Страница 49 из 56
— Что означает «а-а»?
— Это означает, что вид точно такой, как у нас. — Она засмеялась.
— А ты ожидала чего-то другого?
— Но ведь вы говорили… — Она замолчала, увидев мою рюмку. — Что это?
— Это похоже на воду. — Я попытался улыбнуться.
Она удивленно посмотрела на меня. В лучах заходящего солнца ее лицо казалось еще мягче, и я невольно вспомнил другую женщину, которая тоже когда-то стояла у этого окна. С таким же несмываемым румянцем, темными глазами и черными бровями вразлет. Сколько ей было тогда — девятнадцать, может быть, двадцать?
Я приблизился к ней. Какая-то странная полуулыбка застыла на ее губах.
— Признайся: в тебя, наверное, все влюбляются. И все говорят тебе об этом, правда?
Она смотрела на меня огромными блестящими глазами.
— Вылитая Ингрид Бергман в «Касабланке», — продолжал я.
— Кто? — Она растерялась.
— Так, одна женщина, в нее тоже все…
— Ну, вот я и посмотрела, — перебила она меня, — вид из вашего окна, — и, ослепительно улыбнувшись, прошла мимо меня так близко, что я почувствовал запах ее сладковатых цветочных духов. — Спасибо.
У двери она задержалась и посмотрела на меня.
— Почему вы не зажигаете свет?
Но ответа не стала дожидаться. Дверь за ней захлопнулась, я услышал ее удаляющиеся шаги, затем они донеслись из коридора, хлопнула дверь лифта, и наступила тишина.
Из зеркала на меня поглядывало мое отражение. Я схватил рюмку и чокнулся со своим двойником. Осушив содержимое одним глотком, я включил свет.
41
В сентябре бывают дни золотистые, как мед. Эти дни начинаются с того, что за окном встает тяжелое солнце. Сентябрь похож на опытную любовницу, пышнотелую, словно вобравшую в себя весь жар лета. Солнце переливается всеми цветами, кроме холодных, их время придет только в октябре. В такие дни надо просыпаться медленно и никуда не спешить.
Свой скромный завтрак я вкушал у окна, помыть которое было просто необходимо — летние дожди оставили на стекле блеклые дорожки. За окном весело плескалось выстиранное белье. Из приемника доносилась легкая немецкая музыка. На крыше птахи держали совет: не настала ли пора отправиться к Средиземноморью или все же провести сентябрь в Норвегии? Как славно, когда есть возможность выбора и когда решение зависит от тебя самого.
Я вновь позвонил в контору Конрада Фанебюста. Да, господин Фанебюст вернулся. Нет, у него сейчас совещание. Она может записать мое имя, и, когда Фанебюст освободится, он позвонит мне.
В самых любезных выражениях, на которые я только был способен, я упросил ее передать ему незамедлительно несколько слов: «Привет от Веума», и сказать, что мне необходимо с ним переговорить. Это очень важно.
Через пару минут, слегка запыхавшись, она проговорила в трубку: «Если бы вы могли прийти к половине третьего, господин Фанебюст постарался бы выкроить для вас время».
— А вам не известны последние пророчества о приближении судного дня? — поинтересовался я. — Конец света может наступить раньше. Ведь нынешние выборы в Стортинг наверняка приблизят день страшного суда.
— А газет вы не читаете? — парировала она. — У нас конец света каждый, день. В общем, я вас записала на полтретьего. До свидания. — До свидания.
По дороге я внял ее совету и купил газеты. «Финансовый кризис торгового флота» — прочитал я на первой странице. «Экстренное совещание в Копенгагене» — сообщалось на второй. «В ожидании новых банкротств» — обещала третья. Журналисты изощрялись в броскости заголовков, но суть происходящего не вызывала сомнений: Конрада Фанебюста занимали дела поважней, чем пожар тридцатилетней давности или чья-то смерть какие-то десять лет назад.
Выборы в Стортинг действительно приближались. В тот год наши политические лидеры демонстрировали приемы предвыборной кампании, разработанные в Штатах. Левые кандидаты разъезжали на велосипедах зеленого цвета, представители партии Центра высаживали кустарник на чахлых газонах, а кандидат на пост премьер-министра, представитель от Рабочей партии, раздавал розы на Торгалменпинген. Кандидат от консерваторов дал телевидению разрешение на съемку. Его интервью должно было проходить в высшей степени демократично — на зеленном рынке в Ставангере. Улыбка кандидата перед камерой была, правда, несколько деланной, но была ведь. В тот год мы услышали обещаний больше, чем когда бы то ни было, но сбылось, как никогда, мало. Словом, мрачные прогнозы циников подтвердились. А оптимисты втянули головы в плечи.
Я позвонил Вегарду Вадхейму. Спросил, нет ли новостей в связи с начатым расследованием. Он ответил, что в общем-то не имеет права отвечать на этот вопрос, но новостей нет.
Утро выдалось тихое, как бедный родственник на похоронах. За стеной слышалось стрекотание бормашины. Я подумал про ассистентку, которая обвязывала салфетками шеи перепуганных пациентов, смешивала амальгаму, назначала время новым больным. Если я когда-нибудь получу приличный гонорар, обязательно обращусь к зубному врачу. И назначу свидание его ассистентке.
За пять минут до половины третьего я прибыл в контору Конрада Фанебюста. В коридоре я заметил двух хорошо одетых молодых людей, аккуратно подстриженных. Они неслышно о чем-то переговаривались. У одного в руках была пачка документов, у другого — кипа столичных газет. Я приблизился, и они замолчали. И заговорили вновь, когда я подошел к двери приемной.
Секретарша Фанебюста подняла на меня глаза. Посмотрела на свои золотые часики. Сегодня ее наряд был выдержан в зеленоватой гамме: зеленая юбка, болотного цвета трикотажная двойка и янтарное ожерелье.
— Вы — Веум, — констатировала она.
— У вас профессиональная память, — улыбнулся я.
— Я просто прочитала, — отрезала она;
— У меня на лбу написано?
— Вы у меня в списке. — И она показала на листок бумаги, лежащей перед ней на столе.
Потом набрала номер Фанебюста и сообщила о моем прибытии. Положив трубку, кивнула: «Проходите».
Я открыл дверь. Конрад Фанебюст сидел за письменным столом и писал, в точности, как прошлый раз. Он указал мне на тот же стул, а сам продолжал писать — все повторялось. Но не так, как в фильме, который помнишь приблизительно и каждый раз обнаруживаешь новые подробности. Здесь была или удивительно точная копия, или же невероятно убедительная имитация.
Выглядел он, пожалуй, похуже, чем в прошлый раз. То ли сказался кризис торгового флота, то ли ночные часы, проведенные в Копенгагене. Резче обозначились морщины, и улыбка показалась мне не такой искренней, когда он картинно отложил авторучку, а бумагу в ту самую папочку, что и прошлый раз, после чего сложил на столе ладони и произнес:
— Итак, Веум, вы хотели сообщить мне что-то важное. Означает ли это, что вы не нашли его?
— Не нашел. — Я внимательно наблюдал за моим собеседником. — А вы надеялись?
— Надеялся? Вы же сами сказали, что есть основания считать его живым.
— Да. Но я не знал тогда многих обстоятельств. Теперь я хотел бы выяснить, какие из них были известны вам?
Фанебюст слегка порозовел. Затем чуть повел плечами, словно призывая меня объясниться, потом положил руки прямо перед собой, твердо опираясь о стол локтями.
— Так почему вы скрыли от меня, что были знакомы с Юханом Верзилой? — спросил я. — Или Юханом Ульсеном, если вспомнить его настоящее имя.
— Юхан Ульсен? — переспросил он, словно слышал это имя впервые.
— Вы встречались с ним в январе 71-го. Незадолго до того, как он пропал. — Я наклонился к нему: — У меня есть свидетели, Фанебюст, так что нет смысла отпираться.
— Мне незачем отпираться. Юхан Ульсен достаточно распространенное имя, может быть, среди моих знакомых и был такой человек. Но какое все это имеет значение?
— Вначале расскажите мне все, что вы о нем знаете. Это ведь человек не вашего круга?
— Нет. Но Юхан был моим соратником. Он не был активистом, таким, как Ялмар. Но он был с нами. Надежный товарищ, на него можно было положиться. К сожалению, после войны его жизнь пошла под откос. Впрочем, не только у него. Многим пришлось не просто, у него нервы пошаливали, может быть, поэтому он и пристрастился к спиртному. Дела шли из рук вон плохо. Я помогал ему, чем мог, устроил на работу в порту, но он под конец совсем уже не владел собой и покатился вниз. Возможно, я встречался с ним и в январе 71-го. Как я могу это помнить, хотя я иногда у него и дома бывал.