Страница 97 из 178
Граф Бестужев прислал мне сказать через Штамбке (министр великого князя Петра Федоровича по делам Голштинии; был тесно связан с Бестужевым и выслан за пределы России после ареста последнего. — Ю. Н.), какой оборот принимает поведение фельдмаршала Апраксина, на которое императорский и французский послы громко жаловались; он просил меня написать фельдмаршалу по дружбе и присоединить к его убеждениям свои, дабы заставить его повернуть с дороги и положить конец бегству, которому враги его придавали характер гнусный и пагубный. Действительно, я написала фельдмаршалу Апраксину письмо, в котором я предупреждала его о дурных слухах в Петербурге и о том, что его друзья находятся в большом затруднении, как оправдать поспешность его отступления, прося его повернуть с дороги и исполнять приказания, которые он имел от правительства. Великий канцлер граф Бестужев послал ему это письмо. Фельдмаршал Апраксин не ответил мне…»
Следует отметить, что при этом Екатерина не отрицает факта существования заговора Бестужева против наследника, и что он был направлен в поддержку самой Екатерины, и что пресловутое отступление Апраксина с ним не связывалось. Вот что она пишет об этом:
«Болезненное состояние и частые конвульсии императрицы заставляли всех обращать взоры на будущее; граф Бестужев и по своему месту, и по своим умственным способностям не был, конечно, одним из тех, кто об этом подумал последним. Он знал антипатию, которую давно внушили великому князю против него; он был весьма сведущ относительно слабых способностей этого принца, рожденного наследником стольких корон. Естественно, этот государственный муж, как и всякий другой, возымел желание удержаться на своем месте; уже несколько лет он видел, что я освобождаюсь от тех предубеждений, которые мне против него внушили; к тому же он смотрел на меня лично как на единственного, может быть, человека, на котором можно было в то время основать надежды общества в ту минуту, когда императрицы не станет.
Эти и подобные размышления заставили его составить план, по которому со смерти императрицы великий князь будет объявлен императором по праву, а я буду объявлена его соучастницей в управлении, что все должностные лица останутся, а ему дадут звание подполковника в четырех гвардейских полках и председательство в трех государственных коллегиях — в коллегии Иностранных дел, Военной и Адмиралтейской. Отсюда видно, что его претензии были чрезмерны. Проект этого манифеста он прислал мне… через графа Понятовского (польский аристократ, любовник Екатерины, затем — последний король Польши, правивший до 1794 года, подробнее о нем ниже. — Ю. Н.), с которым я условилась ответить ему устно, что я благодарю его за добрые насчет меня пожелания, но что я смотрю на эту вещь как на трудноисполнимую».
Трудно сказать, в каком изо всех этих суждений больше правды. Однако два обстоятельства не вызывают сомнений. Во-первых, Елизавета была действительно тяжело больна и в любой момент могла освободить престол для Петра Федоровича, который ждал этого еще с ноября 1742 года. При выходе из церкви в Красном Селе 21 сентября 1757 года императрица без сознания упала на паперть и долгое время не приходила в себя. После этого ее самочувствие продолжало внушать серьезные опасения окружению. Во-вторых, ни для кого не было секретом, что великий князь открыто благоволил к Фридриху, называл его своим преданным другом и считал войну против него досадной ошибкой. Поэтому «нет ничего удивительного в том, что трусливый и беспринципный аристократ Апраксин в угоду будущему императору легко и быстро пошел на предательство национальных интересов России».
Касательно истинной роли Апраксина в войне и вообще морального облика тогдашнего русского генералитета Кони приводит еще один любопытный пример. По его словам, рассказывают, что Апраксин отправил «частным порядком» из Пруссии несколько бочонков с червонцами, поручив еврею-маркитанту доставить их своей жене. Чтобы отвратить всякое подозрение, на бочонках была надпись: «Прованское масло».
Между тем он уведомил свою супругу письмом о настоящем содержании бочонков. Транспорт благополучно прибыл в Петербург. Аграфена Леонтьевна Апраксина приняла посылку своего мужа и приказала поставить бочонки в маленьком кабинете, смежном с ее спальней. Ночью, оставшись одна, она решилась откупорить один из них: крышка свалилась и в комнату потекло прованское масло. Маркитант, подозревая незаконность посылки, воспользовался золотом и заменил его маслом. Комментарии, как говорится, излишни.
Керсновский оправдывает причины фактического поражения русских в этой кампании следующими мотивами: «вследствие необычайного стеснения действий главнокомандующего кабинетными стратегами и расстройства хозяйственной части (в те времена не зависевшей от строевой, а имевшей… собственную иерархию)». И далее: «С ним [Апраксиным] поступили несправедливо. Апраксин сделал все, что мог бы сделать на его месте любой начальник средних дарований и способностей, поставленный действительно в невозможное положение и связанный по рукам и ногам Конференцией». Странно: «кабинетные стратеги», чье влияние на армию было действительно негативным, на сей раз не «стесняли» действий Апраксина, а, напротив, гнали его вперед, в Силезию или на Берлин. Однако граф Степан Федорович сам отказался встретиться с уже битыми им частями Левальда, в несколько раз уступающими ему по численности, причем это решение было принято на его военном совете, а не по «указке» Конференции.
Независимо от справедливости этих версий нужно обратить внимание на то, что решение на отступление было принято советом генералов и полковников армии, которые (за исключением, может быть, одного-двух лиц) не могли быть причастны к дворцовым интригам. Главным формальным мотивом для принятия решения было исчерпание возимых запасов продовольствия и представление о невозможности довольствования средствами занятого края. Система снабжения за счет местных средств была еще непривычна для командования русской армии, а значение продовольственных трудностей преувеличивалось.
Всесильный временщик Бестужев после падения и ареста своего приближенного Апраксина продержался у власти только 4 месяца и 10 дней. Его заговор против наследника Петра Федоровича не был документально подтвержден (канцлеру удалось вовремя сжечь компрометирующие бумаги), однако подозрения и недоверие к нему усилились не только у Елизаветы, но и у других членов Конференции. Среди близкого окружения императрицы у него заслуженно появилось слишком много недругов и почти не осталось друзей. Главными его противниками стали братья Шуваловы, вице-канцлер Михаил Воронцов и великий князь Петр Федорович. Кроме того, после бегства Апраксина из Восточной Пруссии против Бестужева резко выступили австрийский посол граф Эстергази и французский посол л'Опиталь. Эстергази был возмущен как самим фактом прямого предательства со стороны русских, так и тем, что Бестужев упорно не хотел считать Австрию первой державой, воюющей с Фридрихом. Л'Опиталь же ясно видел, что проанглийски настроенный канцлер более склонен к союзу с Англией — извечной противницей Франции и сторонницей Пруссии, чем с Бурбонами.
В конечном счете Бестужев 12 марта 1758 года был арестован при полном собрании Конференции, лишен всех чинов и знаков отличия. Вместе с ним были взяты под стражу ювелир Екатерины Бернарди, бывший адъютант Алексея Разумовского Иван Елагин и бывший учитель русского языка Екатерины Василий Ададуров. Следственную комиссию возглавили генерал-прокурор Н. Ю. Трубецкой, начальник Тайной канцелярии А. И. Шувалов и фельдмаршал А. И. Бутурлин (вскоре возглавивший русскую армию в Пруссии, но тоже особо не преуспевший). Хотя вина Бестужева осталась недоказанной, его все же приговорили к смерти.
Однако верная своему обыкновению Елизавета не утвердила этот приговор, и бывшего фактического главу России в апреле 1759 года отправили в ссылку в принадлежавшее ему село Горстово Московской губернии. Сведения об имевшем место заговоре против наследника подтверждаются тем, что Екатерина, свергнув своего мужа в 1762 году, высочайшим указом реабилитировала бывшего канцлера, вернула ему все чины и пожаловала званием генерал-фельдмаршала, однако реальной власти не дала. Кстати, нелишне заметить, что современники не всегда лестно отзывались как о личных качествах этого деятеля, так и о той роли, которую он сыграл в российской истории. Как бы то ни было, кровь нескольких тысяч русских солдат пролилась впустую: такого за всю Семилетнюю войну никогда не случалось ни с французами, ни со столь презираемыми вышеуказанной историографией австрийцами.