Страница 5 из 12
Размышляя, сталкер потыкал в жаркое вилкой. Кажется, мясо достигало кондиции. Желудок завопил о пощаде, рот заполнился слюной, но разум одержал верх над инстинктами. Руки неспешно подвели сковородку к рюкзаку, Аспирин аккуратно выложил аппетитные кусочки на хлеб. Прежде чем наброситься на еду, он сполоснул сковородку водой из бутылки и отложил в сторону.
Только затем, усевшись поудобнее на деревянный стульчик, который фактически стал его именным, так как никто не садился на него у кострища перед баром, Аспирин наконец схватил мясо с ломтя. Горячее, оно не спешило остывать. Аспирин достал из бокового кармана пакетик с пахучей пряной приправой, потряс рукой над куском, лишь обозначая присутствие специй. После этого, борясь со внутренним зверем, осторожно откусил и тщательно разжевал, пробуя на вкус. Получилось чудесно. Приправа тонула в соку, обжигала язык. Проглотив здоровый кусок, Аспирин потянулся за стаканом с вином. Вино и телятину Почтовый пер в герметичном контейнере, поставщики у Почтового были отличные, драли достаточно, как периодически жаловался Кеша, но удовольствие того стоило. И все же у Почтового сегодня был один косяк, подумал Аспирин, работая челюстями. Курьер притащил черный хлеб, в то время как точно знал, что Аспирин жрет белый. Ничего, на фоне всего остального – терпимо.
Хлеб, рис и вообще крупы являлись, возможно, главным таинством зоны Разлома. Кроме барыг и спекулянтов, к этой тайне были причащены разве что спецслужбы. Все давно свыклись с мыслью, что местное зерно можно есть. Но никто не задумывался, как, где и кто именно его выращивает. Мука и зерно появлялись в Тончоне вовсе не из-за периметра. Они были именно местными, разломовскими. Причем в округе никто не видел колосившихся полей и рисовых чеков. Развалины же ближайшего Намдонского мелькомбината много лет назад освоили мутанты. Поговаривали, что зерно выращивали и обменивали на медикаменты с товарами первой необходимости выжившие реэмигранты, которые сбились в крестьянские общины и как-то умудрялись выживать в глубинах Зоны. Но достоверных фактов, подтверждающих эти слухи, не имелось. С другой стороны, отравившихся тутошним хлебом или кашей пока тоже не было, так что претензий не предъявлялось.
Еще одной особенностью предбанника являлось относительное отсутствие животных: ни воронья, ни кошек, ни собак. Даже привычных горбатых гиен, которые возле Разлома казались вездесущими. Запах мяса должен был сгонять с округи весь сброд. Но животных, проникавших снаружи, отстреливали военные (символически выполняя план по защите Разлома от сторонних посягательств). А тех кто прорывался из Зоны, мочили сами сталкера, поскольку нормальными четвероногими эти животные не являлись.
По факту в округе стояла несвойственная животному миру тишина – ни зверей, ни птиц. На последних влиял какой-то внутренний компас – птицы не желали селиться на деревьях предбанника. Пернатые облетали периметр, но садились лишь в Зоне. И никогда в землях адаптации. Тишина, впрочем, объяснялась не только отсутствием животных. Вокруг, что называется, стоял полный штиль, то есть полное отсутствие ветра, неспособное шевельнуть даже листья. Немало ученых, коротавших время перед рейдом в предбаннике, ломали мозги над этим уникальным для планеты Земля феноменом. Но так и не пришли к единому мнению. Ветра в предбаннике не было почти никогда. Исключение составлял период, когда заканчивался сезон туманов и начинался более мерзкий сезон муссонов. Один чудак из Швейцарии даже притащил украдкой детали аэроплана. В несколько заходов собрал его и поднял в воздух, чтобы узнать, на какой высоте начинается «обычный» ветер. Военные попытки не оценили – самонаводящаяся ракета настигла исследователя раньше озарения. Это было логично, ибо откат Толи-Рыжняка камгёнским погранцам был не настолько велик, чтобы закрывать глаза на международные конвенции, в частности, запрещающие полеты над Разломом без согласования с бюрократами ООН. Несмотря на указанный печальный факт, доля ученых, с радостью наплевавших на широко известный пункт мирового соглашения, была потрясающе велика. Каждая страна хотя бы раз в месяц украдкой подсылала в предбанник человека, который безуспешно маскировался под кого угодно, только не под ученого. Повидавший на своем веку Толя-Рыжняк раскусывал таких на раз-два. Ходил даже слух, что у него есть какой-то особый артефакт, позволяющий определять, врет ли человек или говорит правду. На самом деле никакого смысла во вранье у лжеученых не имелось. Их охотно брали проводники и охотно тащили за собой к Разлому навстречу опасности. Платили голованы исправно, а подопечными были послушными и пугливыми, что считалось немаловажным фактором, поскольку сказывалось на выживаемости группы…
В сгущающихся сумерках у костра Аспирин сидел в одиночестве. Медленно вечерело, скакало давление, небо затянуло тучами, и по ощущениям должен был пойти дождь. Но сталкер не хотел ломиться под крышу. Дело заключалось не в отвращении Аспирина к шумным компаниям, которым он неизменно предпочитал одиночество, а в том, что Рыжняк сегодня подавал в заведении нацменю. Корейскую жрачку Аспирин на дух не переносил. Бутыль с вином неумолимо пустела. На усах, давно сросшихся с бородой, оставались капли. Аспирину было неполных двадцать восемь, из которых девять он провел в Зоне. При этом он вовсе не считал себя старым или молодым, не стремился ухаживать за собой или, напротив, отпустить бороду. Просто в последнее время одолела апатия к внешности. Во-первых, Аспирин справедливо полагал, что ухоженность рожи – не главное для бродяги. А во-вторых, здесь не было никого, перед кем стоило красоваться. Нормальные женщины (шлюхи по прейскуранту в счет не шли) для буферных территорий Зоны являлись эксклюзивной редкостью. Тогда для кого прихорашиваться?
Вообще в свои двадцать восемь Аспирин с легкостью тянул на тридцать пять или сорок. Длинная щетина и криво бритый затылок; грубая кожа, изодранная ветками и когтями; широкие плечи и тощая фигура при высоком росте; огромные, страшные, узловатые пальцы с черными ногтями; вечно красноватые, как у всякого нормального сталкера, угрюмые глаза и общий уголовный типаж физиономии – все приводило к тому, что юный двадцативосьмилетний «мальчик» Саша мог пугать людей в ночных переулках – без оружия, просто улыбаясь…
Когда от знатной трапезы остались лишь воспоминания и маслянистые капли на последнем отрезанном хлебном куске, на дороге неожиданно для позднего часа показалась большая группа людей. Аспирин вскинулся. Вместе со шлепающим впереди Почтовым к хотелю приближалось тринадцать человек.
Незнакомцы не понравились Аспирину сразу. Во-первых, на них были цветастые куртки. Ядовито-оранжевого, ярко-желтого, кислотно-зеленого цвета, словно люди не старались слиться с окрестностями, а, наоборот, выставились напоказ. Это было неправильно – ведь только в природе яркое опасно, в Зоне же обмануть внешностью невозможно. Во-вторых, Аспирина раздражали звуки. От компании исходило столько лишнего шума, ора, криков и смеха, будто гости приближались не к самому опасному месту на планете, а к Центральному парку города Нью-Йорк. В-третьих, насторожили самоуверенные лица. Рожи новоприбывших и самого Кеши-Почтового откровенно сияли.
Факт говорил о том, что последний срубил бабла, а господа залетные при купюре. Таких клиентов, с тупой улыбкой сорящих деньгами, Аспирин не переносил. Не за наличие денежных средств, разумеется, а за особое к ним отношение. Люди такого типа были уверены в том, что за хрустящие ассигнации можно купить все на свете: покой, безопасность, преданность, даже уважение людей. Но это (возможно, к несчастью) было не так. Нелюбовь Аспирина к подобным типам объяснялась именно печальной необходимостью их разубеждать, что в свои двадцать восемь сталкер проделывал уже часто. Возможно, в цивилизованном Владивостоке, Чанчуне, Харбине и прочих близлежащих нормальных городах деньги действительно решали все, но здесь, в предбаннике у пукханов и тем более в самой Зоне работал иной закон. И хотя каждый сталкер теоретически был помешан на бабках и мечтал свалить отсюда с кучей зеленых, реально, на уровне подсознания каждый местный осознавал: внутри периметра один патрон, один шаг и одна секунда могут стоить больше любых шальных миллионов.