Рассказы. Девяностые годы

Рождество на приисках — в последнюю вспышку золотой лихорадки, в дни расцвета Гульгонга, в счастливые дни… Постойте, когда же это было? Почти тридцать лет тому назад! Как летит время!

Дед Мороз свежий, моложавый, веселый; Дед Мороз светлый блондин; Дед Мороз брюнет; Дед Мороз с ирландским акцентом; Дед Мороз, говорящий на ломаном английском языке; Дед Мороз китаец (Сун Тон-ли и Кº — винобакалейная торговля) с мешком, полным каких-то необыкновенно вкусных, тающих во рту конфет, замысловатых игрушек и китайских кукол на радость детям.

Золотоискатели, которым привалило счастье! Если бы их не удерживать, они клали бы фунты стерлингов, самородки, дорогие медальоны и вообще бог весть что в чулочки, которые дети развешивают в сочельник для подарков от Деда Мороза. Дед Мороз в грубошерстной рубашке и заляпанных глиной молескиновых штанах. Старатели, накупавшие для раздачи ребятишкам горы леденцов, — бери, сколько унесешь.

Золотоискатели, платившие гинею, а то и больше за игрушку ребенку, только потому, что он чем-то напомнил того, другого ребенка, оставленного дома. Золотоискатели, которые сзывали детей с целой улицы в магазин, швыряли на прилавок ассигнацию в пять фунтов стерлингов и говорили ребятишкам — требуйте, что только душе угодно… Которые усаживали на прилавок в ряд целый выводок ребят из бедной семьи, приказывали подать ящик детской обуви — самой лучшей — и начинали заботливо и любовно примерять, то и дело осведомляясь — не жмет ли?.. Которые ставили на прилавок девочек и мальчиков и требовали самые дорогие платьица, самые лучшие и модные матросские костюмчики, самые яркие ленты… а товары привозились издалека на волах и стоили недешево. Чувствительные старатели — большинству из них ничего не стоило расчувствоваться, — бросавшие самородки певичкам или вдруг совавшие какому-нибудь мальчику или девочке пакет с наставлением передать его старшей сестре (или, быть может, молоденькой матери), с которой сам он никогда и не разговаривал и которую только боготворил издали. А старшая сестра — или молоденькая мать, — открыв пакет, находила в нем драгоценную безделушку или дорогую нарядную вещь и недоумевала, кто же мог это послать?

Ах, эта неуемная щедрость опьяненных удачей золотоискателей тех дней! И безрассудная щедрость гуляк: «Мы думали, что этому не будет конца!»

— Ну, не истрачу я деньги на ребятишек, так все равно ведь уйдут на виски, — говорил Сэнди Бернс, — своих-то у меня нет. А девушка, которая, может, и подарила бы мне ребятенка, она не захотела ждать…

Сэнди не пил и не развратничал. Он поехал на другой конец света и хлебнул там немало горя и пять лет работал не покладая рук, и в тот самый день, когда он напал наконец на золотую жилу на заявке «Коричневая Змея» в Счастливой долине, пришло письмо из Шотландии от его любимой с известием о том, что она устала ждать и вышла замуж.

Гульгонг в ночь под Новый год. Бесконечные ряды освещенных палаток, костры и теплый отблеск на всем вокруг. Праздничные костры пылают на холмах, и вокруг них резвятся старатели, похожие на больших детей. Невообразимый шум: колотят ложками по оловянным чайникам и грохотам для промывки золота, молотами по наковальням, палками по пустым керосиновым банкам (вот это действительно гром!); надрываются скрипки, концертины, корнеты и всевозможные инструменты, палят из охотничьих ружей и пистолетов, взрываются хлопушки, и единым мощным хором гремит «За дружбу старую».

А теперь это мирный городок скотоводов, скопление блестящих двускатных крыш рифленого железа и одна-две подпертые кольями дощатые лачуги — остатки отгремевшей золотой лихорадки; ямы от заброшенных шурфов, а около них груды промытой дождем породы и сверкающие на солнце кварц и гравий; чертополох да репейник на месте прежних кабачков; сушь, запустенье и козы.

Одинокие могилы в лесу и старые седые золотоискатели, рассеянные по всей стране и всему свету, готовые взяться за любую работу, только бы не пропасть с голоду, до сих пор одинокие, потому что их девушки «устали ждать…», но продолжающие искать золото, рыться в заброшенных шахтах и строить воздушные замки.

А они-то думали, что этому не будет конца!

Рождество в бухте Юрендери, среди ферм первых поселенцев в западных отрогах Голубых гор. Там все еще начинают готовить плюм-пудинг за несколько недель до рождества, часами кипятят его, а затем подвешивают под потолок в тряпке, чтобы он затвердел. Тогда его снимают и снова начинают кипятить. В сочельник мальчишки ходят в горы, нарезают ветвей молодых сосен, приволакивают их домой и привязывают к столбикам веранды.

Со своей фермы, расположенной где-то совсем в глуши, приехал Тэд с женой и детьми. Пшеница собрана, и стрижка овец на больших овцеводческих фермах закончена. Том, честный работящий Том, подрядившийся расчистить участок под пашню, поставить изгородь или построить плотину где-нибудь в районах новых поселений, прячет инструменты в кустарнике, садится на лошадь и едет домой. Тетя Эмма (ко всеобщей радости) приехала из Сиднея с подарками (просто удивительно, до чего дешево удалось ей купить эти платья и все остальное), с чудесными рассказами о городской жизни.

Джо — муж «бедной» Мэри, который еще на позапрошлое рождество погнал скот в Куинсленд и все не возвращается, так что «бедной» Мэри, которая боится жить одна, пришлось ютиться у своих и принимать участие во всех домашних перепалках, — этот самый Джо скачет день и ночь напролет и появляется дома на рассвете рождественского утра, весь в пыли, усталый, худой и изможденный, но последняя получка при нем в целости и сохранности. Он целует жену и ребенка, валится на кровать и спит до обеда, а Мэри тем временем бесшумно двигается по комнате, моет и принаряжает ребенка, принаряжается сама, достает для Джо все чистое, порой наклоняется над ним, а может быть, и целует его спящего.

Утром мальчишки и кое-кто из взрослых мужчин идут к ручью. Там они купаются в большой, затененной развесистыми казуаринами запруде, а затем переодеваются в захваченную с собой праздничную одежду.

Некоторые едут верхом в церковь в город, туда же в рессорных повозках едут в воскресную школу и дети в сопровождении нескольких женщин, а дома остаются мать и старшая сестра — обычно разочарованная, вспыльчивая девушка, которую и так уже заездили работой по хозяйству, — на их долю выпадает приготовление обеда.

Некоторое беспокойство (главным образом у матери) вызывает Джим — «непутевый» сын, который болтается сейчас где-то далеко. Из полиции ему принесли повестку — что-то насчет незаконного заимствования чужой лошади, — но полицейский сержант уже добродушно намекнул отцу или матери, что если Джим образумится, он может спокойно возвращаться и жить дома. (Когда Джим уезжает, всегда недосчитываются какой-нибудь лошади.)

Джим таки приезжает! У него все в порядке — только вот в кармане ни гроша. Его встречает потоком радостных слез любимая сестра Мэри, он обменивается молчаливым рукопожатием с отцом и ведет долгий разговор шепотом с матерью, после чего настроение у него заметно падает. Братья воздерживаются от насмешек, отчасти потому, что сейчас рождество, отчасти ради матери, ну и, в-третьих, потому, что Джим умеет в случае надобности пустить в ход кулаки. Тете Эмме, которая очень его любит, удается в конце концов утешить его и развеселить.

Семья садится к столу. Приехал «папашин дружок» — старый бородатый золотоискатель. Его сажают на почетное место. («Мы, сынок, с твоим отцом на приисках вместе копали, когда вас никого еще и в помине-то не было».)

Только несколько часов прошло с тех пор, как вся семья оказалась в сборе, но уже начинает смутно чувствоваться взаимное недовольство — то самое непостижимое, едва скрытое чувство раздражения и обиды, которое неизбежно существует во всех семьях и загубило уже не одну молодую жизнь, так много обещавшую когда-то. Но присутствие тети Эммы и старого дружка разряжает атмосферу, и обед проходит вполне сносно.