Двойник (ЛП)

Я прикидываю свои возможности, рассматривая полку в аптеке, и размышляя, можно ли быть еще большей неудачницей.

Никогда не думала, что так все запущу. Или что оттенков “блонд” бывает больше, чем три.

Я тяжело вздыхаю и беру коробку с краской, производители которой обещают придать моим волосам оттенок “золушка”. Так как мои волосы слишком темные, придется их сначала обесцветить, так что я прихватываю и тюбик с кремом для обесцвечивания тоже. И, конечно, ножницы.

Невозможно не заметить предупреждение, висящее на полке: НАПОМИНАЕМ, ЧТО НЕАКТИВИРОВАННЫМ И АКТИВИРОВАННЫМ АЛЬТАМ ЗАПРЕЩЕНО ПОДВЕРГАТЬСЯ ПРОЦЕДУРАМ ПО ВРЕМЕННОМУ ИЛИ ПОСТОЯННОМУ ИЗМЕНЕНИЮ ВНЕШНОСТИ, ПО ВСЕМ ВОПРОСАМ СВЯЗЫВАЙТЕСЬ, ПОЖАЛУЙСТА, С НАМИ. СОВЕТ

Запрещены следующие процедуры для лица: костные трансплантаты, мышечные имплантаты, татуировки выше шеи. А для активированных так же временные атрибуты: солнцезащитные очки, контактные линзы, пирсинг.

Маникюр допускается, как и неброский макияж, не меняющий тона кожи. Стрижки и окрашивание волос тоже разрешены с тех пор, как Совет решил, что они не меняют лицо Альта до неузнаваемости.

Надеюсь, они ошибаются. Мне нужно стать кем-то, совершенно не похожим на нас.

Денег осталось немного. Но я не собираюсь звонить Корду - это только докажет, что он прав и я всё ещё убегаю.

По спине бегут мурашки, когда вспоминаю, что видела ее сегодня утром. Она была так близко… а я пыталась одурачить себя, думая, что готова к этому.

Расплатившись, я складываю покупки в рюкзак. Все это для того, чтобы дать мне время хоть немного прийти в себя.

У меня не заняло много времени добраться до ближайшей районной станции поездов. Я спускаюсь по лестнице, которая ведет под землю, туда, где расположены общественные туалеты.

В женском туалете грязно, а от проходящих над головой поездов все нещадно трясется каждые пару минут, но для моих целей подойдет. Все, что мне нужно - это вода и раковина.

Пока я отрезаю прядь за прядью свои практически черные волосы - цвет, который достался мне частично от смешанных корней моих родителей, частично от родителей моего Альта - на меня то и дело бросают любопытные взгляды активированные и не активированные девочки-подростки и женщины, идущие с работы домой. Я не смотрю никому в глаза и, слава богу, мне никто ничего не говорит.

Я сижу в кабинке, закрыв дверь, и, прежде чем нанести краску, выжидаю время положенное для работы осветлителя. Почти ежеминутно все трясется, хлипкие ручки и замки на дверцах кабинок стучат, как расшатанные зубы в зловонном рту.

После, продержав краску, сколько смогла, я сую голову под кран и смываю остатки химического состава. Наблюдая, как вода постепенно становится чистой, я чувствую странную грусть. Как будто я прощаюсь с той Вест Грейер, которая мне не во всем нравилась, но которую я хотя бы понимала, и вынуждена познакомиться с новой Вест, которая мне совершенно не нравится, но у меня нет иного выхода, кроме как принять ее.

Я как загипнотизированная смотрю в зеркало. Не чужая, но уже и не я.

Нет больше черной копны, вместо нее шапка светлых волос, которые на вид и на ощупь как солома. Сухие, хрустящие, ломкие под пальцами и короткие как никогда. Благодаря им мое лицо стирается, становится абсолютно неприметным. Незапоминающимся.

Превосходно.

Снова где-то над головой подходит поезд, только когда металлический грохот удаляется, я слышу плач. Приглушенные всхлипы с другой стороны туалета, отделенной от меня рядом раковин и зеркал.

Женский шепот мягким эхом отражается от плитки и бетона.

- Я знаю, но это еще не конец. У нее еще есть время почти до полуночи.

- Нет, слишком поздно, - слова прерываются рыданиями. - Ей не хватит времени, чтобы наверстать то, что она упустила, пока убегала.

- Скажи ей, что она все еще может попытаться. - Голос первой женщины звучит неуверенно даже для меня. - Ты ее мать. Ты должна поговорить с ней.

- Она меня не послушает, - простонала в слезах мать. - Что мне ей сказать? Что ты говорила своей, когда пришла ее очередь?

Пауза.

- Только то, что единственный выход - стать лучшей. Неважно, каким путем этого добиться.

- Она говорит, что из ее Альта получится лучший солдат. - Всхлипы теперь становятся тише, пропадают. - Потому что, она бы не была так напугана, если бы заслуживала победы.

Я больше не хочу слушать. Горе в голосе матери слишком похоже на скорбь: она знает, что ее дочь вот-вот взорвется, что нельзя исправить тридцать один день уклонения от назначения несколькими часами отчаянной борьбы.

Бросив последний взгляд в зеркало, я закидываю рюкзак за плечи и выбегаю из туалета, проталкиваюсь через очередную волну людей, выходящий из прибывшего поезда. Я ускоряю шаг, как только ступаю на тротуар, стараясь оставить позади эти голоса. Я стараюсь не думать, что бы сказала мне моя мама, если бы была здесь, стала бы она снова вспоминать, как встретила родителей моего Альта.

Это случилось шестнадцать лет назад, в тот день, когда мои родители ездили в лабораторию Совета, чтобы составить мою генетическую карту - схему будущего ребенка, которого они собирались завести. Следующей парой, стремившейся завести ребенка, разумеется, были родители моего Альта.

- Мы никогда не должны были встретиться, - сказала мне мама. В тот день мы покупали мне одежду к новому учебному году и остановились пообедать в одном из кафе в Гриде. Помню, она, как обычно, разрешала мне таскать кусочки из ее тарелки, потому что мы должны были заказывать еду из разных меню.

- И всё-таки, почему нет? - спросила я.

- В лаборатории произошёл…инцидент, когда одна мать напала на другую, пытаясь помешать ее ребенку, появиться на свет. В этом, конечно, не было никакого смысла: Альт её ребенка просто родился бы у других родителей.

- Это был день первого приёма, она была взволнована и напряжена и… ну, оказалось, что всех нас направили в одну и ту же комнату. Меня, твоего отца, их. И они были… нормальными. Нормальными, милыми и совсем не страшными. У тебя её нос, Вест. В нашей семье нет никого другого с таким же слегка вздёрнутым кончиком носа. Твой подбородок тоже круглее, чем у кого-либо из наших. И ещё у тебя его высокие скулы.

Я подняла руку и коснулась своего носа, подбородка, щёк, всех очертаний и линий, знакомых мне с рождения. Помню, мне вдруг стало казаться, что они чужие, не мои, что это не настоящая я.

А потом мамино лицо стало тревожным:

- Я смеялась, кивала, мы вчетвером разговаривали о погоде, безупречных условиях и чистоте в лаборатории. И на протяжении этого времени, я делала всё возможное, чтобы не вцепиться в неё ногтями, и не выцарапать ей глаза, а его не ударить со всей силы. Застрять в одной комнате с теми, кто родит и вырастит одного из злейших врагов - того, кто может заставить нас почувствовать самую сильную боль, которую только можно вообразить? Я прекрасно понимаю реакцию той матери.

Она никогда больше об этом не заговаривала, как и я. Кроме того, что она была не из тех, кто вслух критикует систему отбора, утвержденную Советом, ей, как и всем жителям Керша, было присуще чувство долга. Что касается меня, то я не хотела снова пережить это ощущение. Это чувство, будто я настолько же состою из тех, кого не знаю, как и из тех, кого знаю.

Первые капли дождя попадают на макушку моей недавно высветленной головы, кожа которой, всё ещё чувствительна. Электрический озоновый запах дождя, встретившегося с асфальтом, наполняет нос. Я поднимаю лицо к небу.

Уже совсем темно, подходит к концу ещё один день. Тучи густые и бесконечные, и я знаю, что не смогу переждать эту бурю. Пора искать место для ночёвки, хотя наступление утра означает, что уже не восемь дней осталось, а семь…

Я мчусь через дорогу - туда, где находится библиотека. Предупреждение Корда, что мне надо убраться из Грида, быстро угасает, как искра нежелательных воспоминаний в голове. Я говорю себе, что послушала бы его, если бы не увидела сегодня своего Альта. Но сейчас я здесь, а идея бродить под дождем в поисках укрытия, совершенно меня не привлекает. Если удостовериться, что её здесь нет, значит я буду в безопасности. По крайней мере, на эту ночь.