Страница 40 из 46
Он плыл саженками. Сначала разогнался, как на соревнованиях, а потом поплыл медленнее.
— Сохнет по Олене, — сказал Гриб. — Дурак.
Я хотел спросить: почему дурак? Но Федя сам стал разглагольствовать:
— Я вот на девчонок даже не гляжу… Что есть они, что их нету. Время еще на них тратить! Я и в школе с ними не разговариваю. Раз посадили ко мне за парту одну с косичками, так я прогнал. Шебаршит рядом, отвлекает от дела, а я и так по математике слабак. Взял и в три шеи прогнал. Учительница шум подняла — хоть караул кричи. Снова посадила. Ладно, думаю, раз так сама уйдет! И ушла как миленькая. Я ей стал всяких тварей в парту класть: то лягуху, то кузнечика. А один раз живого ужа положил. Как заорет эта с косичками на весь класс. А я сижу, будто и не мое это дело. Я ужей не боюсь. Ты, говорят, притащил? Вот еще, говорю, делать мне нечего. Сам заполз. Из подвала… Вон какие щели в полу. Ушла, в общем, сама. Так один и сижу. Одному благодать! Сидишь как начальник, и никто не жужжит под ухом.
Не верю я Феде. Девчонку, может, и верно прогнал. Только ребята сами, наверное, не хотят с ним сидеть. Какой-то он скользкий… Я бы с ним не сел за одну парту…
Не стал я поддерживать этот разговор. Мне тоже на девчонок наплевать… кроме той, длинной, которая в баскетбол играет…
Гарик наконец доплыл до острова. Вот последний раз мелькнула в осоке его голова, исчезла. Ищет грот. Видно было, как шевелились камыши.
— Ну, а ты как насчет девчонок? — приставал Федя.
— Никак, — ответил я.
Червей копать помогал мне Дед. Он разрывал передними лапами листья и ждал, когда я соберу крупных розовых червей. Дед любил копать. У него сильные когтистые лапы, и когда войдет в раж, то земля и мусор так и летят во все стороны. Раскапывая кучу, Дед иногда поглядывал на Гриба, словно ожидал от него какой-нибудь подлости. Но Федя не смотрел на нас. Он сидел на камне и смотрел на остров. Федя ждал, когда появится Президент и вернет ему лодку. Гриб вытащил из кармана коробку с порохом, моток шнура. Все это аккуратно разложил на земле. Немного поколебавшись, достал из кармана длинный мешочек и положил рядом. В мешочке тоже порох.
Потом от нечего делать стал заигрывать с Дедом. Он похлопывал себя по колену, ласково звал Деда. Но тот лежал на влажной куче листьев и часто дышал, высунув длинный язык. Федя придвинулся поближе к собаке и осторожно дотронулся до спины. Дед лениво повернул к нему рыжую голову и показал большие белые клыки. Федя вздохнул и отошел в сторону. Вспомнил, что с Дедом шутки плохи.
Я вскочил с места: показалась наша лодка. Аленка гребла, а Гарик плыл рядом, держась рукой за борт.
Немного погодя из камышей выскочила еще одна лодка. Федя так и подпрыгнул.
— Моя! — радостно сказал он. — Плывет, голубушка!
На Фединой лодке сидел Сорока.
— Неужто не отдаст? — заглянул мне в лицо Федя.
— Отдаст, — сказал я.
Лодка пристала к берегу. Гарик лег на песок. Чувствовалось, что он здорово устал. Аленка вытащила нос лодки на берег, удочки положила на траву.
Федя подскочил к Сороке.
— Чтоб мне вовек рыбы не видать, коли еще брошу бомбу…
— Старая песня… — сказал Сорока.
— Принес тебе порох и шнур… Забирай, не надо мне. Я заметил, что мешочка с порохом уже нет. Сорока взял с камня боеприпасы.
— Все? — спросил он, взвешивая коробку в руке.
— До последней порошинки!
Федя похлопал себя по карманам.
— А что там? — спросил Сорока.
Федя вытащил из-за пазухи мешочек с порохом.
— И как это я забыл… — сказал он, протягивая мешочек.
Сорока развязал его, высыпал на ладонь несколько порошинок и сдунул. Затем снова завязал мешочек, положил в карман.
— Забирай свою лодку, — сказал он. — Еще раз попадешься — пеняй на себя.
— Ну их к лешему, бомбы, — забормотал Федя.
Сорока отвернулся от него, и Федя резво побежал к своей лодке. Дед с лаем бросился за ним.
— Приструни, — обернулся ко мне Федя.
Сорока посмотрел ему вслед и сказал:
— Батька его этой весной из-за кустов выпалил в меня. Он и лосиху уложил.
— Куда милиция смотрит, — сказал я.
— Попадется, — ответил Сорока.
Федя минут десять копошился у лодки. Ощупывал ее, заглядывал под сиденья. Потом подошел к Сороке.
— Чашка была, — сказал он. — Воду вычерпывать… Нету чашки.
— Какая еще чашка? — спросил Президент.
— Алюминиевая с отломанным краем…
— Отстань…
Федя потоптался и снова ушел к лодке. Немного погодя вернулся. На этот раз с веслом в руке.
— Треснуло, — сказал он, — вот тут…
— Ты еще здесь? — сказал Сорока.
Федя наконец отчалил. Отплыв подальше от берега, он сказал:
— А порох-то я тебе всучил подмоченный…
— Плыви, плыви, — ответил Сорока.
— Ну, как твоя башка, Президент, зажила?
— Зря я отдал ему лодку, — сказал Сорока.
— Я для тебя хороший дрын припас…
— Неохота раздеваться… — сказал Президент.
— А ты, Гришка, забудь про лещей. Не про тебя они. Тебе надо Оленку караулить.
— Скотина, — скачал Гарик, покраснев.
— Карауль не карауль Олену, а она…
— Эй, догоню! — заорал Сорока.
— …на другого заглядывается…
— Вот фрукт! — сказала Аленка.
— А собаке вашей бороду вырву! — не унимался Гриб.
— Сейчас до меня доберется, — сказал я. И не ошибся.
— А ты, кочерыжка, помалкивай… Продался Президенту за двух кролей?..
Сорока не выдержал и стал стягивать рубаху. Федя, заметив это, замолчал и заработал веслами. Скоро он скрылся за излучиной. До нас донеслась песня: «Есть на Волге утес, диким мохом оброс…» Скоро и песня заглохла.
Федя давно скрылся из глаз, но мы молчали. Какой-то неприятный осадок остался у всех. Попадись он нам сейчас в руки, каждый бы с удовольствием набил ему морду. Даже я, мирный человек. Я ведь не люблю драться, но Грибу бы врезал за милую душу.
Аленка вскочила с травы и побежала в дом. Она плиту затопила, наверное, что-нибудь закипало. Гарик поднялся и, стряхнув с живота песок, оделся. Достал из кармана Аленкины часы и отдал Сороке.
— Ты нашел — ты и отдавай, — сказал он.
Сорока держал часы в руке и не знал, что делать. Взглянув на циферблат, он поднес их к уху. Лицо у него стало изумленным. Он уставился на Гарика.
— Разбирал?
— Невелика премудрость, — небрежно ответит тот.
Гарик сегодня полдня где-то пропадал. Я думал, за грибами ушел, а он часы ремонтировал. Я вспомнил, как он утром сначала расплющивал на гире тонкие гвозди, а затем обтачивал напильником. Отвертки мастерил. А потом ушел в лес, полдня ковырялся в часах. И вот они идут.
Когда Аленка вышла на крыльцо, Сорока отдал ей часы. Она взяла и удивленно посмотрела на Гарика. Аленка ничего не понимала. Признаться, я тоже. Разве не все равно, кто отдаст ей часы? Мудрят ребята…
— Они идут, — сказал Сорока.
Аленка поднесла часы к уху, улыбнулась:
— Тикают, — сказала она.
Вернешься в Ленинград — отдай в мастерскую, — посоветовал Гарик. — Как следует смазать нужно.
— Отдам, — пообещала Аленка.
Мы помолчали. Глядя на остров, Сорока сказал:
— Рыжий Леха знатную уху сварганил… Хотите?
Глава тридцать пятая
Наконец-то мы приглашены на остров. Высокий камыш наглухо закрывал вход. Пропустив нас, он снова выпрямлялся. Направляя лодку к пещере, Сорока старался не поломать камыш. Иначе легко было бы узнать, где вход.
У колодца нас встретил Коля Гаврилов и еще двое мальчишек. Я ух узнал — они участвовали в «морском бою». Один из них сшиб Гарика с лодки. Но Гарик не узнал его. Или сделал вид, что не узнал. Коля подмигнул и, показав большой палец, сказал:
— Во-о уха!
Мальчишек звали: одного Сашка, второго Миша. Они вместе с нами отправились в глубь острова.
— А где Сережа? — спросила Аленка.
— Я тут, — ответил я.
— Я про лося, — сказала Аленка. Вместо лося Сережи нас встретил на тропинке медвежонок Кеша. Он заметно вырос. Лапа у него зажила. Кеша поковылял за нами, но потом отстал.