот период Грановский формулирует свой общественный идеал, значение и место которого в истории философии истории на русской почве мы сейчас постараемся уяснить. Что целью и таким идеалом должно быть некое «гармоническое» общество, состояние свободы, об этом в общем он говорил и в университетском курсе 1839/40 учебного года, и в публичном 1843/44 года.

Но в изучаемый период эти цели и идеалы очерчены с большей определенностью, радикальностью и обобщенностью. И именно в этом пункте становится очевидной, с одной стороны, зависимость построений Грановского от идей друга и учителя его юности Станкевича, а с другой — движение Грановского вперед под воздействием как общей ситуации в Западной Европе этого времени, так и влияния его друзей 40-х годов — Белинского, Герцена, Огарева. В концепцию этой цели, этого идеала, включалось с гораздо большей настойчивостью и широтой указание на необходимость ликвидации несправедливостей, которым подвергался угнетенный народ.

Симпатии Грановского целиком на стороне народа, так что именно в этот период, как ни в какой другой, он считает революционные действия масс правомерными.

Так, в лекциях 1845/46 учебного года можно вычленить идею будущей гармонической общественной жизни — мысль, которая так занимала русских предшественников Грановского. Сам этот идеал возник, по мнению Грановского, лишь в Новое время. «В средние века, — говорил он в этом курсе, — не возникло еще понятие о полной гармонической жизни всех элементов, из которых слагается общество, — понятие, исключительно принадлежащее нашему времени» (цит. по: 6, 219). И эта идея сопрягалась, с одной стороны, с рассмотрением истории как борьбы враждебных социальных сил, а с другой — с идеей «эмансипации», свободы людей как цели истории. Относительно первой он говорил своим слушателям: «Вся жизнь средних веков… состоит в борьбе… отдельных сил и направлений общества, из коих каждое объявляло эгоистическое требование на отдельное существование» (6, 219). Но именно здесь Грановский сосредоточивался не на «абстрактных противоположностях», не на борьбе различных социальных сил вообще, а на борьбе угнетенных против угнетателей: римское общество было основано на рабстве, и это «начало» теряло «уже всякое право на владычество»; с ним боролось начало новое, «которому суждено было изменить мир» — «это была идея эмансипации общества» (6, 226–227).

Равным образом и для средневековья проблема рассматривалась в аспекте борьбы угнетенных слоев против угнетателей. Демократические симпатии Грановского выражаются прежде всего в том, что он особенно мрачными красками изображал феодальные формы эксплуатации, социальное и имущественное неравенство, с сочувствием говорил о «восстаниях простого народа». Давая систематическое обозрение «стихий средневекового общества», представляя картину его социального развития, Грановский уделял специальное внимание освободительной борьбе городского населения как угнетенного третьего сословия против феодализма: «В начале 12 в. видим в Западной Европе три враждебных стихии: грубое, но энергичное феодальное общество, — церковь, развращенная мирскими делами, но хранящая глубокое начало; наконец, города, которые с равною ненавистью сбрасывали с себя иго Барона и Аббата» (18, 294).

В этой связи и здесь уже развивая концептуальную схему, представленную в исходном курсе, Грановский связывал идею постепенного освобождения, эмансипации народов с революционным действием. Об этом достаточно определенно мы узнаем не из университетских или публичных курсов, а из неофициальных источников, которые свидетельствуют его отношение к революции без оглядки на университетское начальство и цензуру. Еще один аспект демократизации взглядов Грановского — его трактовка личного начала в истории. Этот аспект тем более интересен, что здесь его демократические установки приходят в столкновение с консервативными и реакционными теориями. Мы имеем в виду полемику Грановского против исторической школы права и тяготевшего к ней славянофильства. Известно, что славянофильская «консервативная утопия» видела идеал в патриархальной общине, где личность была подчинена этому сообществу. Некоторых теоретиков и историков, а отчасти даже и передовых русских людей середины XIX в., таких, как Герцен, эта точка зрения вводила в заблуждение относительно социалистических побуждений славянофильских и других консервативных теоретиков: по их мнению, эта патриархальная утопия противопоставляла эгоизму и индивидуалистической развращенности капитализма коллективистское общество, где интересы личности подчинены интересам общины. Но такой коллективизм был, по словам К. Маркса, «результатом слабости отдельной личности», а в исходной стадии личность обладала лишь «стадным сознанием» (см. 1, 19, 404, 3, 30).

Чтобы достичь подлинной, гармонической коллективности, коллективность стадная, а затем родовая, общинная, подминавшая под себя личность, не дававшая личности осознать и развить себя как таковую, должна быть разрушена, преодолена и, по убеждениям социалистов, позже преобразована в социалистическую и коммунистическую. Так думал Маркс, таков пафос ленинского «Развития капитализма в России». Еще раньше, в России 40-х годов, таков же был пафос полемики против подчинения личности, за ее эмансипацию, хотя и без того осознания, которое придал всей этой исторической контроверзе марксизм. Не квазиколлективистские фантазии славянофилов, а пропаганда эмансипации личности была для того времени прогрессивной позицией.