Страница 46 из 68
— Прыгайте за ним, идиоты! — надрывает глотку Ганс Гольдвиц и буквально пинками сталкивает своих эсэсманов вниз, затем прыгает сам. Кавказцы нерешительно толпятся у края обрыва, затем тоже следуют за немцами. Растянувшись цепью, все вместе они пытаются поймать меня. Как-то не очень весело чувствовать себя в роли объекта охоты!
Я опередил их метров на пятьдесят, и если бы дело было летом и на деревьях была бы густая листва, способная укрыть меня от глаз преследователей, я бы наверняка смог оторваться от погони. Но лес стоял голый и прозрачный. Не теряя меня из вида, охотники с улюлюканьем бежали за мной, постепенно сокращая расстояние. В принципе я бегаю неплохо, но, вспомните, перед этим я был сильно избит и ослаб, а мои преследователи полны сил.
А вот это уже более чем неприятный сюрприз! Я уже догадывался по приближающемуся грохоту, что впереди река, и вот она, пожалуйста! Ревущий бурный поток, порожденный тающим ледником, стремительно несется, прокладывая себе русло между огромных валунов и истрепанных горными ветрами елей. Нельзя сказать, что речка широка, но бешеная сила бушующей воды внушает невольное опасение. Однако другого пути у меня нет! Собрав все силы, прыгаю с крутого берега, пытаясь достичь ближайшего из обкатанных водой скальных обломков, чей серый базальтовый бок округлой спиной бегемота выступает над поверхностью пенящейся воды. Хоп-ля! Удалось! Балансируя на скользкой поверхности, как эквилибрист на шаре, делаю следующий отчаянный прыжок. Преследователи палят по мне из всех стволов, их пули высекают искры из камней под моими ногами.
О черт! Очередной валун, как говорят альпинисты, оказался «живым» и предательски перевернулся у меня под ногой! Не удержав равновесия, падаю в ледяную воду, пытаюсь подняться, но неимоверная сила стремительного потока подхватывает меня и швыряет головой о следующий камень. С головой ухожу под воду, захлебываюсь, набираю полный рот воды, отплевываюсь и снова, влекомый горным потоком, боком налетаю на очередной валун. Каким бы человек ни был хорошим пловцом, но плавать здесь невозможно! Река играет моим телом, как сказочный великан, водяные струи оказываются плотными и жестокими, как мускулистые руки. Я уже почти захлебнулся, темнеет в глазах, однако осознаю, что озлобленные погоней диверсанты хотя бы перестали стрелять в меня, а просто с торжествующими воплями несутся вдоль реки. Но вот русло реки перегораживает естественным мостом упавшее толстое дерево. Из последних сил умудряюсь зацепиться за нависающий над водой сук и, как мокрая кошка, вскарабкиваюсь на ствол. Проползаю по скользкой коре несколько метров, отделяющих меня от противоположного берега, встаю на ноги и пытаюсь бежать дальше.
Но погоня также легко перебирается через реку по тому же пути! Радостно кричат, чувствуя, что добыча уже буквально у них в руках!
Вот они уже охватили меня кольцом, кто-то подставил подножку, и я кубарем покатился по земле.
«Все, мне капут, они больше не станут верить мне», — мелькает в моей голове.
И тут вдруг ближайший ко мне горец падает, скошенный метким снайперским выстрелом, за ним еще один.
Какое счастье, это наши услыхали погоню и пришли мне на помощь! Они стреляют из-за бараньих лбов на верху ущелья, враги зажаты на узкой полоске берега, и стрелять им вверх неудобно.
— Бей нацистов! — ору я по-русски и, выхватив автомат у замешкавшегося горца, в упор стреляю в него и стоящего рядом диверсанта, остальные в панике пытаются отступить. Они застигнуты на открытом месте, им негде залечь и укрыться от ведущегося сверху смертоносного огня, поэтому для них путь к спасению один — как можно быстрее добежать до деревьев.
Преследование небезопасно, но для нашего же блага лучше перестрелять всех, нам не нужно, чтобы легенда о наших подвигах дошла до гестапо. Несемся вслед, громадными прыжками перемахивая через кусты. Ахмет бежит первым, ломится как лось через заросли, вопит что-то грозное по-ингушски.
Однако, попав в густой подлесок, враги разбежались в разные стороны.
Я бегу за Гансом Гольдвицем, широкая спина нациста, обтянутая грязной телогрейкой, мельтешит всего метрах в десяти от меня, он перепрыгивает через неширокий ручей и начинает лихорадочно карабкаться вверх по склону. Теперь я охотник, а он добыча, роли поменялись! Но в моем автомате, который я отобрал у десантника, кончились патроны, очевидно, у хозяина и так был неполный рожок. Однако преследуемый тоже не может отстреливаться, его пистолет тоже пуст, и он выбросил его, как ненужную игрушку, чтобы не занимал руки. Руки нужны ему для подъема. Немец карабкается вверх, как таракан по стенке, цепляясь за ветви колючего кустарника, обдирая ладони до крови, комья земли сыплются из-под его сапог. Под немалым весом здоровенного нациста куст с корнем выдирается из влажной земли, и детина, скользя на пузе по грязи, скатывается вниз по склону прямо на меня.
И мы сцепляемся в смертельной схватке! Мы оба знаем, что живым из этого боя может выйти только кто-то один. Яростно вцепившись друг в друга, мы с рычанием катаемся по земле. Противник не выше меня ростом, но старше и коренастее, его руки длинны, как у гориллы, и сильны, как стальные тиски. Схватив меня за волосы, он начинает неистово бить меня головой оземь. Изловчившись, я ударом шипованного ботинка в живот отбрасываю его в сторону; враг, кряхтя, поднимается, в его руке возникает длинный нож. Делая им обманные движения в воздухе, нацист на полусогнутых ногах кружится вокруг меня.
Вот где пригодились ваши восточные боевые искусства, майор Петров! Распластавшись в прыжке, ногой вышибаю клинок из его руки; кувыркнувшись в воздухе, прекрасно отцентрованный нож втыкается на пол-лезвия в землю и стоит, подрагивая, метрах в трех от нас. Оба мы наперегонки кидаемся за оружием; нацист, к сожалению, стоял ближе, и приз достается ему. Яростно оскалив зубы, враг пытается достать ножом до моего тела, я перехватываю его руку, выворачиваю, и его собственный нож втыкается в его собственное горло. Эсэсман хрипит, его рот распяливается в жутком крике, а из его шеи фонтаном хлещет кровь. Зажав горло скрюченными пальцами, он в предсмертной судороге бьется по земле. Выстрел в упор из Серегиного автомата прекращает его мучения.
Я сижу на коленях рядом с трупом, из моих дрожащих рук друг вынимает окровавленный эсэсовский кинжал.
— Надо же, «Meine Ehre Heißt Treue!» (Моя честь зовется верность), — комментирует он надпись на лезвии. — Какая у такой падали может быть честь? А ты молодец, такого матерого фашиста завалил.
Господи! Мне хочется выть, выть в безысходном отчаянии, как волк на луну! Господи, я ненавидел этого нациста, я знал, что он бы безжалостно убил меня, если бы смог взять верх. Тогда почему же у меня такое смятение на душе?! Может, потому, что мне в первый раз в жизни пришлось убить человека ножом, и я весь залит человеческой кровью? Господи, человека ли?! Ведь это именно по его приказу убивали Славика? Господи, я отомстил за моего бедного русского друга! Я прав, я тысячу раз прав.
— Собаке собачья смерть! — заключает Нестеренко и, взяв меня за руку, уводит от трупа.
Меня всего трясет: и от нервных переживаний, и от холода — на мне насквозь промокшее после купания в реке обмундирование. Товарищи спешно раскладывают костер, Серега раздевает меня и, не жалея спирта из своей фляги, растирает мое тело жесткой рукавицей. Потом почти насильно вливает мне в горло остатки огненного пойла: «Это поможет тебе побыстрее успокоиться и не простудиться!» Снимает с себя теплый свитер, остальные товарищи тоже делятся своими вещами, и вот я одет и согрет не только теплом их вещей, но и теплом их искренней заботы обо мне.
Рассказывает старшина Нестеренко:
— Одного из тяжелораненых врагов нашим удалось захватить в плен, вот он сидит, привалившись спиной к дереву, Петров наскоро перевязал его раны и теперь готовится допросить его.
Пленный явно не немец: бритая голова, курчавая темная бородка. Игнорируя нас, антрацитовые глаза впиваются в Асланбека.