Страница 7 из 68
Надо заметить, что Пауль рассказал нам еще об одном эпизоде, после которого трещина в отношениях эсэсовцев и их четверки переросла в глубокую пропасть. Это случилось за пару дней до его пленения, после боя около села Шатили. Именно в тот момент рассказа полковнику пришла в голову мысль изменить свои планы в отношении его друзей. Первоначально Лев Давидович хотел просто убедить немцев, что в советском плену им ничего не грозит, и уговорить сдаться.
Рассказывает рядовой Гроне:
— После боя опьяневшие от пролитой крови абреки жестоко добивали раненых красноармейцев. Ну вы же знаете, ЧТО они сделали в Шатили! Нервы Кристиана не выдержали ужаса, творящегося на наших глазах, а тут еще оберштурмфюрер приказал нам «помочь» бандитам.
— Ах, вот как? И…
— У рядового Димпера случилась истерика. Шмеккер успокаивал его.
— Как успокаивал?
— А так. Дал пару раз по морде и сказал: «Du bist ein deutscher Soldat, du bist kein kleines Mädchen! (Ты немецкий солдат, а не сопливая девчонка!)
— Ценный педагогический прием!
Гюнтер схватил его за руку и заявил: «Вы не смеете бить Криса именно потому, что он немецкий солдат. И не смеете отдавать нам подобные преступные приказы. Мы посланы сюда не заниматься разбоем, а честно воевать. И вы никогда больше не поднимете руку ни на одного из моих друзей!»
— Да я просто расстреляю всю вашу четверку за коммунистическую пропаганду! — завелся эсэсман.
— Валяйте, расстреливайте! А мосты ваши неграмотные абреки сами взрывать будут?! За рацию Абдулла сядет?! Как вы с ними вообще без переводчиков разговаривать будете?!
— Однако! Бунт на корабле, — покачал головой полковник. — Вас спасло только то, что вы пока необходимы оберштурмфюреру. Но я думаю, он мстительный человек и выполнит свою угрозу, как только вы вернетесь в центр. Трибунал вам обеспечен. Если я правильно понял, эсэсовцев осталось всего двое, вас четверо. Почему вы позволяете им издеваться над собой?!
— Да мы с эсэсманами тогда чуть не перестреляли друг друга! Если бы можно было, мы оторвались бы от банды и до конца войны укрывались бы в горах, никого не трогая. Тем более что Алекс и Крис практически местные, а Гюнтер в горах как дома. Но это считается дезертирством, за это гестапо обрушит репрессии на наши семьи в Германии.
— А чем бы питались? Грабили местное население? — усмехается Лев Давидович.
— Зря вы так о нас думаете. Мы солдаты, а не разбойники. Охотились бы, рыбу ловили, в горах грибов-орехов-ягод полно.
Рассказывает старшина Нестеренко:
— То есть они все продумали. Пауль говорил об этом с такой обескураживающей детской наивностью! Прямо книжка про Тома Сойера, сбежавшего из дома — охотиться, рыбу ловить. Залечь на дно, а где-то в верхних слоях океана пусть бушует шторм войны.
— То есть вам мешают наслаждаться горным отдыхом только оберштурмфюрер и Шамиль? — иронизирует майор. — Ну, так это поправимо! Вы помогаете нам поймать эсэсовцев и бандитов, а потом хоть охотьтесь, хоть грибы собирайте. Совершенно спокойно, ведь никто не сможет сообщить в абвер о вашем дезертирстве.
Мой бедный немецкий друг в полной прострации.
Это что — шутка?!
Вовсе нет. Если он уговорит своих друзей и они сдадут банду, советское командование гарантирует им жизнь и свободу.
— А наши семьи?
— Но откуда гестапо узнает правду?!
Рассказывает рядовой Гроне:
— Благодарю тебя, Господи! Это шанс, на который я даже не смел надеяться. Шанс выпутаться из этой кровавой передряги. Причем шанс выпутаться, не роняя своей воинской чести, не предавая Фатерланд. Шмеккер и Шамиль — кровавые маньяки, они по всем божеским и человеческим законам уже трижды заслужили смерть! А бандиты — вообще унтерменши, о них даже думать не стоит. Их цементирует железная воля предводителя, не станет его — полбанды сразу же разбежится по родным аулам, остальных легко переловят.
Ночью нам инсценируют побег. Мое разбитое лицо и окровавленная немецкая форма выглядят предельно живописно и всем своим видом подтверждают историю о пытках в НКВД. Легенда для оберштурмфюрера такова: русские заподозрили Нестеренко в сотрудничестве с абвером из-за старого знакомства со мной. Спасая нас обоих от расстрела, Серега бежит вместе со мной. Старшина должен убедить Шмека, что настроен антисоветски и готов сражаться за Великую Германию.
Сомневаюсь, что это очень правдоподобно, но без няньки меня не отпускают. Не доверяют.
ЧАСТЬ 2
Рассказывает старшина Нестеренко:
— Задыхаясь от быстрого бега, ломимся через густые заросли боярышника, мокрые колючие ветви хлещут по лицу, сзади постепенно смолкают выстрелы ложной погони — как будто не догнали.
Когда останавливаемся отдышаться, Пауль оборачивается ко мне и просит: «Пожалуйста, не говори никому, что я на расстреле плакал».
— Да что ты! Я, наоборот, скажу, что ты, рванув на груди рубаху, кричал «Хайль Гитлер!».
— Не вздумай!
— Почему?
— Камерады примут меня за идиота.
Поднимаемся все выше в горы и к середине следующего дня доходим до сакли старого чабана. Навстречу выбегает пара здоровенных пастушьих овчарок, но, признав Пауля, начинают дружелюбно махать пушистыми хвостами: видимо, здесь он частый гость.
Седобородый аксакал гостеприимно поит нас чаем с чуреком, его внук-подросток тем временем режет барашка для шашлыка. Конечно, я и раньше знал о лояльном отношении местных к фашистам, но такая идиллия меня коробит.
— У деда сын в банде, — рассказывает мой друг.
Не успело подрумяниться мясо на угольях, как на огонек пришли еще двое.
Судя по описанию, Гюнтер и Крис. Радостно обнимаются с Паулем, хлопают по плечу. Заботливо переодевают его в запасную фуфайку из рюкзака.
Тот рассказывает о своих приключениях в плену у большевиков, но хотя говорит по-немецки, по тону чувствую: приукрашивает и привирает. Он и в детстве умел вдохновенно приврать — этакий юный барон Мюнхгаузен.
Затем из кустов выныривает Алекс — Алешка. Узнав, что я из Грозного, подает мне руку и говорит: «Здорово! Теперь у нас еще хоть один казак в отряде будет. А то я один среди фрицев».
— А как же Кристиан, он же вроде наполовину русский?
— Крис не еврей, чтобы определять нацию по матери, считает себя немцем. Я тоже не русский, а казак. Все мои предки по отцовской линии — терские казаки, мой прадед с генералом Ермоловым Кавказ усмирял, — уточняет свою биографию герр Ростоцкий.
— Дед усмирял, а ты баламутишь, — шучу я.
— Германия баламутит национальные чувства нохчей, чтобы те помогли немцам таскать каштаны из огня, — цинично ухмыляется Алекс. — Только вряд ли Гитлер после победы на Кавказе позволит им создать свое государство.
— Не для того мы кровь здесь проливаем, — вторит ему Димпер. — Кавказ будет наш. Мы тут уже двести лет живем, со времен Екатерины.
Пауль кидает кости одной из чабанских собак, оставшейся с нами. Это совсем молодой пес, любимчик всей четверки. Внезапно что-то почуяв, он начал беспокойно лаять в наступающий полумрак.
— Что это? — насторожился Крис.
— Успокойтесь, камерады, — усмехнулся Гюнтер. — Это просто шакалы. Они нам не опасны.
Алексей разливает по стаканам слабенький немецкий шнапс.
— Ну, за знакомство!
Сидим у костра, едим шашлык, дружески болтаем, периодически поднимая тосты.
Ловлю себя на мысли, что с трудом воспринимаю их как фашистских солдат: в пляшущем свете костра они выглядят как туристы на привале. Сходство усиливает гитара Криса и то, что они одеты не в привычную полевую форму вермахта и короткие сапоги, а в какие-то брезентовые ветровки и горные ботинки со шнуровкой.
Вот только пьют они не по-нашему, уж больно маленькими дозами.