Страница 19 из 40
С тех пор были сотни полетов. Сотни раз выручал Руслан суда из ледового плена.
Но еще до первых полетов на ледовую разведку не раз зимовал он в Арктике – на Диксоне, на Земле Франца-Иосифа. На острове Хейса в 1957 году строил полярную станцию. На этом одном из самых красивых островов Земли Франца-Иосифа, где у самого берега плавают огромные голубые айсберги, он и женился. Тогда на острове и домов-то не было. Только айсберги у берега были и на месте будущей обсерватории стояли палатки. И они с Ниной жили в палатке, строили одну из самых крупных в Арктике полярных станций.
Больше двадцати лет Руслан Борисов в Арктике. Даже когда работал в Арктическом и антарктическом институте, чаще его можно было увидеть где-нибудь на Диксоне, в Амдерме или в Нагурской, чем на Фонтанке. И лишь один раз он расстался с Арктикой на год. В 1966 году метеоролог Руслан Борисов отправился в Антарктиду, на станцию Восток, расположенную на высоте 3488 метров. В день своего рождения выпил с друзьями рюмку водки. И понял: зря. Сердце колотилось так, будто вот-вот выскочит. Все праздники они отмечали потом только так: зажаривали шестнадцать цыплят и открывали шестнадцать бутылок пива. На станции их было шестнадцать. Каждый из шестнадцати жил и работал на пределе. Когда температура была под восемьдесят, они все равно выходили из домиков и каждый из них раз в десять дней заготавливал воду – пилил пятьдесят кусков снега. С тех пор, когда Руслан смотрит в кино замедленную съемку, он вспоминает станцию Восток. Вспоминает, как медленно двигался, как останавливался, чтобы отдышаться, и снова взваливал на плечо кусок снега и шел с одной мыслью: только бы не упасть.
На Востоке вместе с нашими полярниками зимовал американский ученый. Однажды за ним на станцию прилетел «Геркулес». В самолете оказались и полярники с американской станции – в основном высокие, богатырского телосложения негры. Они постарались не упустить случая и посмотреть, как живут люди на полюсе холода. Вышли они из самолета, вдохнули морозный воздух, с трудом дошли до станции и улеглись влежку. Пришлось «Геркулесу» поскорее улетать – везти их на берег Южного океана, на станцию Мак-Мёрдо…
На Востоке каждому трудно. Но труднее всего метеорологу. Руслан в любой мороз, в любую метель восемь раз в сутки отправлялся на метеоплощадку, снимал показания приборов. Что это была за работа, можно судить по двум цифрам: 72 и 56. Первая – столько Борисов весил в день прибытия на Восток. Вторая – столько весил, когда уезжал.
— Но пока плыл домой на «Оби» – отъелся, отоспался, — улыбается Борисов. — Домой как новенький приехал. И вообще доволен я своей Антарктидой. Раз в жизни надо пожить в таких условиях, посмотреть, на что ты способен.
Ему за сорок, но выглядит он так молодо – худой, подтянутый, очень подвижный и русые волосы непослушные, как у мальчишек, — что как-то не решаешься назвать его Русланом Александровичем и никогда не скажешь, что его сын уже учится в кораблестроительном институте.
…Мы летим над Карским морем. Руслан вздыхает:
— Один белый цвет.
Мы пропиливаем галсами море, но на море кто-то властной рукой постелил огромный лист ватмана. И нигде этот ватман не порван. Нигде.
— Борт 23 860! Я – «Сибирь», — услышали мы голос капитана. — Ну как там впереди? Не легче?
Разговорчивый, веселый Руслан сейчас будто забыл все свои шутки. Он ответил по-военному четко:
— Не легче.
И на «Сибири», видимо, уловили этот тон. Вопросов больше не задавали. Знали: надо ждать. Лишние вопросы только раздражают тех, кто работает сейчас на Ми-2.
И вдруг впереди – прореха в ватмане, черная змейка. Евгений Николаевич Миронов – командир Ми-2 – несется к ней на всей скорости. Разводье уходит вдаль. И настроение у всех тут же меняется. Руслан щелкает секундомером, засекает, когда мы начали полет над этой черной полоской, и когда полоса обрывается, подсчитывает и говорит:
— Ничего разводьице – десять миль.
И тут же передает на «Сибирь»:
— Впереди курсом 240 – разводье длиной десять миль.
Разводье вклинивается в лед, но тут уже поменьше торосов.
Мы еще минут двадцать идем вперед и видим, как на горизонте льды обрываются. Неужели полынья?
Летим над почти чистой водой – только тоненькая корочка серого льда лежит на ней. Летим, а разводье все не кончается.
— «Сибирь»! Впереди курсом 260 море воды.
Можем возвращаться. И так уже три часа в воздухе.
Мы подлетаем к «Сибири» и видим, как меряет шагами вертолетную площадку Николай Иванович Проколейко. Он так и не уходил с кормы все три часа. Миронов говорит мне:
— Вот так всегда. Мы с Иванычем с семьдесят пятого года еще на «Арктике» вместе плавали, и, какой бы мороз ни был, пока вертолет не сядет, он не уйдет.
— Разве это необходимо? — спросил я.
— Необходимости такой нет. И я работал с бортмеханиками, которые только вертолет в воздух – на диван и отдыхают. Но Проколейко уж такой человек, что, пока вертолет не сядет, он не успокоится. Хотя готовит он машину отлично и хоть сам бог ему приказывай выпустить Ми-2 в воздух побыстрее, он, если все не проверил, никого к машине не подпустит.
Евгений Николаевич сказал:
— А все-таки есть смысл в том, что он всегда на палубе. Конечно, случись что с нами в воздухе – Николаю Ивановичу нам не помочь. Но пролетая над «Сибирью», глядя на его маячащую на корме фигуру, мы знаем: нас ждут, за нас волнуются. И это помогает. Придает уверенность, успокаивает. Хотя я человек не сентиментальный и в Арктике не первый год.
«Сибирь» сделала их друзьями – ледового разведчика Борисова и командира Ми-2 Миронова. Они научились понимать друг друга моментально, без слов.
Для Миронова Борисов – такой же близкий человек, как и Валерий Лосев – ледовый разведчик «Арктики», с которым вылетали они на поиски проходов и когда «Арктика» шла в прошлом году к Ямалу, и когда шла она к полюсу.
Я стал расспрашивать Миронова о рейсе к Северному полюсу. Он сказал:
— Судите сами: сто четырнадцать часов «Арктика» шла в тяжелом льду. Из них шестьдесят четыре мы были в воздухе.
Ничто так не сближает людей, как трудная работа, которую они делают вместе. У Миронова с Лосевым было много такой работы. В прошлом году им пришлось по дороге на Ямал выводить «Арктику» из Карских Ворот: атомоход двое суток не мог двинуться с места. Они летали три часа подряд и, так и не найдя дороги, сели, заправились и снова поднялись в воздух. И только на шестом часу позади «Арктики» нашли проход. Атомоход развернулся, вышел на единственную на десятки миль кругом трещину.
…Мы подлетели к «Сибири». Делаем круг над атомоходом и зависаем низко-низко надо льдами, прорезанными черной полосой разводья.
— Идите на меня, — звучит сейчас в рубке «Сибири». — Мы у самого входа в разводье.
Висим надо льдом и ждем, пока «Сибирь» пробьется к вертолету, и штурманы увидят, где лучше войти в полынью. Делаем круг и слышим в наушниках:
— Курс 220. Скорость 9 узлов. Добро на посадку.
…Сибирь» шла по широкой, свободной ото льда полынье. Шла красиво, плавно, быстро.
— Пусть хоть немножко отдохнет ото льда, — сказал ласково капитан, будто говорил не об атомоходе, а о каком-то уставшем от тяжелого пути живом существе.
— Пусть отдохнет, раз ей наш кормилец такую дорогу нашел.
Трассы Следзюка
Человек стоял на голове. Стоял на голове и вдруг услыхал сзади голоса двух ребят:
— Это что за сумасшедший?
— Ты потише – это главный механик атомохода «Ленин».
— Да брось ты. У главного механика нашивок по локоть и краб на фуражке… Будет тебе главный механик на голове стоять!
Следзюк, не вставая на ноги, повернулся на 180 градусов и сказал:
— А ты попробуй так постоять.
Парень попробовал – неуклюже взбрыкнул в воздухе ногами и разлегся на полу.
Александр Калинович улыбнулся:
— Вот будем на ледоколе с тобой плавать и на голове научу стоять.