Страница 50 из 55
Книжные полки, вдоль дальней стены, заполнены родительской коллекцией бумажных книг и флекси-ридеров. Полосатые диваны, на которых друзья моих братьев ночевали, когда опаздывали на последний поезд. Журнальный столик, который стал слишком низким, после того как отец подпилил ножки, в попытках сделать его устойчивым.
Там что-то есть…
Я наклоняюсь над столиком, осматривая его полированную поверхность, теперь покрытую слоем пыли.
Мокрый круглый след. От чашки или стакана. Он отпечатался на дереве поверх слоя пыли, из чего я делаю вывод, что он оставлен недавно.
Я выпрямляюсь, теперь сердце колотится чуть быстрее и мне в голову приходит новая мысль. Опомнившись от открытия того, что она устроилась здесь как дома, я иду к входной двери.
Она не заперта.
Я открываю ее и, проверяя замок снаружи, провожу большим пальцем вдоль лицевой панели рядом с тем местом, куда вставляется ключ, потому что в темноте много не увидишь, особенно мелкие царапины от воровской отмычки или отвертки…
Задранные края и зазубренные бороздки вокруг замочной скважины служат мне ответом. Я вспоминаю дезинтегратор Корда. То, что у нее есть своя система взлома весьма символично. Мы обе потихоньку уравновешиваем свои преимущества и силы.
Я закрываю дверь и оставляю ее незапертой, как нашла. Нет смысла давать ей понять, что что-то изменилось, если она вернется раньше. Нет смысла не воспользоваться любым доступным преимуществом.
Практически все комнаты свободны. Комната моих родителей все в том же виде, как ее оставил отец. Кровать застелена их простынями, неразобранное белье громоздится в корзине. На прикроватной тумбочке лежит книга, все еще открытая, чтобы не забыть страницу. Он прочитал только три четверти.
Спальня Ави и Люка, на половине Люка все еще разбросаны в беспорядке его вещи. Я так и не смогла заставить себя зайти сюда, после случившегося и прежде чем мне пришлось покинуть дом.
А в моей спальне - той, которую я делила с Эм - очевидны признаки вторжения.
После того, как Эм умерла, я застелила ее постель желтым стеганым покрывалом с оборками и посадила рядом с подушкой ее любимых мягких зверушек. Ей так нравилось, она говорила, что они приносят ей хорошие сны. И с тех пор я больше не прикасалась к ее постели. И даже не смотрела на нее. Было слишком больно представлять ее там целой и невредимой, в то время как она была похоронена под тремя метрами земли и превратилась в прах.
Теперь же тут кто-то похозяйничал. Ее игрушки сдвинуты на одну сторону, подушка покосилась, одеяло подоткнуто неаккуратно.
В моей постели кто-то спал, а не просто сидел, как на кровати Эм. Покрывало отброшено, на подушке остался след ее головы. На наволочке даже остался одинокий черный волос, который длиннее, чем были у меня даже до моей опрометчивой стрижки и покраски.
Я замечаю все одновременно и, доведенная до бешенства, пытаюсь понять, что еще она натворила. На столе кавардак, но не такой, как раньше. Не творческий беспорядок, к которому я привыкла, а нарочитая небрежность. Мои ручки, кисти и краски растолканы не по тем стаканам. Книги по искусству и альбомы для рисования разложены не по тем стопкам. Ящики приоткрыты. Я чувствую слабый запах дерева, исходящий изнутри.
Ярость застилает мне глаза красной пеленой. То, что мой Альт спала здесь среди моих вещей, нашла приют в том месте, где все еще пахнет Эм, равнозначно нападению, осквернению личного пространства. У меня вырывается всхлип ярости, этот звук нарушает тишину.
Дышать. Надо просто дышать. Мои пять минут быстро тают.
Я бросаюсь в ванную родителей. У раковины лежит наполовину использованный тюбик зубной пасты… папина бритва… любимые мамины бусы в маленькой шкатулке, которую папа никогда не убирал…
Обыденный вид этих вещей вызывает во мне приглушенную боль, которая постоянно стремится вырваться наружу. Но я подавляю ее и начинаю судорожно рыться в аптечке, как будто ищу дозу.
Я гремлю баночками и роняю их на столешницу раковины. Баночки скатываются с нее и их содержимое рассыпается по полу. Таблетки похожи на разбросанные дешевые леденцы пастельных цветов. Они должны быть где-то тут. Я помню, что положила их…
Наконец я нахожу то, что искала: папино снотворное, которое ему выписали после смерти мамы, маленькая баночка, которую легко не заметить и легко недооценить.
Я открываю крышку и заглядываю внутрь. Тут достаточно. Но не слишком после того, как папа использовал их в своих целях.
Чтобы совершить самоубийство.
В Керше это мертвое, незнакомое, почти вышедшее из употребления словосочетание. Сколько бы я не пыталась сопоставить его со смертью своего отца, оно ощущается как болячка на языке. Одно дело, когда неактивированный не может освоить основы боевой подготовки или активированному фактически так и не удается попрактиковаться. Другое дело, когда завершивший решает, что выживание того не стоит.
К такому выводу пришел и мой отец, когда принял таблетки. В конце концов, он решил, что жизни со мной и Люком не достаточно, чтобы мириться с потерей мамы, Эм и Ави. И я возненавидела его за это… тогда. Теперь, думая о том, что поставлено на карту в моем случае, я все равно его не понимаю - и, наверное, никогда не пойму - но больше не испытываю ненависти.
Я высыпаю все таблетки в ладонь и кладу их в карман джинсов. Корд настороже. Если он не будет спать к тому моменту, как я вернусь, то нет шансов, что он не заметит баночку, как бы я ни старалась ее спрятать.
Время почти истекло, я выхожу тем же путем, что и пришла: вниз по лестнице, на кухню и через заднюю дверь. Потом вдоль дома, через передний двор и на улицу. День потихоньку проникает в дом, тени постепенно рассеиваются. Нужно торопиться, пока я не стала удобной мишенью.
Обратно в дом Корда, на минуту я задерживаюсь в дверях, несомненно он знает, что я улизнула. Часть меня боится, что он спросит, где я была. Другая часть хочет этого, если в результате мне придется отказаться от своей затеи. И он сможет убедить меня пойти другим путем.
Но Корд все еще спит. Дверь в его спальню закрыта.
Я приступаю к работе.
Приготовление завтрака занимает у меня много времени. Не только потому, что с тех пор, как я что-то готовила, прошла вечность, но и потому что мои кулинарные способности далеки от выдающихся. Повезло, что я хоть не спалила весь дом.
Я окидываю свою стряпню критическим взглядом. Выглядит съедобно. Яйца, тосты, бекон, апельсиновый сок. Ничего не подгорело и не осталось сырым. Сойдет. Я еще раз помешиваю апельсиновый сок, чтобы убедиться, что растолченное снотворное полностью растворилось. Хоть и знаю, что перемешивала его, чуть не до полу-смерти, не могу остановиться. Если Корд хотя бы заподозрит, что я планирую, дело не далеко продвинется.
Сделав глубокий вдох, я поднимаю поднос, стараясь, чтобы руки не дрожали, насколько это возможно, и направляюсь наверх к спальне Корда. Я не утруждаю себя стуком. Не могу. Не могу позволить себе колебаться и сомневаться.
Приглушенный серый свет падает из окна. На столе лежит гора старых планшетов и телефонов, в которых они с Люком обычно копались, выуживая их из мусора, чтобы обновить или разобрать на запчасти. Еще есть груда школьного добра - планшет, который он отложил для себя, несколько учебников, бумаги и флекси-ридер.
Корд все еще в постели, но не спит. Это понятно, несмотря на то, что лицо прикрыто рукой так, что его не видно. Интересно, он вообще спал?
- Корд. - Голос звучит так хрипло и неуверенно, что совсем не похож на мой. Я прокашливаюсь и повторяю. - Корд.
Молчание. Потом тихое:
- Что такое, Вест? С тобой все в порядке? - Он убирает руку и медленно садится. Он без рубашки, несмотря на то, что за окном зима. Его плечи шире, чем я представляла, рельефные, гладкие и точеные. Я не могу не обратить внимания на то, как играют его мышцы, когда он поворачивается ко мне.
Какое-то время я позволяю себе просто смотреть на него, совершенно ошеломленная тем, что он хочет и любит меня, все еще пораженная тем, что готова уступить ему.