Страница 41 из 59
— Господи, да ничего с ним делать не надо! Надо просто его найти, поговорить по душам, определить точки зрения и вынести на суд читателя. Вы же знаете, Виктор Васильевич, мы сотни тысяч молодых людей воспитываем. Вот для их пользы и надо начать этот разговор.
— Ну а как не найдем?
— Найдем. Я же сказал вам: в двух колоннах я уже был, осталась одна ваша. Здесь он, Виктор Васильевич, и думать нечего. Нехорошо хвастаться, но чую я, что он здесь.
Начальник колонны оглушительно вздохнул, сокрушенно покачал головой, побренчал в задумчивости ключами, но несгораемый шкаф все же открыл и достал оттуда пухлую и потрепанную папку. Очки неожиданно нашлись, они были у него во внутреннем кармане, и Стародубцев водрузил их на крупный мясистый нос.
— Так какие у него инициалы?
«Охотник за душами» достал письмо и молча положил его перед Стародубцевым.
…Топлива в баке хватило бы еще километров на триста, но он рисковать не стал — от панелевоза следовало избавиться, и чем быстрее, тем лучше: этот мощный КрАЗ-благодетель издалека был слышен, издалека был виден.
Однако КрАЗ не иголка и даже не мотоцикл, его ветками не закидаешь, снегом не припорошишь… Да и государственные номера у него есть, а это тоже — один из самых серьезных факторов риска.
КрАЗ мчался на северо-восток, яростно глотая десятки, сотни метров, и ему казалось, что с каждым метром они — желанная свобода и безопасность — все ближе и ближе. Нет-нет, он, конечно, отдавал себе отчет и прекрасно понимал, что преследование началось и пресечением побега занимаются достаточно опытные люди, специально этому обученные. Понимал он и другое: в случае неудачи ему придется плохо, ну, ладно, за побег накинут два-три годишка, а если погиб часовой? Объехать его не было никакой возможности. Таран есть таран. Да-а, если молоденький солдатик загнулся, вышки не миновать, ни одна кассация не поможет.
Панелевоз мчался вперед, а человек в телогрейке управлял им легко, подчиняя тяжелую машину своему профессиональному мастерству. Он был достаточно спокоен, потому что имел кое-какое преимущество во времени перед преследователями: в момент побега на строительной площадке не было ни одной машины, кроме этого панелевоза, а следующая предвиделась не раньше чем минут через десять — пятнадцать, если не больше. И вообще на такую работу допускались осужденные, не только не отягощенные серьезной виной перед государством, не только хорошо зарекомендовавшие себя за время отбытия наказания, но также и те, чьи «срока» подходили к концу и бежать которым не имело никакого смысла.
По всем этим параметрам он проходил: срок у него был относительно небольшой, у администрации ИТК он был на хорошем счету и по истечении половины срока мог рассчитывать на досрочное освобождение. Кто же тут побежит?! Нет никакого существенного видимого резона.
И все-таки… он бежал. Бежал, подготовившись, тщательно разработав побег, бежал тогда, когда очередное, написанное им собственноручно прошение о сокращении срока отбытия наказания вернулось с отказом. Компетентное учреждение посчитало срок вполне соответствующим преступлению, а уголовное дело не подлежащим пересмотру.
И тогда он бежал. И резон у него был. Серьезный для него резон. Может быть, для кого-то пустячный, а для него — очень существенный и, конечно, не зафиксированный в личном деле. Ведь не все, что происходит с человеком, можно зафиксировать на бумаге. Есть в нашей жизни такое, чего никто не знает и никто никуда не запишет. Конечно, при условии, что мы сами того не захотим.
Но эта мысль, мысль о конечной точке, не покидала его ни на минуту. Скрытая ото всех, она и сейчас управляла всем его ощетинившимся, лишенным многих человеческих черт существом и, словно наваждение или фатум, влекла неуклонно и бесповоротно вперед…
«Да, машину надо бросать, — подумал человек в телогрейке с сожалением. — Сейчас самое время. Если карта верна и я ничего не перепутал, то все пройдет как по маслу, пусть поищут, поломают умные головы».
Дело в том, что у него была одна идея. Он ее и другу-то, нарисовавшему для него карту, и то не поведал. Не то чтобы не доверял, а так спокойнее: когда знаешь один — гарантия тайны стопроцентна, когда знают двое — гарантия уменьшается ровно вполовину.
Идея была простой, но из той категории, когда простое становится гениальным. Для ее осуществления не хватало только реки, обозначенной на карте, хотя та давно уже должна была появиться в поле зрения.
Но вот за очередным поворотом что-то забрезжило широким и белым. Это действительно была река. Человек в телогрейке облегченно вздохнул.
Он остановил машину и быстро развернул ее поперек дороги у пологого спуска к снежно-ледяному припаю. Затем достал из кармана заранее припасенный кусок проволоки и, заглушив двигатель, стал манипулировать им у педали акселератора панелевоза.
Вскоре он закончил работу и снова завел двигатель. КрАЗ, глухо урча, потихоньку двинулся с места, а человек в телогрейке тут же выскочил из кабины и остался стоять на дороге. Дверцу он захлопнуть успел.
Панелевоз без водителя, являя собой совершенно призрачное зрелище, надсадно ревя мотором, медленно спускался по пологому берегу к реке, а он стоял и смотрел, как блестящая идея, созревшая в его мозгу, неотвратимо претворяется в жизнь.
«Только бы лед не помешал, — подумал он нетерпеливо — Вся надежда на это…»
А КрАЗ уже вступил на ледяной припай и, оставляя за собой два широких, рубчатых и ясно различимых следа, шел поперек реки к едва заметному в наступающей темноте противоположному берегу.
Но этой машине не суждено было закончить свой путь на земле. Примерно на середине реки лед под ней оглушительно треснул, как будто кто-то в морозном воздухе ахнул из миномета. Задние колеса и панельный прицеп медленно поползли в черную воду, а хищный горбатый капот стал задираться в небо.
Через секунду все было кончено. Человек в телогрейке удовлетворенно хмыкнул, когда на его глазах мощный панелевоз почти беззвучно ушел под воду. Лишь заклокотали воздушные пузыри в полынье да, наверно, всплыли неизбежные масляные разводы.
Но и это еще было не все. Он знал, что посреди полыньи сейчас плавает его телогрейка, — он положил ее на крышку КрАЗа перед тем, как отправить его в тартарары. Вторую же, припасенную загодя и лежавшую под сиденьем, он переодел еще в дороге, не останавливая машины.
Сверкнув хищной, недоброй, но белозубой улыбкой, он потянул с головы шапку и кощунственно перекрестился, глядя на полынью.
«Царствие небесное, — про себя произнес человек в телогрейке, — мир праху моему».
Он не был суеверен, но какое-то неблизкое предчувствие кольнуло его, и он поежился. Кольнуло и тут же исчезло, потому что надо было действовать дальше, и действовать энергично.
Человек в телогрейке поднял с дороги веник из сосновых лап — отменный веник, густой и широкий. Он наломал его километров за двадцать отсюда — пусть и там поломают головы следопыты в мундирах, если, конечно, обнаружат сломанные ветки.
Он выбрал место поудобнее и, пятясь, спиной стал уходить в лес, тщательно заметая самодельным веником свои следы на снегу. Через некоторое время он уже углубился в чащу настолько, что позволил себе повернуться и выбросить веник. Потом он достал компас, обычный школьный компас, стоящий копейки, но такой нужный сейчас. Он тщательно сверился с картой и, уточнив направление, зашагал вперед.
Подметание следов утомило его, пот лил градом и, стекая на шею, холодил ее, нательное белье стало мокрым. Но человек в телогрейке шаг не замедлил, а все прибавлял и прибавлял, не чувствуя усталости, ведомый одной-единственной фанатичной идеей.
Этой идеей была женщина, которую он любил…
Выйти на схрон ему сразу не удалось. Он долго плутал по лесу: то ли план оказался неточным, то ли сам он что-то перепутал в направлении, которым безостановочно двигался не первые сутки.