Насмешник

Мы прибыли в Моши в девять утра. Бригадир обшарил взглядом холл отеля, но ему сказали, что киношники уехали на съемки. Набрали толпу мальчишек, одели их, как одеваются масаи, и учат «племенным» танцам.

Меня повезли в Совет и представили главному вождю. Здание Совета — новенькое, построенное целиком на средства из местного бюджета. Мареалле — очень приятный молодой человек, который достойно подготовился к занятию своего высокого поста, пройдя курсы управления, экономики, социологии и психологии в Лондонской школе экономики, не поддавшись влиянию радикализма, с которым обычно ассоциируется этот университет. Он, кроме того, служил в Танганьике по ведомству социального обеспечения и программным директором на национальном радио, перевел на кисуахили «Если» Киплинга. Он поручил одному из своих подчиненных продемонстрировать мне, как важной персоне, шикарное здание Совета и тут же как холодным душем обдал, сказав, приглашая вечером отобедать у него: «Не беспокойтесь о форме одежды. Приходите в обычных своих тряпках».

Я не знаток по части социального и политического прогресса. Тут нужно иное перо, чтобы по достоинству оценить поистине замечательные достижения чаггского правительства. Из Совета меня повезли в КНКУ, штаб-квартиру кофейного кооператива, который является источником почти всех местных доходов. Миссионеры посадили кофейные бобы на склонах Килиманджаро и разбогатели. Дандес, первый британский районный комиссар, уговорил крестьян выращивать кофе. Мистер Беннет, англичанин, большую часть жизни проживший в этих местах, организовал «кооператив». Сейчас он находится в руках африканцев и процветает. Я просто записал в дневнике: «КНКУ». Как расшифровывается это сокращение? Не могу вспомнить. Во всяком случае, штаб-квартира кооператива размещается в просторном здании «современного» стиля. Кроме офисов, где занимаются сделками по продаже кофе, в нем находятся торговая галерея, кафе на крыше, библиотека, спальни и коммерческая школа, единственная (как я думаю) в Танганьике. В школе я обнаружил класс, совместный, в котором чагга и индийские юноши и девушки (преобладают юноши чагга) учатся секретарскому делу. Мне следовало бы познакомиться с ними поближе, а не просто заглядывать в дверь. В таком виде застигли меня монахини. Глупо ухмыльнувшись, я попытался ретироваться, когда услышал пророческие слова: «…Было бы куда лучше, если бы вы произнесли перед ними небольшую речь».

— Глубоко сожалею, но я не готов к выступлению. Мне совершенно нечего сказать, кроме того, как мне все здесь нравится.

— Мистер Во, эти мальчики хотят хорошо писать по-английски. Расскажите им, как вы научились так прекрасно писать.

Подобно герою П. Г. Вудхауса я в отчаянии смотрел на ряды черных пытливых лиц.

— Мистер Во — великий писатель из Англии. Он расскажет вам, как стать великим писателем.

— М-м, — начал я. — Сорок пять лет ушло у меня на то, чтобы выучить английский, но по-прежнему я чуть ли не каждый день испытываю потребность обратиться за помощью к словарю. Английский язык, — сказал я, потихоньку начиная испытывать симпатию к предмету моей лекции, — несравнимо богаче любого языка в мире. Для всякого понятия в нем есть два или три совершенно разных слова, отличающихся нюансами смысла.

Это явно было не то, что требовалось. На лицах честолюбивых юных клерков, с таким радушием встретивших меня, был написан ужас.

— Мистер Во, — сказал учитель, — имеет в виду, что английский язык на самом деле очень легкий язык. Вам не придется учить все слова. Вы сможете прекрасно объясняться, если будете знать лишь малую их часть.

Лица учеников немного просветлели. С тем я их и оставил.

Вечер прошел чудесно. Среди приглашенных на обед были Р., бригадир, англичанин ревизор и его недавно приехавшая жена, пожилой грек врач тоже с женой. На Мареалле были отнюдь не «тряпки»; он выглядел этаким добродетельным денди. Его дом, от которого не больше пятидесяти миль до ближайшей бомы масаи, такой же новый, как все в Моши, европейской конструкции и обставлен по-европейски. Ванные комнаты выложены кафельной плиткой пастельных оттенков, полотенца в тон, радиола в каждой комнате, свежие иллюстрированные журналы из Англии и США, на веранде — поднос с пуншем. Только еда была африканской: два вкуснейших карри. Я уговорил жену ревизора попросить выключить радио.

Мареалле с юмором рассказывал о своих приключениях за границей — как в Англии он видел людей, которые ели лобстеров, что вызвало у него отвращение.

— В Африке, — сказал он, — мы не едим такую ерунду.

Его отправили в путешествие по Америке, где он выступил перед членами клуба «Ротари» и собрал большую коллекцию галстуков, которую и продемонстрировал нам после обеда. Галстуки висели в шкафу, специально сделанном для этого. По вероисповеданию он лютеранин, но не фанатик; из двоих его братьев, занимающих высокие посты, один — католик, другой — мусульманин.

— Это зависит просто от того, в какую школу тебя послали, — объяснил он.

Его сын, почти все детство проведший в Уэльсе, сейчас учится в школе в Табора, где я бывал во время первой своей поездки в Африку. Тогда она была новой и ее, непонятно почему, рассматривали как попытку, вряд ли удачную, насадить в Африке английскую систему частных школ. Мареалле неприязненно относится к Макерере (туземному университету в Уганде), как стойкий приверженец колониального режима. За пределами Англии я не слышал ни единого доброго слова о Макерере.

После обеда, когда мы по достоинству оценили коллекцию галстуков, нам показали альбом фотографий, сделанных на церемонии коронации королевы, на которую он был приглашен.

Мы сидели на веранде. Бокалы были вновь наполнены. Работало радио. Почти в каждом официальном высказывании отмечается «успех Танганьики в формировании нации». Для человека, равнодушного к политике, как я, трудно понять, что имеют в виду, называя «нацией» столь разных людей, как чагга, масаи, того, арабы Пангани, рыбаки Килвы, греческие и индийские магнаты Дар-эс-Салама, границы государства которых прочертили в Европе политики, чьей ноги никогда не было в Африке.

4 марта. Сегодня рано утром нам удалось мельком увидеть киношников. Когда мы с бригадиром стояли в холле отеля, расплачиваясь по счетам, мимо нас пронесся красавчик мужчина, окруженный толпой обслуживающего персонала студии. Один из этой толпы подхватил кейс бригадира и устремился за кинозвездой. Не успели мы и глазом моргнуть, как вся группа погрузилась в машины и умчалась в заповедник, где с ними не было никакой возможности связаться. В кейсе у бригадира находились конфиденциальные отчеты о работе всего районного секретариата. Он отнесся к потере, как пристало солдату, мужественно воспринимающему превратности войны. Когда восемь дней спустя я прощался с ним в Дар-эс-Саламе, он по-прежнему ничего не знал о судьбе пропавшего кейса.

Мы поехали в Саме, где у Р. были дела; комиссар района проживания племени паре пригласил нас на ланч. Разговор вновь зашел о колдовстве. Страна конституционной монархии и кооперативного процветания осталась позади.

Вечером того же дня мы отмечали сорокапятилетие Р. в принадлежащей немцам очаровательной покосившейся маленькой гостинице в Сони, прилепившейся над водопадом на холме, спускавшемся к Лушото, где немцы жили летом и где располагались многочисленный гарнизон и дома владельцев чайных плантаций. Губернатор-британец тоже имеет там славный дом, но он в жаркий сезон добросовестно сидит в Дар-эс-Саламе, а на это время пускает в дом инвалидов.

5 марта. Мы надеялись попасть Корагве по горной дороге, но она оказалась чересчур крутой, так что пришлось ехать по главному шоссе в объезд. В Корагве мы снова оказались в стране сизаля. Районный комиссар дал завтрак для своих крайне космополитичных соседей: одного поле, двоих парсов, одного человека из Наталя, голландца, мэра-суахили и ирландца, еще недавно служившего в палестинской полиции. Комиссар не страдает от одиночества, которое омрачает жизнь чиновников в Саме. Мы были в Танге, поясе жары.