Страница 27 из 32
После ланча Рис отвел меня к доктору Барри Эндрюсу, странноватому такому типу с неровными (хуже моих) зубами. Блестя очками, доктор Эндрюс восторженно поведал о полной компьютеризации архива судебных дел графства Диффрин Клуид за XIV–XV века. Я восторгнулся. И тут же выпросил у него распечатку данных, касающихся эпохи Столетней войны. Расстались взаимно довольные. Все бы ничего, да разболелся живот, и вообще хотелось побыть одному. Пошел гулять: спустился в город, поглазел. Сдается мне, что городок паршивенький (по местным меркам, конечно), скучный. Обошел обязательный замок. Слушал прибой, и в тысячу раз лучше любого города на свете были горы справа и слева от залива, море, закат, милое нисходящее солнышко, подернувшее нежным старческим румянцем каменные щеки Абериствита. Вкусил. Пошел назад. Трапезничать с настоятелем моей общаги. Иначе, чем «трапезой», это действо назвать невозможно. Общий вид залы — нечто среднее между монастырской трапезной и столовой в Советской Армии. О сем не замедлил доложить настоятелю. Не уверен, что шуточка ему понравилась. И вообще, скучно здесь, как в монастыре. Это же надо, ходить в библиотеку (в 3-й раз на дню!) от нечего делать. Так можно и «настоящим ученым» стать.
Не стану. В библиотеке бродил меж книжных полок, листал разные книги. Вот пуды трудов о Борхесе. Скучно, учено; на дурацком вузовском жаргоне — «диссертабельно». Потом случайно наткнулся на русский эмигрантский «Новый журнал». Раскрыл. Прочитал идиотско-враждебный некролог Набокову, писанный В. Вейдле. Только название относительно удачное — «Исчезновение Набокова». Такова для русского писателя расплата за попытку «отдельной жизни»! Прочие статьи — шизофреническая дрянь, хуже газеты «Правда» за тот же 1977 год. Вот она, Родина, как пахнет? Нет, не так. Обнаружил «набоковскую полочку» и сразу стал читать воспоминания о Владимире Владимировиче, и пусть то был полузнакомый язык, но запах Родины, другой, чистый, раннесентябрьский, сладковато-горький, кристально-резкий, запах набоковской прозы — пришел. И сразу раздвинулись стены библиотеки, и басурманский гам отступил назад, и чеканные, полновесные, червонные русские слова посыпались в мою голову, словно монеты в музыкальный ящик. Заиграло: «Отвяжись, я тебя умоляю…» И вспомнилось, что я шарлатан, оторви-да-брось, русский литератор, шаромыга, шантрапа и в голове моей — вселенная звуков, перезвон, рокот, шушуканье согласных, гаммы гласных, лабиринты интонаций… И что обманывать доверчивых британцев на предмет моего интереса к их уездам — хорошо, ибо это вовсе не обман, а правда; но интерес мой — побочный, не больше набочьей энтомологии. Выпала эта карта, что же. Пусть будет так. Но петухи поют на рассвете, а сверчки стрекочут на закате, ручка — наготове, литеры кириллицы начищены до блеска и ждут, готовые лечь в обойму слова. И созревшая первая фраза рассказа падает на белый лист…[17]
Ну и ливенюга отхлестал меня по дороге домой!
Денис Мокрый
22.11.1994
Вторник
Абериствит
Дорогой, Кирилл,
сегодня был хороший день, но писать почти не о чем. Позавтракал, постирал и пошел в библиотеку. В ванной комнате — грозное предупреждение любителям полоскать рот некипяченой водой.
После ланча гулял, благо погода была преотличнейшая. Спустился к морю, затем добрел до мола (слева, если стоять лицом к Ирландии), вернулся к замку, затем — до конца набережной справа. Прогулка заключенного в библиотечном раю. Судя по набережной, городок типично курортный, но не сезон. Вдыхал запах водорослей, слушал плеск волн, лицезрел горизонт. Был в настроении буддическом: растворялся в обстановке до последнего капилляра. Вчера профессор Рис дал мне почитать книгу Хамфри Карпентера об «Инклингах»[18]. Я было погрузился в нее после прогулки, но вышло так, что погрузился не в книгу, а в сон. Умаялся гуляючи. Впрочем, Толстой говорил, что послеобеденный сон серебряный, а дообеденный — золотой. Вот я и обедал (за Высочайшим из Столов) со слипшимся золотом в голове.
Вечером вновь сидел в библиотеке и ворошил «набоковскую полку». Наткнулся на знаменитое четырехтомное издание «Онегина» — этот аттракцион неслыханной усидчивости ловца бабочек. Какая удача! Теперь можно вечерами затаиться в уголке, в окружении кельтских книг, крошечного городка, Княжества Уэльс, Соединенного Королевства, читать Пушкина по-русски и разбирать англоязычные набоковские комментарии.
Вот о чем я еще думал. В Свонси «меня» не было, я был съеден плотным чужеземным контекстом: чужой речью, туманом, историками, пивом, замками, деньгами в бумажнике. Вернее, я был весь — усилие приноровиться ко всему этому, вписаться. Здесь, в Абериствите, я попривык, что значит — «приобрел привычки» и вновь стал «я», а окружение, контекст сделались и прозрачнее, и призрачнее. Я начал думать. Вот незадача!
До завтра.
Денис
23.11.1994
Среда
Абериствит
Кирилл,
длина моих писем обратно пропорциональна длине моего пребывания в Британии. Тебе, наверное, надоело это назойливое бибиканье: библиотека, библиотека, библиотека… Что делать, как говорит наш общий знакомый, что получилось, того и хотел. Не где-нибудь, а в би-библиотеке был сегодня представлен объемистому русскому парню — кельтологу из Питера — Леше Фадееву. Мы удивленно потрясли головами, потом руками, потом пачками сигарет, но последнее — уже на воздухе, вне бессмокинговой зоны. Выяснилось: последним (до нас) русским в Абериствите был знаменитый Пол (Павел) Виноградов, державший торжественный спич при открытии местного колледжа в 1904 году. Судя по негодующим взглядам аборигенов на выдуваемый нами дым, русских здесь не будет еще лет девяносто. Договорились как-нибудь выпить.
Вечер провел на инаугурационной лекции профессора Глобтроттера в старом здании колледжа. Ничего себе. Сначала один ряженый (в черную тогу) отпускал шуточки, представляя профессора Глобтроттера, потом последний (ряженный в сине-красную тогу) отчитал лекцию о судьбах французского языка в средневековой Англии, почему-то называя его «англо-нормандским». Видимо, тем самым реализовывал британское презрение к «лягушатникам». Хлопали. И я.
Плелся обратно пешком, грустно поглядывая на пабы. Но мимо, мимо.
Пиво по-валлийски: «куру». Помнишь песенку группы «Ноль»: «Иду, куру»?
Денис
P.S. Фамилия дня валлийского бармена: «Курицын».
24.11.1994
Четверг
Абериствит
Дорогой Кирилл, ты, наверное, уже понял: меня одолела хандра, на меня навалилась бессонница. Где тот запойный хлорал[19], что даст мне шесть часов покойного сна ежесуточно? Если и сплю, то под непременный видеоряд. Сегодня ночью был черно-белый: улицы, перевернутые трамваи, люди в длиннополых пальто, в шляпах, с винтовками, тараканами шмыгают туда-сюда. Вползает неуклюжий танк. Шмыганье длиннополых прекращается. Повсюду трупы. Только после этих кадров включается звуковая дорожка, из которой узнаю: это не варшавское восстание сорок четвертого года, а новый путч в Москве. От ужаса просыпаюсь — шесть утра. Тревога и замирание в сердце. Усидеть в келье не смог и три часа шатался по молочному утреннему Абериствиту, глотая туман с бензином пополам.
После завтрака не без омерзения мылся в общей ванне. Некипяченой водой полоскать рот нельзя, а полоскаться в общей ванне (без душа) можно[20]? Ох, уж эти басурмане.
Был сегодня торжественный обед с участием супругов Рисов. Примечательное мероприятие. Сначала настоятель богадельни собрал насельников Высокого Стола в Комнату для Старших. Явились Рисы. Был предложен аперитив: либо стакан апельсинового сока, либо длинная рюмка шерри (попросту — хереса). Я сдуру (поминая похмельного Веничку) позарился на второе. Да-с. Пивали мы такой шерри при советской власти по два двадцать за ноль восемь. Хлебнув, долго искал взглядом плавленый сырок. Увы. Переместились за Высокий Стол. Откушали. Настоятель настоял: настоящий чай настаивается лишь в комнате настоятеля. Гуртом побрели туда. Развалившись в кресле, со стаканом бездарнейшего из чаев, я минут сорок мирно обсуждал последний регбийный матч в Кардиффе, изучая голенастые ножки и тонкие губки аспирантки с божественным именем Неста. Зрительно, конечно.
17
Весь этот абзац — пародия на смехотворно-напыщенный стиль одного из сочинений публикатора.
18
«Инклинги» — оксфордский кружок литераторов, филологов, историков. Его костяк составляли Д. Р. Толкиен, К. С. Льюис, Ч. Уильямс. Из этой троицы ДК почему-то предпочитал К. С. Льюиса.
19
Скрытая цитата из старческого стихотворения обожаемого ДК князя П. А. Вяземского. «Хандру с проблесками» мой друг знал наизусть.
20
О брезгливости моего друга ходили легенды. Вот одна из них. ДК с приятелями зашел в рюмочную. Взяли по сто и устроились в уголке. ДК достает из кармана серебряную стопку и бутылку водки. Отодвигает казенный стакан с жидкостью и наливает свое в свое. Приятель изумленно вопрошает. ДК поясняет: «Кто пил из этого стакана до меня — не знаю. Кто мыл этот стакан — не знаю. Что налито в бутылке у бармена — не знаю. Незнанию предпочитаю ясность». И хлопнул фамильную стопку. Не уверен, что эта история — правда. Но не на пустом же месте она возникла!