Страница 84 из 122
Совершенно неожиданно исследование путей лабиринтов выводит нас к одной важной для православного самосознания теме. Речь идет о священной реликвии прикровенной ныне империи ромеев — лабаруме, знамени святого царя Константина, знамени вечной победы христиан над полчищами Гога и Магога. Вопрос об этимологии императорского знамени — «лабарума» однозначного решения в научных кругах не получил. Однако этимологическая близость следующего образного ряда признается всеми. Вчитайтесь: лавр — лавра — лабиринт — лабрис — лабарум! Речь идет о своеобразной семантической трансформации корневого понятия, связанного с главной составляющей царского культа. Лабарум, став символом особого посвящения императора Константина, при переходе им из язычества в христианство являл собой Крест — орудие победы царя над врагами. В этом случае через посвятительную
традицию царь выступал древним архетипом героя-змееборца, победителем врага человеков от начала, а лабиринт традиционно связывался с инициатическим преодолением пути. Здесь и надо искать этимологические корни лабарума, здесь, в лабиринте. Мимоходом упомянем, что и на древнейшем гербе Московии всадник-змееборец почитался царем, попирающим змия. И лишь при Петре Великом было определено видеть в нем святой образ Георгия Победоносца. Очень важно, что свое новое священное качество ратоборца со змием император Константин вполне осознавал, так что наши построения не имеют ничего общего с наукообразным теоретизированием.
По свидетельству историка Евсевия, при входе в свой дворец царь изобразил картину: над своей головой знамя спасения — лабарум, а под ногами падающего в бездну дракона. Евсевий продолжает: «Под видом дракона надобно разуметь враждебного и неприязненного зверя, через тиранию безбожников преследовавшего Церковь Божию. Ибо писания в книгах божественных пророков называют этого зверя драконом, коварным змеем (...) этим, конечно, указывал он на тайного врага рода человеческого, которого представлял извергнутым в бездну погибели силой спасительного знамения, находившегося над своей главой».
К. А. Щедрина считает: «Практически знамя Константина имело те же функции, что и обычное полковое знамя. Евсевий называет знаменосцев привычными выражениями: вексиларий (от лат. вексиллум — знамя), драконарии (греч. дракон — боевой значок, от знамени парфян с изображением дракона). Использование последнего наименования позволяет соотнести лабарум — знак Креста с известным ветхозаветным прообразом Крестной жертвы Спасителя — медным змием. «И послал Господь на народ ядовитых змеев, которые жалили народ, и умерло множество народа из сынов Израилевых (...) И сказал Господь Моисею: сделай себе змея и выставь его на знамя, и ужаленный, взглянув на него, останется жив» (Чис.21, 6—8). Как видно из текста Книги Чисел, змей был укреплен пророком Моисеем именно на знамени».
Начиная с василевса Константина, мотив попирания врага в образе змея остается в императорском, а в дальнейшем и в царском искусстве на протяжении долгого времени, преобразовавшись из самостоятельного «архетипического» сюжета триумфа в образ подражания Спасителю, Его Победе, Его Страданиям, Сошествию в ад и Воскресению. Так, следуя по извилистым дорожкам древних лабиринтов, мы подошли к удивительному чуду истории, когда из глубины духа святой василевс воздвиг над миром знамя спасения — лабарум! Для нашего же исследования сокровенных путей таинственных лабиринтов эта конечная точка нашего путешествия есть священный залог того, что мы двигались в правильном направлении и не сбились с единственно верного пути к Истине, к Альфе и Омеге, Началу и Концу!
Возвращение в отчий дом
Современный исследователь Русского Севера Н. М. Теребихин отмечает, что практически всегда основание монастыря на севере Руси было связано с определенными духовными задачами, способствующими христианизации края. Место для будущей обители выбиралось особенно тщательно, зачастую этому способствовали чудесные промыслительные события. «История монастырского строительства показывает, — пишет Н. М. Теребихин, — что святые подвижники стремились не просто к уединению, но устрояли свои отшельнические скиты и кельи в самом центре сакральной географии языческого мира, там, где располагались (...) святилища и могильники. Наложение христианской системы координат на языческую топографию (...) порождало новую систему сакральных ценностей, приводило к переосмыслению семантики древних культов».
Самые известные монастыри Северной Фиваиды находятся на месте бывших языческих святилищ наших предков — Валаамский, Коневецкий и Соловецкий. Древние предания Валаама и Коневца донесли до нас память о древних капищах на святых островах. На острове Дивном Валаамского архипелага сохранилось загадочное каменное кольцо диаметром около 100 метров. Кольцо находится в чаще елового леса. В середине XIX века в центре кольца был установлен крест. На Соловках об этом красноречиво свидетельствуют лабиринты и могильники. Патриарх Никон, будучи постриженником Соловецкого Анзерского скита, знал о лабиринтах и каменных насыпях. Знал и не призывал к разрушению как капищ язычников. А ведь Никон, будучи архиепископом в Новгороде, уничтожил палицы Перуна, которые хранились в храме святых Бориса и Глеба семьсот лет до него. Никон-патриарх объявил войну даже шатровым русским церквям, совершенно справедливо усматривая в этом чисто национальном стиле продолжение дохристианских архитектурных традиций русского народа. И при такой нетерпимости к языческому прошлому он не трогал лабиринты, даже не ставил вопрос об их разрушении. Удивительно!
Отгадка, возможно, вот в чем Н. М. Теребихин замечает, что «монастырское освоение Севера, в отличие от чисто миссионерского движения, характеризовалось более высоким уровнем богословской рефлексии, стремлением к осознанному воплощению в пространстве «обращаемых» земель образов Обетованной земли». Символическая программа крестного монастыря патриарха Никона на острове Кий в Белом море, задуманного в комплексе с Валдайским Иверским и Воскресенским Ново-Иерусалимским монастырями самим патриархом и царем Алексеем Михайловичем, воплотила одну из составляющих символик Рая, образа Обетованной Земли на далеком северном острове.
Со времен архиепископа новгородского Василия Калики смотрели русские люди на север как на место потерянного земного рая, впрочем, сохраняя в этом предании и смутные воспоминания об утерянной прародине. До сих пор не получила достаточно внятного объяснения тяга русского монашества на Север. Обычно говорится о поисках пустыни, места уединенного и безлюдного, для молитвенного молчания удобного. Однако уединение в XV веке можно было найти и в пределах нынешней Московской области. Ведь и сейчас при необходимой осторожности можно жить в полном уединении в пределах Лосиного острова, московского лесопарка, даже в границах Кольцевой автодороги. А пятьсот лет назад легко было навсегда уйти от мира, просто перейдя за Волгу к Керженцу, как это делали староверы в XVII веке и позднее. Можно было уходить к Уралу.
Но нет, святые подвижники стремятся именно на Север. И ведь не безлюдно было там. Рядом со святыми иноками еще при их жизни складываются не только монашеские общины, но и слободы крестьян. Патриарх Никон повелел высечь для себя гробницу и установить ее в соборе Воскресенского монастыря в Новом Иерусалиме, из камня, найденного на Белом море. Только ли любовь патриарха к Северу побудила его к принятию столь загадочного решения, потребовавшего и больших трудов по обработке камня, равно как и по его перевозке в Москву.
Север, без всякого сомнения, был для русского монашества той священной землей предков, с которой они связывали и надежду на воплощение новой Обетованной Земли. Здесь, на Севере, издревле таинственно зрело то, что мы в священном трепетном восторге выражаем кратко и емко — Святая Русь. Отсюда, с Русского Севера, с общеарийской прародины индоевропейцы разнесли по свету архетип почитания священных островов блаженных, земного рая. Особенно это проявилось в мифологии кельтов. Здесь и таинственный остров Авалон, и загадочная островная прародина кельтов Туле. Об этом острове писал в IV веке до Р.Х. греческий мореплаватель Пифей. Оттуда, с островов священного Севера, выводили кельты и друидическую сокровенную традицию. Поиск святых островов привел ирландских монахов первыми в холодную Исландию задолго до викингов. И опять же с этой древней сакральной традицией мы можем связывать появление наших самых священных обителей монашеского подвига на островах нашего Севера, на Валааме, на острове Коневец в Ладоге, на острове посреди Валдайского озера, на Соловках, на острове Кий посреди Белого моря, наконец, и самая знаменитая обитель патриарха Никона Воскресенский Ново-Иерусалимский монастырь, о чудо, специально делается островным!