Страница 30 из 68
Мой новый друг просто заворожен величественным пейзажем. Некоторое время стоим в благоговейном молчании перед монументальной картиной матушки-природы.
— А на Вашхан-Дароевском водопаде еще красивее, — говорю я. — Мы были там, когда еще ходили вместе с абреками.
— Эй, вы на крыше, что ли? — раздался снизу голос Димпера, а затем его взлохмаченные рыжие волосы возникли над парапетом. Вместе с ним на крышу поднялись все остальные: Гюнтер, Ростоцкий и Нестеренко.
— Классное местечко вы себе выбрали, — одобрил он. — Обрыв, река и облака…
— Того гляди намнут бока… — продолжил я знакомую шутку.
— Это вы о чем? — не понял Курт. — Переведи.
— Да так, о своем, о девичьем, — заржал Серега. — Учите русский, чтобы понимать юмор! Яблоки будете? Тетя Тося передала со своего сада.
Он кинул нам каждому по крупному спелому яблоку, и мы с удовольствием вгрызлись в их румяные бока. Яблоки громко хрустели под нашими крепкими зубами, они были такие сочные и вкусные, словно вобрали в себя всю свежесть щедрой кавказской осени.
Господи, как хорошо сидеть так в компании друзей, любуясь наступающим закатом, и вдыхать пьянящий, настоянный на альпийских травах горный воздух! Словно и нет никакой войны, словно все мы просто мирные туристы на турбазе.
Рассказывает старшина Нестеренко:
— Внезапно со стороны заходящего солнца появились шесть черных точек. Они стремительно росли и быстро превратились в пару самолетов с черными крестами на крыльях. Их преследовали четыре краснозвездных «ястребка».
— «Ме-109» и «Як-1», — опытным глазом сразу определил Курт. — Или разведчики, или свободные охотники, попались на глаза русским из ПВО.
Немецким летчикам пришлось принять бой практически прямо над нашими головами.
Не, ну понятное дело — каждый болел за свою команду, как на футбольном матче. Впившись глазами в стремительные силуэты «мессеров» и «яков», мы громко комментировали происходящее. Бой оказался скоротечным. Буквально на первой минуте ведущему фашистской пары удалось зайти в хвост нашему «ястребку» и всадить пулеметную очередь в его хвостовое оперение. Но наш русский ведущий, горя желанием отомстить за товарища, сам перешел в атаку и поймал немца в прицел.
— Давай быстрее уходи из-под его выстрела! — кричал Пауль, подпрыгивая от возбуждения.
— Чего же уходи, — возмутился я. — Пусть он не успеет уйти, подлюка, ведь он только что чуть не убил нашего!
Но, видимо, фриц был матерым асом. Сделав крутой вираж, он все-таки выскользнул из-под прицела ведущего русской пары. Зато от нашего самолета, подстреленного фашистом, потянулся густой шлейф дыма. Теряя высоту, бедный «ястребок» устремился к земле. Слава богу, летчик успел выпрыгнуть с парашютом, белый купол медленно опускался над лесом за крепостью.
И тут точно как болельщики при забитом голе фрицы заорали свое «Гут гемахт, камерад!» (хорошо сделал, товарищ!).
На их лицах был такой восторг, словно они фанаты на стадионе и их любимая команда выиграла кубок!
Я медленно развернулся и от всей души влепил Паулю по роже. Он аж перекувыркнулся в полете и с ошалелыми глазами сполз по стенке. Немцы замолчали, как по команде. Курт даже опасливо отодвинулся от меня.
— Съешь хотя бы лимон, чтобы у тебя не была такая довольная харя, — крикнул я Паулю.
Пошатываясь, немец встал. Из носа хлестала кровь, заливая воротник мундира.
— Ты же не думал, что я буду болеть за ваших пилотов? — криво улыбаясь, спросил он.
— Но ты хотя бы держи свои чувства при себе, — сердито ответил я. — Возьми платок и уйми кровь.
Мы все немного отвлеклись от воздушного боя, а там тем временем наш летчик сумел-таки сравнять счет. Одна из вражеских машин задымила и свалилась в штопор. Маленькой куклой от него отделился пилот и на парашюте стал опускаться почти прямо на крепостные стены. Солдаты из гарнизона нашей крепости наперегонки рванули к месту его приземления.
Немецкий летчик был не слишком молод, среднего роста, с прямой осанкой и жестким волевым лицом. Слегка опустив голову, он стоял в плотном кольце красноармейцев. На шее у него красовался рыцарский крест. Матерый стервятник! По-моему, Курт что-то сказал своим по его поводу, возможно, он даже знал сбитого. Но нашим немцам не позволили даже приблизиться к летчику. Лагодинский с Петровым сами быстро допросили пленного и отправили на машине в Грозный.
После этого Петров возмущенно рассказывал нам: «Представляете, заявил, что он никакой не фашист и вся политика Гитлера ему по барабану. К русским он никакой ненависти не испытывает, но есть стремление увеличить — Abschusslieste — личный счет сбитых самолетов. Для него это как спорт, набирает очки».
— Понимаете, это действительно так. Большинство наших пилотов видят в войне настоящий мужской спорт и стараются воевать, как джентльмены, — тщательно подбирая слова, прокомментировал Курт.
— А мы деремся без правил, как в уличной драке. Когда в темном переулке на тебя нападает грабитель и убийца, все приемы хороши, — намеренно грубо заявил я.
— Как у Толстого: «Поднимается дубина народной войны и крушит врага до тех пор, пока ни одного не останется на нашей земле», — поддержал его капитан.
— Это точно, ваши дерутся с гораздо большей ненавистью и остервенением, — покачал головой Гюнтер.
— А вы чего ожидали? Приперлись на нашу землю как захватчики и думаете, вас хлебом-солью встречать будут? Знаешь, как в песне: «Пусть ярость благородная вскипает как волна!»
Фрицы молча переглянулись, но ничего не ответили. В воздухе повисла гнетущая тишина.
Рассказывает рядовой Гроне:
— …Но в голове у меня продолжали крутиться эти мысли, и я вспомнил одного из моих школьных друзей, ставшего впоследствии пилотом люфтваффе. Его звали Николас Шмидт, но в школе все звали его просто Ники.
Ники рассказывал мне, что пятилетним мальчишкой впервые увидел в небе самолет и буквально влюбился в авиацию. Все стены в его комнате были заклеены фотографиями летчиков и самолетов, с потолка на ниточках свисали изготовленные своими руками модельки, а сам хозяин комнаты с горящими глазами рассказывал о воздушном бое и тут же ладонями показывал фигуры высшего пилотажа — «бочку», «мертвую петлю», «штопор». Нам казалось, что он знал об авиации почти все, он был ходячей энциклопедией; он бежал на очередное занятие планеристов в гитлерюгенде, как другие ребята бежали на свидание с горячо любимой девчонкой… Он был настоящим фанатом авиации, впрочем, почти все мальчишки-планеристы были такими же влюбленными в небо. Ибо только бешеным фанатизмом можно было объяснить то упорство, которое они проявляли ради нескольких минут полета на собранном своими руками планере.
Первое время я тоже ходил с ними: они летали на планере с крутого склона горы, на небольшой высоте, и весь полет длился считаные минуты. Но ведь для этого им приходилось буквально на себе тащить разобранный планер на расстояние около восьми километров в гору! Прямо как по русской поговорке: «Любишь кататься — люби и саночки возить».
Конечно, «кататься» было обалденно: сказочное чувство свободного полета, стремительно несущаяся под ногами земля и чувство власти над крылатой машиной! Мы летели, и ветер свистел в ушах, опьяненные полетом, мы восторженно орали: «Und höher und höher und höher wir steigen trotz Haß und Verbot…» (Все выше, и выше, и выше стремим мы полег наших птиц…), и не было людей счастливее нас!
Но тащить этот тяжеленный планер подобно бурлакам туда и обратно, когда от тяжести ломит спину и ноют руки, когда ладони покрываются кровавыми мозолями от канатов — у Ники и остальных хватило мужества выдержать эти испытания, я же с тремя другими шалопаями «сошел с дистанции» и предпочел тяжелому, но благородному труду веселое времяпрепровождение с девочками из БДМ.
Мой друг прошел путь планериста до конца и в 1940-м добровольцем завербовался в люфтваффе. Сначала его не хотели брать из-за искривления носовой перегородки — незначительный дефект, но отбор в истребительную авиацию был очень строг. Ники пришлось перенести очень болезненную и кровавую операцию, но он мог бы пойти и на большие жертвы ради осуществления своей мечты! И он таки добился своего — стал пилотом на «Фокке-Вульфе»!