Страница 38 из 59
В тот день, который мы провели с пастухами, Ариунболд решил, что наконец овладел искусством чтения карты. Он объявил, что до следующего центра сомона осталось ехать 38 миль. Мы с Полом недоверчиво переглянулись. Нам казалось, это слишком много. Ариунболд расстелил карту. «38 миль», — заявил он, торжественно указывая на свои отметки. У меня екнуло сердце. Ариунболд был неправ дважды. Пусть бы неверно считал пройденный нами путь — это полбеды; однако, после нашего путешествия по Хэнтэю и через Хангай, выяснилось, что он попросту не представляет себе, сколько миль проходит отряд за день в среднем. А также не понимает масштаба карты, которой пользуется уже неделю! Понадобились долгие объяснения и измерительные инструменты в виде спички и нитки, чтобы доказать, что его 38 миль на самом деле составляют 19.
Судя по карте, нам предстояло ехать вдоль левого берега желтой реки по большой долине. Поэтому, когда мы отъехали от пастушьего поселка, Пол, Док, Делгер и я переправились через мелкий ручей и вышли в долину. Обернувшись, мы с изумлением увидели, что Ариунболд не едет за нами. Вместо этого он направил Байяра и двух проводников вдоль противоположного берега, словно позабыв о нашей группе. Убедившись в скудности его географических познаний, мы не стали вмешиваться. Долина ширилась, расстояние между обеими группами росло. Поглядывая в их сторону, мы видели, как один за другим оба пастуха и Байяр, решив, что Ариунболд заблудился, повернули своих коней и направились к нам. А Ариунболд, к нашему изумлению, продолжал путь в гордом одиночестве. Вот он повернул направо и исчез из вида в боковой долине.
Это была серьезная неприятность. Мы решили, что у него, возможно, имелись причины, чтобы совершить такой крюк. Может, там находились гыры, в которые ему нужно было заехать. Но нет, Ариунболд просто не принял в расчет объяснения масштаба карты и не смог ее правильно прочитать. Чувством направления он тоже не обладал. Он решил, что доберется до центра сомона по боковой долине, и бросил отряд. Еще через час мы увидели, как он скачет назад. Судя по его виду, он понял, что свалял дурака, но было уже поздно. Как и в случае с табунщиками, которые отказались ехать, не дав отдыха коням, Пьяница и Тихий растеряли последние остатки доверия к Ариунболду. Когда он заявил, что мы доедем до центра на следующий день, они с ним не согласились. Через полмили мы взобрались на горку и увидели под нами, в пяти Минутах езды, малый городок.
К несчастью, городок оказался курортом, хотя и находился в центре Монголии. Река стекала с крутого склона горы, на правом ее берегу находились горячие источники, выпускавшие облака пара. На другой стороне реки стоял кошмарного вида санаторий-коробка, построенный по стандартам дешевой советской архитектуры. Он уже успел прийти в запустение. Дальше по берегу, дополняя картину, стояли три-четыре десятка мрачных деревянных хижин, раскрашенных в некогда кричащие цвета, а ныне облезлых и выцветших. Наш дневной переход был окончен, и мы искали место, где бы встать лагерем и дать отдых лошадям. Но Ариунболд заставил нас прождать полтора часа, пока он пропадал в санатории. Бюрократ до мозга костей, он пожелал засвидетельствовать свое присутствие сотрудникам администрации и посоветоваться с ними. Уезжая, он сказал, что, может быть, он устроит нам с Полом встречу с инвалидами. На самом деле под маской куратора он прятал досаду от неудач этого дня.
Оказалось, что администрации санатория нечего нам предложить; видеть Ариунболда они тоже не захотели, судя по тому, что, вернувшись, он торжественно заявил, что получил разрешение разбить лагерь на дальнем берегу. А поскольку дальний берег представлял собой обычный монгольский пейзаж и тянулся, никем не занятый, на сотни миль, переговоры с администрацией были явно провальными.
Мы поставили лагерь и помогли Доку наловить для рыбалки кузнечиков. Весь день кузнечики миллионами скакали по лугу, согретому солнцем. Их было так много, что они гроздьями взлетали из-под копыт при каждом шаге. Казалось, будто лошади идут по мелкой, зацветшей воде, а из-под копыт разлетаются зеленые брызги. Кузнечики другого вида, размером с обычного сверчка, встречавшиеся как правило поодиночке, имели странное обыкновение внезапно выпрыгивать на нас из травы и зависать в воздухе, трепеща крыльями и издавая громкие стрекочущие звуки. Эти звуки напоминали часовой механизм бомбы анархистов из мультфильмов, так что я невольно напрягался, ожидая взрыва.
К сожалению, Доку с рыбалкой не повезло. Вероятно, горячие потоки, впадая в реку, губительно сказывались на рыбе. Так что Байяр накормил нас немудреной пищей и пообещал, что на следующей станции запасы еды будут пополнены. Ариунболд не слишком заботился о запасах, его больше устраивала дармовая еда у пастухов.
Возмущал тот факт, что он не взял с собой примус, о котором я напоминал во время нашей стоянки в Каракоруме. Тогда я говорил, что примус послужит запасной печкой, но он меня не послушал, сказал, что на складной печке мы всегда сможем приготовить еду, насобирав дров. Конечно, теперь, когда мы вышли из зоны лесов, набрать дров оказалось очень непросто. Мы спросили у местных жителей и решили поступить, как они, и набрать сухого навоза, который был разбросан повсюду. К несчастью, шел сезон дождей, навоз был недостаточно сухим и гореть не хотел. Так мы снова попали в зависимость к местным жителям, которые оставляли нам подарки в виде продуктов и навоза, сложенных кучками возле гыров.
Когда я спросил Ариунболда, нельзя ли разжиться примусом где-нибудь здесь, он угрюмо заявил, что это бесполезно, потому что монгольские лошади никогда не возят керосин — их отпугивает запах. А еще они его не повезут, потому что их напугает плеск жидкости во флягах. Я возразил, что если керосин везти в хорошо закрытых флягах, чтобы он не протекал, то и пахнуть канистры не будут, а между плеском керосина и плеском архи нет никакой разницы, хотя мы везем 16 бутылей этого питья. Упрямый, как всегда, Ариунболд просто повторил, что монгольские пони ни за что не повезут керосин.
Следующее утро началось с открытия — захромала вторая дареная лошадь. На этот раз причиной стала болячка на ноге. Проводники провели сеанс лечения — вытрясли из печки горячую золу и дали лошади постоять на ней больным копытом. Заметного эффекта такая скорая помощь не возымела. Потом оказалось, что моя лошадь порезала ногу. Взяли запасную, но когда на полудикое животное попытались надеть седло, лошадь испугалась, сдала назад и замолотила по воздуху передними копытами. (Надо заметить, я никогда не видел, чтобы монгольская лошадь пыталась лягнуть человека задними ногами.) Байяр попытался успокоить животное, но не смог. Не смог и Тихий. Пришлось вечно беззаботному Пьянице забрать у меня седло, подойти с ним к лошади и быстрым движением надеть его на конскую спину. Я растерялся — я уже решил было, что, проделав по Монголии 200 миль верхом, буду излучать ту же ауру уверенности, что и заправский монгольский наездник, но теперь понял, что мне до них далеко.
В этот день получилось так, что мы вместе с Пьяницей и Тихим совершенно игнорировали Ариунболда, и он ехал позади, сам по себе. Несмотря на больных лошадей, мы проделали 30 миль, потому что ландшафт сделался ровнее и двигаться стало удобнее. Мы двигались бойко, монголы время от времени подбадривали лошадей криками: «Шу-у-у! Шу-у-у!» Это звучало так, будто они все разом простудились. Со временем зеленые горные луга сменились засушливыми низинами, еще более живописными. Уже наступило 23 июля, короткое Монгольское лето пошло на убыль. Травы увяли. Цветы опадали и сохли. Только остатки колоний грибов ярко выделялись на фоне жухлой травы, словно странствующий великан оставил неведомые иероглифы загадочного послания.
К концу дня мы добрались до центра под названием Эрдэнэ-цогт, и проводники посоветовали нам разбить лагерь на берегу реки, на некотором расстоянии от города. Так, говорили они, мы сможем избежать нежелательных посетителей и — к удивлению Байяра — воров. Потом Байяр и Ариунболд поехали в город, наведаться в местный комитет за очередной сменой лошадей и какой-нибудь едой. Я незаметно дал Байяру денег, чтобы он закупил для нас аварийный запас. Он смог раздобыть немного сахара, две банки русского варенья и буханку черствого хлеба, а еще настоящее сокровище — семь фунтов кукурузной муки. Это значило, что у нас есть, по крайней мере, нормальное питание в пути. Мы превратили кукурузную муку в цампу, перемешав ее с чаем, маслом и сахаром. Поев такого блюда на завтрак, в течение дня вряд ли проголодаешься, а еще можно скатать из этого теста шарики и хранить их по карманам.