Страница 39 из 59
Между тем Пьяница и Тихий съездили прогуляться в долину и привезли в качестве дров ломаную доску, поскольку весь аргол, как здесь называют кизяк, успел намокнуть под начавшимся дождем. На следующее утро дождь продолжал идти, а к нашему лагерю приехал грузовичок. В кузове помещались овца и иссохшая старуха. Водитель передал письмо из комитета. Там сообщалось, что подготовка лошадей займет некоторое время, а овцу нам посылают, чтобы мы не голодали. Мокрое животное сняли с грузовика и затащили в палатку. Здесь Тихий повалил овцу на землю и тут же, на куске брезента, разделал быстро и даже более яростно, чем обычно. Особые функции старухи, как выяснилось, заключались в том, чтобы выдавить из овечьих кишок непереваренную пищу, наполнить их кровью и закинуть все в тот же котел с кипящей водой. Сцена была довольно дикая. Девять человек сгрудились в хлипкой, облезлой палатке, по которой барабанил дождь, брызгая каплями в дыры и порезы, огонь чадил, дым ел нам глаза. Мы все были грязные, пропахшие потом, к нашей одежде прилипли куски лошадиного помета. Конечно, первым делом пришлось есть овечьи потроха, при помощи ножа и грязных, жирных пальцев вытаскивая кишки из горячего варева на мокрый пол. То, что осталось от овцы — шкура, голова и разделанная туша, — лежало тут же, кровавой кучей. Если кто-то хотел пить, он мог похлебать супчика из потрохов, который приготовила старая карга. И снова наше положение мало отличалось от того, что описывали Рубрук, Карпини и, тем более, Беатрис Балстрод.
В тот вечер Пьяница и Тихий отправились домой, забрав с собой своих лошадей, а мы остались ждать, когда нам выделят новых проводников. Эта парочка появилась вскоре, мы наделили их прозвищами Свистун и Робкий. Они появились на следующий день, рано утром, и привели с собой лошадей, лучших из тех, что у нас были до сих пор — дюжину очень крепких пони, хотя знаток мог бы придраться к их коротковатым ногам и сказать, что лошадь с такой длинной шеей и такими короткими ногами напоминает таксу. Все новые кони носили темно-гнедую «униформу», и я предположил, что каждый сомон выводит лошадей своей масти.
Новые проводники паковали вещи спокойно и уверенно, и не прошло и часа, как мы были готовы отправляться к следующей станции под названием Галуут (так монголы называют дикого гуся). Проводники торопили нас с выходом, опасаясь дождя. Они говорили, что если в ближайшие дни пройдет еще хоть один сильный дождь, реки разольются и их будет не перейти. Поэтому мы выступили в 9 часов утра, и самый старый из дареных коней, пегий, с предательским характером, бельмом на глазу и репутацией Росинанта едва не утонул на первой же сотне ярдов пути.
Мы должны были пересечь реку, на берегу которой стояли лагерем. Док, пользуясь своим опытом рыбака, несколько минут ездил туда и сюда по берегу, ища подходящее для спуска место. Все лошади ходили за ним, кроме Росинанта, который увлекся выяснением отношений с конем из заводных. Пегий решил показать свою независимость и устремился в глубокую воду. Тут же течение сбило его с ног и повлекло от берега. Оказалось, что Росинант сам выбраться на берег не может. Конь с трудом держался на плаву, течение уносило его все дальше и дальше, пока, по счастливой случайности, не занесло в стоячую воду, где наконец он смог мало-помалу выбраться и присоединиться к нам, еще более жалкий, чем обычно.
Раньше при смене лошадей Ариунболд убеждался, что ему выдали самую лучшую. Конечно, он считал, что так и должно быть. Но на сей раз его надули. Ему достался настоящий трудяга со свинцовыми копытами, железной пастью и упрямым характером, который отказывался спешить. В итоге Ариунболд тащился позади всех, злясь больше и больше, пыхтя и потея от злости, нещадно пиная и колотя свою лошадь. Тогда это казалось неважным, но позже едва не привело к катастрофе. А тогда все только радовались возможности избавиться от Ариунболда, хотя и жалели несчастного коня.
Интересно, что до этого времени все гыры, в которые нас приглашали, были чистыми и прибранными, насколько позволяла обстановка. Очень непросто следить за чистотой в доме, куда всякий заходит в башмаках, измазанных конским пометом. Тем не менее в каждом из гыров было не больше грязи, чем на кухне деревенского дома. Как же мы удивились, когда местом нашей следующей остановки стал гыр до того загаженный, что самый крепкий желудок грозил вывернуться наизнанку. Когда мы подъехали, хозяин сидел поодаль с полудюжиной детишек и колол щепу для растопки. Растрепанные дети в грязной одежде были измазаны человеческими экскрементами. Земля вокруг гыра свидетельствовала о том, что никто из обитателей не утруждается отойти от него дальше чем на несколько ярдов, чтобы облегчиться. Хозяин был уже навеселе, а его жена, показавшаяся вскоре, оказалась истеричной неряхой-алкоголичкой. Когда хозяин поднялся, я увидел, что одной ноги у него нет. Он запрыгал впереди нас, приглашая зайти в гыр.
Обстановка внутри была еще более удручающей. Пьяная лохматая свояченица хозяина на одном из лежаков приподнялась на локте и поглядела на нас, пытаясь сфокусировать взгляд, а грязнуля-хозяйка нехотя предложила хлеб и прокисшие топленые сливки с грязных тарелок. Неизбежная архи были поднесена в мутном и вонючем стакане. В довершение картины, один из маленьких детей, привязанный, точно собака, ремешком за шею и, к счастью, без штанов, обильно испражнялся прямо на пол. Пьяные родители этого совершенно не замечали.
Это был полнейший кошмар, даже по средневековым меркам Рубрука. В жаркие дни он со своим спутником, Варфоломеем из Кремоны, искал убежища от солнца, сидя под повозками, а монголы, которым любопытно было посмотреть на чужестранцев, «толпились вокруг нас так тесно, что наступали на нас, в стремлении разглядеть нас во всех подробностях. Если им требовалось опорожнить пузырь, они отходили в сторону не дальше, чем можно добросить горошиной, и справляли свою нужду, продолжая разговор друг с другом. Он ходили еще и по большой нужде, и это нас крайне удручало».
Радуясь возможности глотнуть свежего воздуха, мы покинули это отвратительное место и поехали дальше, через долину, пока она внезапно не закончилась крутым склоном темно-фиолетового камня. Необычный цвет породы напоминал подбрюшье грозовой тучи, которая как раз ползла по небу, угрожая рухнуть вниз и раздавить нас в этой долине. Проводники предупредили, что подъем будет трудным и они поведут нас необычным путем, чтобы избежать большей опасности — разлившихся рек. Пусть лошадям придется тяжело, зато мы сбережем, по меньшей мере, пять часов пути, если пойдем через горы.
Буря налетела, когда мы прошли полпути наверх, направляя лошадей по извилистой дорожке. Ветер ударил в лицо, хлынул дождь, и мы вымокли за несколько секунд. У нас с Полом были армейские накидки, но они оказались бесполезными: защитить от дождя они не могли, а надеть их оказалось почти невозможно. Полудикие монгольские пони испугались хлопанья мокрых накидок и странного запаха прорезиненной ткани. Они принялись пятиться и брыкаться, затем сделались и вовсе неуправляемыми. Нам оставалось только спешиться и ждать, пока они успокоятся, а затем продолжать подъем, ведя животных в поводу.
К счастью, это был единственный за день крутой подъем. За гребнем дорога снова спускалась к западу, и мы пользуясь случаем ехали быстрее и быстрее, торопясь добраться до места, где проводники советовали поставить лагерь. Они предложили остановиться еще в одном месте, знаменитом минеральными источниками. Вместо унылого санатория мы обнаружили приятную открытую долину, где вдоль ручья были разбросаны гыры семей, обживших это место как удачное летнее пастбище.
Мы с Полом вслед за Свистуном поехали искать место для лагеря. Найдя его, мы стреножили лошадей и подождали Ариунболда. К нам присоединись Делгер и Док. Ариунболд ехал за милю позади отряда. К нашему удивлению, он проехал сотню ярдов в сторону, словно не замечая нас. Свистун, который уже успел расседлать лошадь, не стал скрывать возмущения его дурными манерами. Он снова затянул подпругу, вскочил в седло и, рассерженный, поскакал за Ариунболдом. Мы с Полом и и остальные, уже привыкшие к странностям нашего начальника отряда, сели на коней и не спеша двинулись следом. Мы совсем не удивились, когда увидели, что он сидит в полумиле от нас, на «удобном» утесе. Он нашел гораздо худшее место для лагеря и теперь ждал, когда Делгер и Байяр поставят ему палатку и он сможет спуститься к реке и умыться. Свистун весь кипел от гнева, но можно было предположить, что случившееся разозлило его меньше, чем если бы он спорил с Ариунболдом целый день. Видимо, за три-четыре дня пути оба проводника выйдут из повиновения, как и их предшественники.