Старый английский барон

Сказав так, он умолк, а Эдмунд, вне себя от горя, бросился к ногам барона и оросил его руку слезами.

— О мой великодушный покровитель! Вы снисходите до того, чтобы советоваться со мною о делах вашей семьи? Неужели из-за меня ваш самый достойный и любимый сын навлек на себя неприязнь братьев и родственников? Кто я, чтобы нарушать покой столь благородного семейства! О мой господин, отошлите меня немедля! Я не заслуживал бы того, чтобы жить, если бы не приложил все усилия, дабы водворить спокойствие в ваш дом. Вы воспитали меня как дворянина, и я уповаю оправдать оказанную мне честь. Если вы поручитесь за меня и дадите рекомендательное письмо, я без страха отправлюсь на поиски счастья.

Барон утер слезы.

— Я охотно сделаю это, дитя мое, но каково твое желание?

— Милорд, — сказал Эдмунд, — я не стану ничего утаивать от вас. Я с честью служил в войсках и хотел бы избрать для себя военное поприще.

— Ты порадовал меня, — сказал барон. — Я пошлю тебя во Францию с письмом к регенту. Он знает тебя и пожалует своей милостью ради меня и из уважения к твоим достоинствам.

— Милорд, ваша доброта не знает границ. Вы создали меня, и я должен посвятить свою жизнь служению вам.

— Но чем занять тебя до весны? — задумался барон.

— Это можно обдумать не спеша, — промолвил Освальд. — Я рад вашему решению и поздравляю вас обоих.

В завершение разговора барон попросил Эдмунда сопроводить его на конюшню, чтобы взглянуть на лошадей. Освальду же он поручил сообщить обо всем, что произошло, своему сыну Уильяму и постараться убедить остальных молодых людей встретиться с Эдмундом и Уильямом за обедом.

Барон привел Эдмунда на конюшню, чтобы показать ему нескольких недавно купленных лошадей. Обсуждая с бароном достоинства и недостатки сих благородных и полезных животных, Эдмунд обмолвился, что предпочитает Карадока{46} — жеребца, которого сам объездил, — всем прочим коням, принадлежащим его господину.

— В таком случае, — решил барон, — я отдам его тебе, и на нем ты отправишься искать счастья.

Эдмунд отдельно поблагодарил барона за этот дар и добавил, что конь будет ему вдвойне дорог как память о том, от кого он получен.

— Но я еще не расстаюсь с тобою, — сказал барон. — Сперва я приструню как следует этих дерзких мальчишек и заставлю их воздать тебе должное.

— Вы уже сделали это, — возразил Эдмунд, — не стоит, чтобы из-за меня родственники вашей милости терпели дальнейшие унижения. Со всем почтением к вам я все же полагаю, что, чем раньше уеду отсюда, тем лучше.

Пока они так беседовали, к ним подошел Освальд и сказал, что молодые люди решительно отказались обедать за одним столом с Эдмундом.

— Раз так, — произнес барон, — я найду способ наказать их за своеволие. Я заставлю их почувствовать, кто здесь хозяин. Эдмунд и вы, Освальд, побудьте сегодня в моих покоях наверху. Уильям один отобедает со мною, и я сообщу ему наше решение. Мой сын Роберт и его приспешники останутся запертыми в большой зале. Эдмунд, как он сам пожелал, проведет нынешнюю и следующую ночь в заброшенных покоях, — это будет и в его, и в моих интересах, ибо, если я отменю свое прежнее распоряжение, мы дадим пишу их дерзкому злословию.

Затем он отозвал Освальда в сторону и велел ему не спускать с Эдмунда глаз, ибо, если бы юноша встретился со своими непримиримыми врагами, никто не поручился бы за последствия. После чего барон вернулся на конюшню, а двое друзей возвратились домой.

Они долго разговаривали о самых разных предметах. Среди прочего Эдмунд поведал, как прошлой ночью к нему приходил Джозеф и раздразнил его любопытство, которое обещал нынче же удовлетворить.

— Мне хотелось бы принять участие в вашей беседе, — сказал Освальд.

— Как можно? — возразил Эдмунд. — Вдруг за нами будут следить и обнаружат вас — чем тогда вы сможете объяснить свое присутствие? К тому же меня заклеймят как труса, а я, хоть и терпеливо сносил многое, не могу обещать, что смирюсь с этим.

— Не беспокойся, — ответил Освальд. — Я предупрежу Джозефа, а после вечерней молитвы, когда в замке все лягут спать, выскользну из своей комнаты и приду к тебе. Я очень тревожусь за тебя и лишусь покоя, если ты не позволишь мне присоединиться к вам. Я дам обещание хранить тайну, любое, какое ты пожелаешь.

— Довольно вашего слова, — сказал Эдмунд. — Я никому не доверяю так, как вам, святой отец, и я проявил бы неблагодарность, если бы отказал вам в том, что в силах предоставить. Но предположим, что в восточном крыле и правда есть привидения, — хватит ли вам решимости довести задуманное до конца?

— Надеюсь, что да, — ответил Освальд. — Однако достаточно ли у тебя оснований думать, что там есть привидения?

— Да, — произнес Эдмунд. — Но я не проронил ни слова об этом никому, кроме вас. Нынче ночью я намерен — если на то будет Божья воля — обойти все комнаты, и, хотя этот замысел всецело принадлежит мне, признаюсь вам, ваше присутствие укрепит мою решимость. Я ничего не стану от вас скрывать, однако должен наложить печать на ваши уста.

Освальд поклялся хранить молчание до тех пор, пока не получит дозволение раскрыть тайну восточных покоев. И оба с глубоким трепетом принялись ждать наступления ночи.

Днем мистер Уильям испросил разрешения навестить своего друга. Его встреча с Эдмундом была трогательна. Мистер Уильям сокрушался о предстоящем отъезде Эдмунда, и они простились так горячо, словно предчувствовали, что не скоро свидятся вновь.

В тот же час, что и накануне, Джозеф пришел проводить Эдмунда в восточные покои.

— Сегодня ваш ночлег устроен много лучше, чем прошлой ночью, — сказал он, — согласно личному распоряжению милорда.

— Что ни час, я получаю новые свидетельства его доброты, — промолвил Эдмунд.

Они вошли в комнату, и Эдмунд увидел, что в камине пылает огонь, а на столе стоит холодный ужин и кувшин крепкого пива.

— Садитесь и отужинайте, дорогой господин, — произнес Джозеф. — Я должен явиться к милорду, но, как только все лягут, вернусь к вам.

— Ступай, — сказал Эдмунд, — но прежде зайди к отцу Освальду, он хотел о чем-то поговорить с тобою. Можешь ему довериться, у меня нет от него секретов.

— Хорошо, сэр, я зайду к нему, раз вы того желаете. Я возвращусь к вам, как только освобожусь.

С этими словами он вышел, а Эдмунд сел ужинать.

После скромной трапезы он преклонил колени и принялся молиться с величайшим пылом, предавая себя воле Небес.

— Я есмь ничто, — говорил он, — и не желаю для себя иной участи, нежели та, что Ты, Господи, назначил мне. Если такова Твоя воля, чтобы я по-прежнему пребывал в безвестности, я приму Ее с радостью; если же Тебе угодно возвысить меня, в Тебе одном да найду я источник чести и достоинства.

Пока он молился, на душе у него стало так легко, как никогда прежде, пустые страхи развеялись, и сердце зажглось божественной любовью и верой. Казалось, он вознесся над этим миром со всей его суетою и треволнениями. И Эдмунд продолжил читать про себя молитву до тех пор, пока стук в дверь не заставил его подняться с колен и впустить двух своих друзей, которые, сняв обувь, на цыпочках прокрались в заброшенные покои.

— Да пребудет с тобою Господь, сын мой, — промолвил священник. — Ты выглядишь бодрым и умиротворенным.

— Да, святой отец, — ответил Эдмунд, — я поручил себя воле Небес, и дух мой несказанно окреп.

— Хвала Небесам! — воскликнул Освальд. — Я верю, что ты предназначен для великих дел, сын мой.

— Как! Вы тоже поощряете мое честолюбие? — удивился Эдмунд. — Какое странное совпадение! Садитесь, друзья, а ты, мой добрый Джозеф, поведай нам то, что обещал сообщить прошлой ночью.

Они придвинули кресла к камину, и Джозеф начал свой рассказ:

— Вы слышали о безвременной кончине покойного лорда Ловела, моего благородного и достойного господина; наверно, вы слышали также, что с тех пор в этих покоях стали являться призраки. Вчера, когда милорд допрашивал вас обоих, мне живо вспомнились те далекие события. Вы сказали, мол, есть подозрения, что со смертью лорда Ловела не всё чисто. Я доверяю вам обоим и поведаю всё, что мне об этом известно. В убийстве подозревали одного человека, как вы думаете, кого?