Страница 6 из 68
Лагодинский усмехается: «Натерпелся…», — и протягивает флягу.
Пауль делает судорожный глоток и закашливается — во фляге не вода, а водка. Салага! Это он только корчит из себя крутого арийца, а на самом деле просто перепуганный и растерявшийся пацан.
Сажаю его сзади себя на лошадь, он крепко прижимается ко мне. Уже не плачет, но продолжает дрожать крупной дрожью, как захолодавший щенок. Или волчонок, оторванный от стаи. Часто охотникам удается воспитать из таких волчат верных охотничьих псов. Думаю, что это возможно и с человеком.
Рассказывает рядовой Гроне:
— К моему удивлению, полковник Лагодинский для начала предложил нам выпить и закусить. Шутит: «Война — войной, а обед по расписанию». Сели все вместе, невзирая на чины: полковник, старшина и рядовой. В вермахте так не положено, а тут Серега с ним запанибрата.
Серега мечет одну рюмку за другой, красный весь, вспотевший. Расписывает полковнику о жизни наших семей в Грозном с 1928 по 1936 год. Тот, слегка пригубливая из рюмки, внимательно слушает, изредка бросая взгляды в мою сторону, я тоже присматриваюсь к нему.
Лев Давидович уже немолодой человек и больше похож на школьного учителя, чем на офицера: у него интеллигентное лицо, высокий лоб с залысинами, старомодное пенсне на длинном горбатом носу; говорит вежливо, не повышая голоса, но очень аргументированно. Он даже чем-то отдаленно напоминает мне моего отца — то ли тем, что носит пенсне, то ли тихой рассудительной речью.
Я пока «не отошел от шока», старательно жую местные деликатесы, пить стараюсь поменьше. Надо держаться настороже.
Надо сказать, что мне ужасно стыдно за свою истерику на расстреле. Враги видели германского воина в слезах!
Вдруг полковник делает мне совершенно неожиданный комплимент — говорит, что я очень смело Держался на допросе у Джапаридзе.
— Любой немецкий солдат на моем месте держался бы так же, — заявляю я с набитым ртом. — Думаю, кое-кто еще бы и «Хайль Гитлер!» орал.
Тут вдруг они начинают хохотать, а Лагодинский сквозь смех говорит:
— Мне чаще на допросах приходилось слышать «Гитлер капут!».
Говорит, что обычно или сразу умоляют о пощаде, или раскисают после первого же удара.
Какой позор! Не может быть!
— Да вот, я пару месяцев назад допрашивал одного из вашей группы, некоего шарфюрера Хешке, — рассказывает Лагодинский.
— Ага, я лично на скалу залезал, снимал его, — говорит Серега. — Он чуть не обделался со страху, в ногах у меня валялся, сапоги лизал, просил не убивать. Его даже пальцем никто не тронул, а он все рассказал.
— Мы догадывались, откуда НКВД так много известно о разведгруппе! На допросе ваш Хешке такие сопли распустил, обещал сотрудничать с НКВД. Клялся, что его папа коммунист, — добавляет Лев Давидович.
— Нацист его папаша еще с 1933 года, а сам он… — выдаю его полную характеристику на русском матерном. — И эта мразь назвала меня тогда слюнтяем! — заканчиваю я гневно.
— И еще коммунистом, — полковник хитро прищуривает глаза. — Ты на него за это сильно обиделся?
— Это далеко не самое худшее оскорбление, — парирую я.
Потом полковник рассказал про нашего Шамиля. Оказывается, тот взял имя известного в XIX веке имама — святого человека. Настоящее его имя Абдулла, и он вовсе не бывший мулла, а вор и насильник. Говорит, что хадж в Мекку совершил, а сам в это время в тюрьме сидел.
— Наш Хайнц тоже из бывших уголовников, — вставляю я.
— Ну, вот видишь, сколько у них общего. Родные души! — иронизирует Серый.
— При Гинденбурге сидел за вооруженный грабеж, а при Гитлере за то же самое в России железный крест получил, — язвительно вторю я.
Оказывается, НКВД давно и небезуспешно охотится за бандой Абдуллы: их уже обложили, как волков, со всех сторон. Можно сказать, что последнее время абреков выручала только круговая порука, когда население чеченских аулов отказывалось сообщать о передвижениях бандитов властям, потому что в банде много их родственников. Но не все джигиты отпетые головорезы, многих Шамиль обманывает или загоняет в банду силой.
— Ну, ладно темные невежественные горцы. Они искренне думают, что ведут праведный джихад за свою веру и после смерти попадут к гуриям в рай, — говорит Лев Давидович. — Но ты-то умный парень из интеллигентной семьи. Ты за что сражаешься?
«Вот теперь уже не знаю, — не озвучиваю свои мысли я. — Получается, что мы уже сражаемся за свои собственные шкуры. Просто из страха поголовного возмездия».
— Абдулла гонит своих джигитов на убой, как стадо баранов. Ты ж не баран. Что ты делаешь в их стаде? Под нож ведь все вместе пойдете. Тебе оно надо?!
Точно — оно мне надо?! Будто мои мысли читает. Я как песчинка попал между страшными жерновами истории. С одной стороны, такие как оберштурмфюрер Шмеккер, Хайнц, Хешке и Абдулла, грязь, кровь и подлость. С другой — Сема, Серега, дядя Леша, тетя Тося, да все мои друзья и знакомые из солнечного грозненского детства! Но есть еще товарищи по другую сторону баррикад. Как же Алекс, Крис и Гюнтер? Я не могу отречься от них. Мы вместе прошли учебку в Лютцензее, вместе принимали присягу, делились последним кусочком хлеба на привале, прикрывали друг друга в бою.
А может, попробовать рассказать о них этому пожилому еврею с мудрыми глазами царя Соломона? Он должен понять! Ведь он сам сказал, что Сталин разделяет Гитлера и немецкий народ.
Рассказывает старшина Нестеренко:
— Вообще занимательно было послушать про этих трех персонажей. Обычно враги представляются какой-то безликой общей массой, как мишени в тире. Просто стреляй по ним и не вдавайся в подробности биографии. А тут… Пауль так эмоционально рассказывал обо всех своих камерадах, что я четко представил себе каждого из них и даже (черт побери!) проникся к ним какой-то долей симпатии.
Оказывается, Алекс — вообще не немец, а терский казак. Родился в станице Червленой в 1915 году, сын казачьего атамана. После Гражданской войны эмигрировали в Германию. Так что он по-настоящему Алешка Ростоцкий. И особняк у них был в Грозном, и дед где-то на грозненском кладбище похоронен. Сам Алексей всю жизнь мечтал вернуться на Родину, изучал в Берлинском университете русскую литературу.
Кристиан — немец только наполовину, его мать русская, а отец из обрусевших немцев. Родился в немецкой колонии Каны, это менее 200 километров отсюда, на Ставрополье, сейчас эта местность временно оккупирована врагом. Учился в Грозненском нефтяном техникуме. Еще молодой пацан, веселый, бесшабашный. Хорошо поет и играет на гитаре, сам сочиняет стихи и песни.
Вот Гюнтер действительно стопроцентный немец, но к нацистам относится более чем прохладно. Самый старший из троих по званию и по возрасту, ему почти тридцать. Достаточно взрослый и разумный человек, со своими принципами и понятиями о чести. Заядлый альпинист, с рюкзаком за плечами исходил весь Кавказ, поднимался на Эльбрус и Казбек, мечтал штурмовать Эверест. Увлекается фотоделом, именно его горные пейзажи я видел среди фотографий Пауля.
В общем, у всех есть какие-то российские корни, и все хорошо говорят по-русски. Неудивительно — их специально так в разведшколе подбирали, со знанием местности, языка и обычаев.
Оказывается, все четверо разочарованы в своей миссии, недовольны излишней жестокостью своего командира и его подручного.
Вообще хитрюга Лагодинский так здорово разговорил Пауля, что тот уже буквально жалуется нам на своего оберштурмфюрера, как школьник на несправедливого учителя.
Пылко, с обидой рассказывает, что Шмеккер был очень заносчив и высокомерен, сильно доставал их мелочными придирками и муштрой, часто унижал. Нередко в глаза называл Алекса русским тупицей, а Кристиана недоделанной грязнокровкой. Он откровенно не любил эту четверку, и они платили ему той же монетой. С эсэсовцем Хайнцем ребята тоже сильно не ладили, пару раз Гюнтер даже дрался с ним.
Шамиля и его абреков все четверо презирают, уверены, что НКВД вскоре накроет банду. Те, что постарше и поумнее, даже сомневаются в победе германского оружия и исходе войны в целом.