Рассказы. Девяностые годы

Рождество в лондонской квартирке. Мрак, слякоть и сажа. Австралийцы не так страдают от холода, как от этого беспросветного мрака. Мы тоскуем по солнцу.

Рождество на море, точнее, три рождества. Первый раз мы едем, полные надежды и при деньгах, в каюте первого класса на пароходе, идущем из Сиднея к западному побережью Австралии в начале «золотых» девяностых годов, и затем, через рождество, возвращаемся в трюме; на этот раз одежда на плечах — наше единственное достояние. Все это результат нашей неорганизованности: должно было бы быть наоборот.

Рождество в палатке «на Западе» — вокруг столько старых друзей «с Востока», что казалось, будто вернулись добрые старые времена. У нас было пять фунтов солонины и банка из-под керосина вместо кастрюли, но пока мы вспоминали былое, худой, как скелет, одичавший пес выхватил мясо прямо из кипящей воды и скрылся в кустах. Тут уж совсем стало похоже на старые времена.

Рождество на «Тасмании» по пути в Новую Зеландию, уже с жизненным опытом за плечами. Нам подали на обед плюм-пудинг, но он оказался совсем раскисшим. Мы не стали его есть и выбросили за борт, «чтобы он не затопил пароход», и пудинг пошел прямо к илистому дну. На этот раз «Тасмания» была спасена, но на следующий год она все-таки затонула около Гисборна. Возможно, кок снова приготовил плюм-пудинг. Вместе с «Тасманией» пошло ко дну и письмо от девушки, которую я любил, но это обстоятельство к делу не относится, хотя лично для меня оно имело огромное значение.

Рождество в Новой Зеландии — я тогда был в артели, прокладывавшей новую телеграфную линию. Ни пудинга, ни жареного мяса, потому что на двадцать миль вокруг не было ни полена дров. Под походные котелки повар подкладывал охапки кудели и зажигал в самый последний момент, когда весь лагерь был уже в сборе.

Рождество в Сиднее и по меньшей мере десяток приглашений к обеду. Мы приняли одно — к разумным людям, угостившим нас таким рождественским обедом, каким он должен быть в Австралии и будет в недалеком будущем. Все, кроме овощей, холодное. Струя воды из шланга играет на веранде и на обвивающем ее плюще; мужчины одеты по сезону — в легкие и свободные, как пижамы, костюмы; женщины и девушки — свежие, бодрые и оживленные, не то что некоторые австралийки — распаренные и злые, похожие на вываренную морковку и чувствующие себя, как вываренная тряпка, мучимые после обеда головной болью, оттого что в такую жару они весь день протомились над плитой в душной кухне, чтобы приготовить обжигающий губы, неудобоваримый обед только потому, что так принято в Англии.

Рождественский обед в сиднейском дешевом ресторанчике, открывшемся за несколько дней перед этим под призывный гром духового оркестра. «Ростбиф — одна порция, капуста с картофелем — одна, плюм-пудинг — две!» (Я впервые обедал под музыку.) Обед был хороший, но аппетит мне портило выражение лица хозяина — верзилы с тяжелой челюстью, который сидел у входной двери и мрачно поглядывал, чтобы все платили шестипенсовики, — как видно, он не питал особого доверия к человечеству.

Рождество — нет, то был Новый год — на реке Варего, в самой что ни на есть глуши (так называемая река на самом деле была жалким ручейком, и вода в ней напоминала снятое молоко). Почти всю ночь мы собирали в темноте верблюжий и лошадиный навоз, чтобы развести костры вокруг лагеря и отгонять дымом москитов. Эти москиты взялись за нас на закате и отстали на рассвете. На смену им явились мухи.

Рождественский обед в стригальне. Баранина и плюм-пудинг. Ближайшая пивнушка — за пятьдесят миль!

Джимми Хаулетт рассказывал мне, как его однажды угораздило справлять рождество. Он со своей упряжкой волов оказался отрезанным внезапно разлившейся рекой и четыре дня не видел никакой другой еды, кроме картофеля и меда. Он утверждал, что, если макать картошку в мед, получается совсем неплохо. Вот только, чтобы не лежать в воде, ему приходилось укладываться спать на воловье ярмо, и у него до того разболелись зубы, что даже половина лица отнялась.

Кстати о плюм-пудинге. На мой взгляд, это один из самых варварских английских обычаев. Какой-то дурацкий, дикий, детский предрассудок. Судя по всему, это был плод вдохновения дикаря. Но с другой стороны, так ли уж много времени прошло с тех пор, как британцы были дикарями?

В прошлом году я получил письмо от товарища, искавшего золото в Западной Австралии за «Белым Пером», с описанием злоключений, которые ему пришлось пережить из-за плюм-пудинга. Он с несколькими товарищами расположился лагерем возле родника Боулдер Соук. До ближайшего продовольственного магазина от них было ехать миль триста — четыреста, главным образом по песку и пыли. Они заказали в Перте ящик всяких консервов с таким расчетом, чтобы получить его к рождеству. Плюм-пудинг они презирали, как презирает этот народ очень много других английских традиций, — но их повар был парень новый и заявил, что уедет домой к маме, если его оставят на рождество без плюм-пудинга, так что пришлось заказать для него банку. Тем временем они жили на пресных лепешках и мясе кенгуру, утешаясь тем, что не всегда же так будет. Стояла страшная засуха, и кенгуру, приходившие к роднику на водопой, так ослабели, что их можно было брать голыми руками. Потом, когда были выкопаны колодцы, кенгуру стали кончать в них жизнь самоубийством — почти каждое утро в колодце находили кенгуру.

В магазине по их заказу упаковали ящик консервов — сосиски и т. п., но продавец каким-то образом перепутал наклейки и отправил им не тот ящик. Ящик путешествовал сначала по железной дороге, затем в почтовой карете, затем на верблюде и последний отрезок пути — на спине человека и добрался до лагеря как раз в сочельник, к несказанной радости моих друзей. При свете костра мой приятель вскрыл ящик.

— Держи, Джек! — сказал он, кидая банку. — Вот твой плюм-пудинг.

Следующую банку он задержал в руке и дважды прочел этикетку.

— Что это? Тут две банки, — сказал он, — голову даю на отсечение, что заказывал одну. Ну, ничего, зато Джек поест вволю.

Следующую банку он поднес поближе к огню и часто заморгал:

— Ну и дьявол! Он, кажется, прислал три банки плюм-пудинга. Ладно уж, придется, видно, и нам угоститься. И повезло же тебе, Джек!

На четвертую банку он смотрел еще дольше. Затем снова проверил этикетки на первых трех, — дескать, не ошибся ли?

В письме умалчивается, как он сам при этом выразился, более же выдержанный товарищ высказал предположение, что хозяин магазина ошибся и послал им полдюжины банок. Однако, когда на свет появилась седьмая, в ход пошли слова, которые даже нельзя было бы написать на бумажке для судьи при даче свидетельских показаний. Лавочник послал им целый ящик консервированного плюм-пудинга! Сам он к тому времени тоже, по всей вероятности, ломал голову, куда делся этот проклятый ящик.

А тут еще кенгуру куда-то исчезли, и, по словам моего друга, ему с товарищами в течение целых двух недель пришлось питаться исключительно консервированным плюм-пудингом. Они пробовали есть его холодным, пробовали вареным, пробовали печеным. Они ели его жареным и в виде сухариков. Они ели его на завтрак, на обед и с чаем. Им больше не о чем было говорить, не о чем думать, не о чем спорить, не из-за чего ссориться. По словам моего друга, они каждую ночь видели его во сне. Дело принимало серьезный оборот — пудинг кошмарами душил их ночью и наполнял ужасом дни.

Они пробовали есть его с солью. Они выковыривали из него, сколько могли, изюминок и потом кипятили с соленым мясом кенгуру. Они пробовали делать из него пирог с мясной начинкой, но пирог не получался, тесто было слишком жирным и сладким.

Мой друг предпринял ряд экспериментов с целью найти простейший способ, как разложить плюм-пудинг на составные части, но тут как раз подоспели свежие припасы. Он говорит, что никогда ни к чему в жизни не чувствовал такого отвращения, а в его жизни было немало такого, что могло бы вызвать отвращение.

Их повар жив и поныне. Но сам говорит, что больше никогда не возьмет в рот плюм-пудинга. Он излечился. Пусть даже пудинг будет приготовлен его невестой, он все равно к нему не притронется.