Рассказы. Девяностые годы

Она отправила Эми в монастырскую школу в Кулгарди, когда решила играть по вечерам в «Звезде Запада».

— Не могу же я каждый вечер оставлять ее у тебя, — говорила она Салли. — Там, по крайней мере, она не будет, как здесь, носиться после школы по улицам с соседскими мальчишками.

Первое время, играя по вечерам у Мак-Суини, Лора была очень молчалива и держалась замкнуто. Мак-Суини же был всегда чрезвычайно добр к миссис Брайрли, чрезвычайно внимателен. Посетители относились с уважением к ее горю, к трауру, который она не снимала в течение многих месяцев. Лора теперь уже сама не могла припомнить, как это началось — как она сдружилась с официантками, в особенности с Кларой, которая привлекла ее к себе своим чудным голосом, глубоким, сочным контральто, таким сильным и вместе с тем задушевным. Лора аккомпанировала Кларе, когда та, уступая настойчивым просьбам мужчин, соглашалась им спеть. Клара считала коньяк лучшим лекарством от всех скорбей, и Лора все чаще и чаще стала попивать его вместе с Кларой.

Мало-помалу Лора свыклась с обстановкой гостиницы Мак-Суини, с царившими там грубоватыми, но дружелюбными отношениями, и они в конце концов пришлись ей по душе. Она стала с большим интересом и более снисходительно относиться к рудокопам и старателям, которые собирались в зале, чтобы послушать ее игру и пение. Беседовала с ними, даже если они были под хмельком, и охотно слушала их рассказы о всяких удачах и неудачах. А иной раз позволяла им угощать себя вином, потому что ей хотелось забыться, перестать думать об Олфе.

Его смерть придавила ее; Лора думала о ней со все возраставшей горечью. Такая смерть была предательством, изменой их любви, и этого она не могла простить Олфу. Ему, значит, было все равно, что станется с ней, раз он сам, по доброй воле, оставил ее навсегда. Злоба против Олфа закипала в ее сердце. Тупая, мстительная и страстная злоба. Эти пирушки с грубыми, чужими ей людьми как бы загрязняли в ее глазах память Олфа. И она находила какое-то бессознательное удовлетворение в этом предательстве, словно этим сочлась с ним за свою обиду.

Как ей жить теперь? Ведь она уже никогда не будет прежней Лорой — счастливой, беззаботной, нежно привязанной к своему мужу, свято верящей в его ум и способности! Никто и ничто не могло бы поколебать ее веры в Олфа, но он сам, своей рукой сделал это — он не только погубил и свою и ее жизнь, он разрушил все ее иллюзии. Словно он и не любил ее по-настоящему, словно они были чужими друг другу. Но она любила его и никогда не полюбит другого, твердила себе Лора.

Быть может, Лора безотчетно старалась доказать Олфу, что она может просуществовать и без него: устоит на ногах, будет работать и прокормит себя. У нее была смутная вера в то, что он об этом как-то узнает. Когда она смотрела на его портрет, ей хотелось крикнуть ему: «Ты видишь — я могу! Я могу сама зарабатывать себе на хлеб!» Но, в сущности, она оставалась все тем же слабым, беспомощным созданием, каким считал ее Олф.

Ее печаль была проникнута горечью, и чувство унижения не покидало ее. Но сердце Лоры никогда не переставало томиться по Олфу. Она бы отдала все, чтобы снова услышать его голос, ощутить отраду его присутствия. Но она была лишена теперь той теплой душевной близости, которой дарил ее Олф, и это делало ее одинокой и несчастной. Порой ей казалось, что она будет благодарна любому, кто обнимет ее, пригреет, даст ей почувствовать около себя чье-то живое тепло. Ей было так холодно и пусто, с тех пор как она утратила тот счастливый светлый мир, в котором жила с Олфом!

Когда по вечерам Лора приходила в гостиницу, Мак-Суини хлопотал и суетился вокруг нее, как старая наседка вокруг своего единственного цыпленка. Вначале Лора не придавала значения этим знакам внимания, хотя ей и льстило, конечно, что Мак-Суини вертится в коридоре около двери, когда она играет, или, присев в зале на стул, слушает со слезами на глазах, как она поет «Последнюю розу лета» или еще какую-нибудь сентиментальную песенку. Все признаки указывали на то, что Мак-Суини влюблен, но Лора этого не замечала, а Мак-Суини не делал попыток открыть ей свои чувства и держался с ней на дружеской ноге, хотя и не без оттенка покровительства, — приказывал заложить для нее тележку, если она задерживалась в гостинице допоздна, и сторожил, как верный пес, когда вокруг миссис Брайрли начинал увиваться какой-нибудь чересчур пылкий обожатель.

Но месяц проходил за месяцем, и ухаживания Мак-Суини начинали смущать Лору; они становились все более явными — особенно после той памятной ночи, когда Билл Король поставил рекорд, напоив всех старателей вдрызг, а Мак-Суини неожиданно сделал ей предложение. Официантки дразнили Лору, а она — хотя и смеялась в ответ и уверяла, что ни за какие блага в мире не согласится стать миссис Мак-Суини, — все же понемногу привыкала к этой мысли, даже находила какое-то успокоение в том, что есть возле нее человек, который так сильно к ней привязан.

Когда Лора обедала с Фриско или еще с кем-нибудь из мужчин, Мак-Суини сидел в сторонке и страдальчески-ревнивым взором следил за тем, как любезничают с Лорой ее кавалеры.

Теперь Фриско находил общество Лоры куда более занятным, чем раньше, и между ними быстро установились непринужденно-фамильярные отношения. Лора бессознательно подражала официанткам в их задорно-насмешливой манере себя держать. Научилась, так же как они, не теряясь, давать отпор мужчинам, когда те чересчур смелели, — если только не была при этом под хмельком. После бутылки вина уже труднее было противиться жаркому поцелую или дерзкой руке, скользнувшей по груди. А теперь это случалось не раз, когда она ужинала с официантками и с их приятелями в отдельном кабинете после закрытия ресторана.

Мак-Суини постоянно предостерегал Лору насчет некоторых ее поклонников. Когда ему стало известно, что она была на шумной пирушке в доме одного управляющего рудником, он помрачнел, и по лицу его видно было, что он страдает.

— Это неподходящее для вас дело, мэм, — сказал он просто. — Такая красивая и порядочная дама не должна возжаться с этими развратниками. У меня сердце кровью обливается, когда они пялят на вас глаза; я-то ведь знаю, что ни один из них не стоит вашей подметки.

Лора была тронута, видя, как искренно он огорчен.

— Что и говорить, я и сам-то недостоин вас, — продолжал Мак-Суини, пользуясь тем, что Лора готова была его слушать. — Но я люблю вас, мэм. Я готов землю целовать, если вы прошли по ней своими ножками. Я буду вам хорошим мужем, Лора, буду заботиться о вас.

— Нет, нет, об этом не может быть и речи, мистер Мак-Суини, — ответила Лора поспешно. — Я уже говорила вам, что никогда не выйду замуж. Я любила Олфа. И никого уже больше любить не буду.

— Любить? — сумрачно повторил Мак-Суини. — Я не прошу вас любить меня. Я прошу вас выйти за меня замуж и дать мне право заботиться о вас. Если я не противен вам и вы согласны жить со мной — с меня и этого хватит. Я не стану больше приставать к вам, — добавил он. — Слова не скажу, раз вам это не по вкусу. Но только я такой человек — если что решил, меня уже в сторону не своротишь. Когда-нибудь вы все-таки станете моей женой и не пожалеете об этом. Вы только помните, дорогая, что Мак-Суини предан вам душой и телом.

Лора была смущена и взволнована. Она знала, что Мак-Суини прав. Он мог дать ей то, в чем она нуждалась. Мысль о том, что с ним ей не нужно притворяться, доставляла облегчение. Лора вдруг почувствовала, что она могла бы стать женой Мак-Суини и этим вернуть себе самоуважение, которое она теряет. Но она не могла заставить себя сказать это Мак-Суини.

ГЛАВА LXIX

Тучи, нависшие над прииском, с каждым месяцем сгущались все больше и больше.

— Калгурли конец! — мрачно вещали спекулянты. Они предрекали, что Калгурли, подобно Кулгарди, превратится скоро в безлюдный захолустный городок, с разбросанными кое-где по окраинам хибарками рудокопов. Уже некоторые из рудников Золотой Мили, о сокровищах которой биржевики протрубили когда-то на весь мир, стояли заброшенные, словно груды никому не нужного хлама; машины ржавели под навесами, и сотни безработных рудокопов бродили по улицам, собирались кучками у трактиров или вокруг игроков в ту-ап.