Страница 29 из 68
Рассказывает рядовой Гроне:
— Лагодинский велел мне и моим камерадам ежедневно навещать захваченного летчика. Полковник надеется, что разговоры с нами благотворно повлияют на Курта.
— Guten morgen, Kurt! — я захожу в комнату и сажусь рядом с ним. Летчик еще немного слаб после ранения, но довольно быстро идет на поправку. Молодой здоровый организм девятнадцатилетнего парня берет свое.
Приветствую его дружеским рукопожатием и с каждым днем ощущаю, как наливаются силой его руки.
— Что у нас сегодня на завтрак? Я голоден как волк, — улыбается он, блеснув крупными крепкими зубами. — Готов съесть целого мамонта!
— Мамонта не обещаю, есть хлеб, молоко и пшенная каша.
— Опять пше-енка! — хором, смеясь, тянем мы. Немцы терпеть не могут эту желтую разваристую массу, но русская повариха упорно готовит ее буквально через день. А вот хлеб у них в крепости пекут вкусный и молоко от своей коровы.
Приказ Лагодинского, конечно, закон для нас, но я и сам с удовольствием захожу к новому пленнику. Мы ровесники, с ним очень интересно поговорить на разные темы, и мы с ним как-то сразу подружились. Курт очень любит расспрашивать меня о Кавказе. Сам он из села в Центральной Германии, на Восточном фронте был всего несколько дней, и поэтому представления о России у него самые поверхностные. Мне же очень приятно похвастаться своими знаниями. Неважно, что многое я сам только недавно узнал от Петрова, о терских казаках любил поговорить Ростоцкий, что-то порассказал о колоритных местных обычаях Димпер.
«Кристиан говорит, что чеченский и ингушский языки похожи друг на друга даже больше, чем русский и украинский, поэтому объединяющее самоназвание этих двух народов вайнахи, а собственное название чеченцев нохчи, — поясняю я в ответ на вопрос Курта: — Точно так же, как русские называют нас немцами, но мы ведь Deutsch. Чеченцы очень любят говорить, что их не смогли покорить даже орды Батыя.
В Гражданскую войну казаки воевали на стороне белых, а чеченцы первое время сражались на стороне красных. Была даже так называемая «Чеченская Красная армия», которой командовал Асланбек — старший брат нашего главаря мятежников Шерипова. Вайнахов прельстили обещания чрезвычайного комиссара Юга России Серго Орджоникидзе отдать им земли «слуг самодержавия» — Терского казачества. После своей победы большевики насильственно выселили с родных станиц 70 тысяч терских казаков. Они стали первым кавказским народом, подвергнутым депортации. Казачьи земли действительно отдали вайнахам, образовали Горскую республику.
Но особой благодарности Москва от них не дождалась. Наоборот, чеченцы презрительно расценили такую уступку как слабость и потребовали поголовного выселения русских из Горской республики. Естественно, Сталин ответил на это отказом, и тогда один за одним в Чечне начали вспыхивать вооруженные мятежи. Руководили восстаниями местные религиозные авторитеты — шейхи и муллы. В сентябре 1920 года Нажмутдин Гоцинский и внук имама Шамиля Саид-бей подняли восстание в Горной Чечне и Северном Дагестане. Численность повстанцев достигала около трех тысяч пеших и шестисот конных. Малочисленные отряды Красной Армии были разбиты, а мирное русское население жестоко вырезано. Кстати, Англия и Турция занимались в то время тем же, чем абвер сейчас, — то есть присылали своих военных инструкторов для руководства мятежниками.
— Это неудивительно, — отозвался Курт. — Кавказ поистине лакомый кусочек для любой державы. Нефть — это черное золото. Я слышал, чеченцы были очень недовольны, что большевики закрывали их мечети и духовные школы медресе?
— Ну, так коммунисты и с христианских храмов кресты сбивали и православных попов расстреливали. Масла в огонь подлила также насильственная коллективизация. Масштабы горских восстаний были таковы, что Красная Армия в ходе спецопераций теряла тысячи своих бойцов. Шейх Али Митаев объявил Советской власти «джихад», священную религиозную войну, и собрал под свои знамена 12 тысяч мюридов.
Нашу интересную беседу прервала медсестра Наташа, пришедшая делать Курту перевязку. Вообще русские медики ухаживают за пленным летчиком не хуже, чем за своими ранеными, и он быстро выздоравливает. С Наташей Хансен уже вполне подружился, пытается разговаривать с ней на русском языке, часто спрашивает у меня, как сказать ту или иную фразу.
Рассказывает старшина Нестеренко:
— Беспокоясь о судьбе так и не вернувшегося из Чечни «Юнкерса», немецкое командование запрашивает диверсантов о нем. Наши фрицы отвечают: «По словам местных жителей, над Галашкинским районом сбит большой немецкий самолет. Члены экипажа выпрыгнули с парашютами. И мы, и русские усиленно ищем их. Вопрос в том, кто раньше найдет».
Лагодинский намеренно вводит абвер в заблуждение относительно судьбы летчиков. У него уже готова новая легенда. Якобы диверсантам удалось-таки отыскать радиста и бортмеханика со сбитого «Юнкерса». Смысл?! Оба радиста из группы Саида мертвы, но они успели передать в Центр сообщение о благополучной посадке. Полковник не хочет расстаться с идеей иметь второго радиста для радиоигры. Сообщения «разведданных» от двух групп могут взаимно дополнять друг друга и казаться более достоверными.
От имени Саида в Центр летит радиограмма: «Обер-фельдфебель Курт Хансен спасен, но при приземлении сломал руку и несколько ребер. По выздоровлении использую его в качестве радиста».
Русский врач действительно лечит Курта. Пока не выздоровела его мифическая сломанная рука, Лагодинский усиленно склоняет бортрадиста к сотрудничеству, и вроде даже есть позитивные сдвиги. А вот унтер-офицер Кетлер показал себя убежденным нацистом. Он прекрасно понял, что русские не расстреляют его, и наотрез отказался давать какие-либо показания. Проведя с ним несколько допросов, Лев Давидович решил отправить его в лагерь для военнопленных. Благо нужные ему сведения он уже успел вытянуть у самого командира группы Саида.
Рассказывает рядовой Гроне:
— Кстати, полковник делал попытку через общение со мной повлиять на позицию обоих немцев. Но если в случае с Куртом эффект неплохой, то Кетлер, наоборот, начал отговаривать меня самого подчиняться русским.
— У тебя же должен быть какой-то условный сигнал, что ты работаешь под контролем, — убеждал он меня. — Тайно передай его абверу. Я понимаю, ты боишься, что чекисты расстреляют тебя. Но скорее всего наши сами попытаются начать свою Funkspiel с русскими.
Может, он и был убежденным нацистом, но мозгов у него явно было маловато. Все наши разговоры прослушивались чекистами. Хитрец Лагодинский еще и умудрился использовать двусмысленную ситуацию для того, чтобы проверить меня. Оказывается, я работал не в прямом эфире. Все мои радиограммы записывались на магнитофонную пленку и тщательно проверялись. Никакой лишней информации, даже точки я не мог передать просто физически. Впрочем, я даже не пытался, и полковник оценил это. Однажды он вызвал меня к себе и с улыбочкой объяснил, почему так внезапно прервал мои контакты с Кетлером.
«Даже не думайте обмануть меня, — мягким голосом, в котором, однако, четко проглядывали стальные нотки, предупредил он. — В той школе разведки, где вы все еще только учитесь, я уже давно преподаю. Есть у русских такая присказка. Я думаю, ты сам умный мальчик и все прекрасно понимаешь. Но честно скажу, если что, мне будет очень жаль отдать приказ о твоем расстреле. Ты мне очень нравишься и даже чем-то напоминаешь моего сына. Договорились?»
Рассказываю об этой истории Курту, он реагирует: «Да уж, я и сам понимал, что ваш полковник мягко стелет, да жестко спать». Естественно, подобные разговоры мы стараемся вести не в прослушиваемой комнате.
Летчик чувствует себя уже практически здоровым, и ему разрешили выходить на свежий воздух.
Как хорошо на воле, даже если свобода эта ограничивается стенами крепости! Стремительно взбегаем по крутой боковой лесенке на плоскую крышу трехэтажного строения, расположенного в самом центре двора. Оттуда открывается превосходный вид на горы. Покрытые густым лесом изумрудно-зеленые хребты вздымаются за стеною стена и словно застывшие волны тянутся к горизонту. Вверху небо невероятной синевы с клочьями белоснежных облаков, а внизу неумолчно шумит горная речка. Холодные хрустальные струи, пенясь, перекатываются через огромные валуны в узком месте, а там, где ущелье расширяется, распадаются на несколько потоков, струящихся по широкому ложе из гальки.