Письма

Если мне удастся это, и я увижу Вас, живое воплощение поэзии, в каком-нибудь моем произведении (низ страницы оторван)… стыда и обиды, невежливости и бесчестия.

Буду ждать телеграммы; если четверг не подходит, можно перенести встречу, скажем, на пятницу, но четверг… (Далее оторвано.)

41. Генри Эдвардсу{55}

Нью-Йорк

[? Конец октября 1882 г.]

Дорогой Эдварде, мне не терпится расспросить Вас об Австралии и моей поездке туда и кто поедет со мной устроителем. Будете ли Вы сегодня после спектакля у «Ягнят»? Если нет, не пошлете ли мне туда весточку, чтобы я знал? Искренне Ваш

Оскар Уайльд

42. Миссис Дион Бусико{56}

Нью-Йорк

[31 октября 1882 г.]

Не могу ничего достать на завтрашний вечерний спектакль Сальвини, но надеюсь иметь удовольствие видеть его с Вами, прежде чем он завершит гастроли.

Бедняжка миссис Лангтри ужасно расстроена случившимся несчастьем; она лишь несколько часов назад покинула театр.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ЛОНДОН 1883–1890

Описание

Уайльд отплыл из Нью-Йорка домой на борту парохода «Ботния» 27 декабря 1882 года. После двух-трех недель пребывания в Лондоне он потратил остаток денег, заработанных в Америке, на то, чтобы три месяца пожить в Париже. Там он познакомился с Верленом и Виктором Гюго, с Малларме, Золя, Дега, Эдмоном де Гонкуром и Альфонсом Доде. Он сделал себе волнистую прическу, как у Нерона на бюсте в Лувре, и стал одеваться по последней моде. «Оскар первого периода умер», — провозгласил он.

43. Мэри Прескотт{57}

Париж

[? Март-апрель 1883 г.]

Дорогая мисс Прескотт, я получил американские газеты и благодарю Вас за их присылку. По-моему, нам не следует забывать, что реклама не обеспечит успеха слабой пьесе, сколько ее ни рекламируй. Она пойдет впрок лишь сильной пьесе, хорошо сыгранной. Вот что я имею в виду: можно шесть месяцев подряд дважды в день выезжать на улицы Нью-Йорка с вереницей ярко-красных фургонов, чтобы объявить «Веру» великой пьесой, но если на первом же представлении не подтвердится, что это сильная пьеса, хорошо исполненная и хорошо поставленная, никакая реклама в мире ей не поможет. Мое имя как автора пьесы возбудит известный интерес в Лондоне и Америке. Ваше имя как исполнительницы роли героини имеет огромный вес. Что нам нужно сделать — это сосредоточить в своих руках все реальные предпосылки успеха. Успех — это наука; если есть предпосылки, будет и результат. Искусство представляет собой математически выверенный результат эмоциональной тяги к прекрасному. Без тщательного продумывания оно ничто.

В отношении диалога: трагических эффектов можно достичь, привнося комическое. Смех в зале не устраняет чувства ужаса, но, давая отдушину, помогает ему углубиться. Никогда не бойтесь вызвать смех в зале. Этим вы не испортите, а, наоборот, усилите трагедию. Каноны каждого вида искусства зависят от того, к чему эти виды искусства апеллируют. Живопись апеллирует к зрению и основывается на научных законах оптики. Музыка апеллирует к слуху и основывается на научных законах акустики. Драма апеллирует к человеческой природе и должна иметь под собой в качестве первоосновы научные законы психологии и физиологии. Ну а один из законов физиологии состоит в том, что любая крайне напряженная эмоция стремится к разрядке при помощи какой-нибудь эмоции противоположного свойства. Истерический смех и слезы радости — примеры драматического эффекта, которые дает сама природа. Вот почему я не могу убрать из пьесы комические реплики. Кроме того, соль хорошего диалога состоит в том, что люди перебивают друг друга. Всякий хороший диалог должен оставлять впечатление непринужденной беседы, в которой персонажи живо реагируют на реплики партнеров. Ни в коем случае не должен он производить впечатление заданного авторского текста, а то, что персонажи перебивают друг друга, имеет не только свой художественный эффект, но и физиологический смысл. Это дает актерам время перевести дыхание и набрать воздуха в легкие. Остаюсь, дорогая мисс Прескотт, Вашим искренним другом

Оскар Уайльд

44. Теодору Дюре{58}

[Париж], гостиница «Вольтер»

[Апрель 1883 г.]

Дорогой мсье Дюре, я буду чрезвычайно рад иметь удовольствие посетить с Вами в ближайшую среду мсье де Гонкура; в моих глазах это один из величайших мастеров современной прозы, а его роман «Манетт Саломон» — шедевр.

Очень Вам благодарен за Вашу любезность и за то, что Вы представили меня мсье Золя, знакомством с которым я не премину воспользоваться.

Примите уверение в моих самых лучших чувствах.

Оскар Уайльд

45. Р. X. Шерарду{59}

Гостиница «Вольтер»

Среда [начало апреля 1883 г.]

Мой дорогой Роберт, посылаю тебе томик стихов настоящего поэта, но фальшивого друга; в нем есть новые вещи, «Шартрский собор» и «Могила викинга», в которых многое прекрасно; надеюсь, тебе особенно понравится последняя из них, а также «Посланец». Значение ритмической прозы до сих пор полностью не изучено; я рассчитываю еще поработать в этом жанре, как только убаюкаю своего «Сфинкса» и найду трехсложную рифму к слову «Катафалк». Любящий тебя

Оскар Уайльд

46. Р. X. Шерарду{60}

Лондон, Гроувенор-сквер, Маунт-стрит, 8

[Почтовый штемпель — 17 мая 1883 г.]

Дорогой Роберт, твое письмо так же восхитительно, как и ты сам, а я впервые после всех этих передряг: переправы через пролив, посадки в поезд и уплаты дополнительного сбора за провоз багажа из Парижа (последнее вызвало у меня естественное негодование) — нашел минуту, чтобы присесть за стол и сказать тебе, какое удовольствие оно мне доставило и какие воспоминания о блужданиях без цели при луне и о прогулках на закате нахлынули на меня при виде твоего почерка.

Что до посвящения твоих стихов, то я его принимаю — неужели я бы мог отвергнуть дар, столь музыкальный в своей красоте и сотворенный человеком, которого я так люблю?

Никакое предательство, пусть самое гнусное, и никакое вероломство, пусть самое низкое, не замутнит для меня образа идеальной дружбы. Люди приходят и уходят, как тени, но навсегда останется не потускневшим идеал — идеал жизней, соединенных не только привязанностью или приятностью дружеского общения, но и способностью приходить в волнение от одних и тех же проявлений прекрасного в искусстве и поэзии. Ведь мы могли бы поклоняться одной и той же мраморной богине и извлекать сходные звуки гимнов из тростниковых трубочек ее флейт; золото ночи и серебро рассвета могло бы оборачиваться для нас совершенной красотой; каждая струна, поющая под пальцами музыканта, каждая пичуга, восторженно заливающаяся в роще или в кустарнике, каждый полевой цветок, распустившийся на склоне холма, могли бы наполнять наши сердца одним и тем же ощущением прекрасного, и мы могли бы встретиться и взяться за руки в обители Красоты.

Вот какой, по-моему, должна быть подлинная дружба, вот как могли бы строить свою жизнь люди, но дружба — это огонь, который испепеляет все, что небезупречно, и который не очищает несовершенство, а сжигает его. Возможно, есть немало вещей, в которых мы расходимся, может быть, их больше, чем мы думаем, но в нашем желании находить красоту во всем мы едины, как едины мы в наших поисках того маленького золотого града, где без устали играет флейтист, вечно цветет весна и не безмолвствует оракул, того маленького града, в котором обитает искусство, слышны музыка сфер и смех богов и ожидает своих поклонников Красота. Ибо мы по крайней мере отправились не в пустыню на поиски тростинки, колеблемой ветром, или обитателя царских чертогов, а в край свежих вод и к источнику жизни; ибо нам обоим пел соловей и радовалась луна, и не Палладе и не Гере отдали мы приз, но той, что из мрамора каменоломни и минерала копей может сотворить для нас колоннаду Парфенона и резную гемму, той, что есть душа Красоты, той, что явилась из своего грота в прохладу вечера этого старого мира и, зримая, живет среди нас.