Страница 8 из 59
Тем, кто смотрит на Монголию с высоты, она и сегодня может показаться огромным пустым пространством. Страна раскинулась на три часовых пояса, при этом в ней имеется лишь один крупный город и всего 500 населенных пунктов имеют более 500 жителей. С самолета видны унылые голые степи, и ничто не выдает присутствия человека, за исключением маленьких точек — это стада овец, пасущиеся на каменистых склонах. Через каждые тридцать-сорок миль видны аккуратные белые шарики, похожие на шампиньоны; это гыры пастухов — круглые войлочные шатры, в которых монголы жили задолго до времен Чингисхана; на Западе гыр чаще называют юртой, и именно последнее название предпочитал полковник Пржевальский. В Улан-Баторе, где с жильем постоянные сложности, сотни гыров расположены так, что образуют улицы, кварталы, целые пригородные районы. Каждый гыр электрифицирован, но ни водопровода, ни канализации в них нет; по ночам эти жилища заливает яркий белый свет телеэкранов. Гыр, который может показаться анахронизмом, в современном городе в некоторых отношениях оказывается более удобен, чем унылые многоквартирные здания советского вида, обшарпанные фасады которых обезображены потеками ржавчины от железных балконов, повсюду свисают уродливые плети наружной электропроводки, за исписанными хулиганами дверьми — грязные лестницы. Пусть в квартирах в бетонных зданиях есть центральное отопление и водопровод, но с наступлением зимы обитатели и городских, и сельских юрт (гыров) покрывают крышу и стены своих жилищ дополнительными слоями войлока, чтобы защититься от обжигающего холода. На протяжении последних семидесяти лет коммунистический режим вынуждал простых монголов отказываться от привычного образа жизни, и эти однообразные многоквартирные дома можно считать наиболее удручающим его наследием.
Коммунисты пришли к власти в 1921 году, когда Монголия ненадолго обрела независимость; после многовекового китайского господства страна была совершенно неразвитой, замерев в феодальном состоянии. Независимое монгольское государство не успело окрепнуть и не выдержало волны потрясений, последовавших вслед за русской революцией по всей Центральной Азии. С севера, из Сибири, в страну вторглись шайки головорезов, возникшие после крушения царской империи.
Из всех вторгавшихся в страну самым эксцентричным и самым разрушительным был «безумный барон», чьи выходки возможны только в таком глухом уголке Земли. Представитель древнего прибалтийского рода, младший офицер Белой армии, покинувший затем ее ряды, барон фон Унгерн-Штернберг прибыл в Монголию и захватил власть при помощи отребья царской армии — это боевое формирование он с размахом окрестил Азиатской конной дивизией. На портрете мы видим мужчину лет сорока, и во внешности его читается сумасшествие; у него высокий лоб, переходящий в залысины; безумно куда-то уставились светлые глаза. Одет он в монгольский национальный костюм, высокий воротник которого застегнут на традиционные «косички». На плечах у барона эполеты, на груди — Георгиевский крест. Неожиданная смесь восточного и западного в его костюме напоминает его планы, также представлявшие собой сочетание разнородных элементов. Он намеревался вернуться в Сибирь во главе монгольской армии, прогнать красных и основать восточноазиатское государство, преданное царю. Во время его недолгого правления по Урге прокатилась волна казней, грабежей и поджогов. Возглавляемые им бандиты убивали любого, принятого за большевика. Они пробудили к себе такую ненависть, что, когда на монгольскую столицу стала наступать Красная армия, безумному барону и его приспешникам пришлось поспешно отступить из города в сопровождении немногочисленных присоединившихся сторонников его имперских замыслов. 21 августа 1921 года он был схвачен солдатами Красной армии и увезен в Новосибирск, где его и расстреляли месяц спустя. Рассказывали, что судья предложил ему свободу при условии, что барон споет первый куплет «Интернационала». Он ответил, что готов это сделать при условии, что сначала судья споет гимн царской России. К тому времени, благодаря работе засланных из Сибири агентов, владевших монгольским языком, Красной армии удалось надежно взять под контроль Ургу — город, переименованный позднее в Улан-Батор. Красные «присматривали из-за кулис» за тем, как едва оперившаяся монгольская компартия провозгласила новый режим, — так Монголия стала вторым по счету коммунистическим государством.
Начиная с этого момента история Монголии копировала то, что происходило в Советском Союзе. Коммунисты Монгольской народно-революционной партии старательно повторяли за Москвой все политические перемены — сначала сталинизм, затем эпоху Брежнева, а в последние годы — громкие призывы к реформам. Теоретически, Монголия претерпела модернизацию и индустриализацию, а также «советизацию». Это было новое, прогрессивно настроенное государство, отринувшее феодальное прошлое и двигавшееся к светлой заре новой, социалистической жизни. И все же, по сообщениям западной прессы, весной 1990 года, на первой же демонстрации в Улан-Баторе с призывами к демократизации, в толпе монголов шел человек с плакатом: «Мужчины и женщины Монголии! На коней!!!»
Глава 3. Сокровенное сказание
На нашей первой встрече Ариунболд познакомил меня со своим товарищем, Герелом, вошедшим в кабинет как раз во время нашей беседы, которая то и дело стопорилась. Герел соответствовал образу потомка орды гораздо больше Ариунболда. Для монгола он был достаточно высок — не менее шести футов, и в его внешности чувствовалась непокорная сила. Свирепое с виду лицо обрамляли угольно-черные волосы, довольно длинные и немытые, а усы и борода в стиле Фу Манчу делали его облик еще более устрашающим. Речь его была отрывиста, так что казалось, что он копит в себе гнев и в любой момент готов взорваться от ярости.
По профессии Герел был скульптором, и его длинные тонкие пальцы и изящные руки резко контрастировали с пугающей манерой поведения. Это был настоящий мачо. Страстно увлеченный охотой, он создавал скульптурные изображения оленей, медведей и баранов с витыми рогами. В качестве материала для фигурок он предпочитал кость или олений рог, а при оформлении своих работ использовал природный камень, войлок и кожу. На полу его крошечной квартиры была расстелена шкура медведя, одного из десятков тех, которых ему довелось пристрелить. Из-за дивана у Герела торчали ружья; он с гордостью показывал многочисленные шероховатые черно-белые фотографии, которые изображали привалы охотников, охотничьи партии или охотников, гордо стоявших над убитой дичью.
Оба они были романтиками, и Герел, и Ариунболд, но если Ариунболд был служащим, лелеял карьерные мечты, то Герелу доводилось работать в охотничьих партиях проводником, и он умел готовить на костре, объезжать лошадей и привязывать вьюки к седлам. Он ходил с важным видом, и не приходилось сомневаться в том, что это человек с сильным характером, пусть довольно неуравновешенный. Внешне он мог показаться неприветливым, но в действительности, как я впоследствии обнаружил, Герел был очень искренним, всегда готовым помочь и всей душой болел за успех экспедиции, хотя в день нашей первой встречи он почти ничего не говорил и только хмурился, отчего лицо его выглядело недружелюбным.
Мы с Ариунболдом договорились, что я сообщу ЮНЕСКО о новом направлении, которое принял проект, а Ариунболд начнет искать лошадей и подберет подходящий состав участников экспедиции с монгольской стороны.
После моего первого визита в качестве сопровождающего туристической группы я приезжал в Улан-Батор еще дважды — в октябре 1989 года, а затем в апреле следующего года. Каждый раз я пытался добиться принятия четкого плана экспедиции, надеясь, что амбициозные, но весьма смутные замыслы Ариунболда приобретут некоторую определенность. Стремясь как можно скорее приступить к реализации хотя бы части проекта, я предложил Ариунболду уже этим летом проскакать верхом вместе с его группой через всю Монголию, до самой советской границы, и там оставить лошадей. Таким образом они приобретут практический опыт, на который можно будет затем опираться при планировании трансконтинентального похода и который позволит мне оценить, действительно ли возможно осуществить задуманное монголами грандиозное путешествие до самой Франции. Но Ариунболд хотел отложить экспедицию не меньше чем на год, а затем совершить большой поход и без остановок доскакать до Европы. Объяснить, зачем ему нужно откладывать начало предприятия, он не мог — я так и не узнал, с чем это было связано, — так что мне пришлось проявить немалое терпение, пока я наконец не дождался от него согласия и он признал, что при поэтапной реализации плана мы ничего не потеряем.