Насмешник

Связь Рабанов с Индией прекратилась в 1917 году, когда мой неродной дядя Бэссет погиб в бою. Он служил в Первом бенгальском уланском полку и не был женат. Приезжая в длительный отпуск, он всегда останавливался у нас, поскольку был из тех родственников моей матери, к которым отец испытывал особую симпатию. Самое восхитительное, хотя и смутное мое воспоминание о нем связано с его участием коронации короля Георга V.

Любезный читатель, доводилось ли тебе видеть — кроме как в кино, где ничто не заслуживает доверия, — улана бенгальского полка, когда он при полном параде? Если нет, то вообрази себе джинна, который дурачества ради обратил корнета Королевской конной гвардии в императора из династии Великих Моголов, отвлекшегося на минуту от своих завоеваний. Мой отец, хотя и был по природе своей человек веселый и комедиант, выглядел всегда очень серьезным. И вот по короткой мощеной дорожке от парадной двери до ворот, по которой обычно с угрюмым видом проходил отец, проследовало существо с сосредоточенным лицом, но одетое со всем великолепием и пышностью Востока. Деталей я не помню, хотя следил за тем, как он обряжался в свой наряд; он был во всем алом, золотом и канареечно-желтом: на нем были кушак, эполеты и шпоры, сабля, перчатки из оленьей кожи с раструбами, а венчал это все высоченный тюрбан. Как я узнал позже, он был маленького роста и хрупкого сложения, но моему детскому взору его фигура казалась необыкновенно величественной.

Он служил адъютантом короля-императора на дурбаре 1911 года[35], а в 1914-м поступил в училище генерального штаба в Кветте. Он мог спокойно, разумеется, с одобрения начальства, завершить учебу и получить назначение на какую-нибудь безопасную и выгодную должность. Вместо этого, когда начались известные события во Франции и Фландрии, он ускоренно кончил курс и отправился добровольцем в действующую армию. Он погиб в окопах, командуя батальоном Королевских британских сил.

Такова человеческая материя, из коей я создан. Тело, включающее сознание и нервы, — это связующее звено в цепочке разнородных тел; душа — сотворена отдельно.

Мы с братом состоим из точно тех же ингредиентов. Мы одинакового роста (все Во на протяжении девятнадцатого века постепенно становились меньше ростом, возможно, потому, что, имея склонность к верховенству, выбирали невысоких жен). Если есть какая-то общая черта у всех из рода моего отца, то это привычка обзаводиться собственным домом и жить там безвылазно. Эта наклонность передалась и мне. Вот мой брат, тот — неутомимый кочевник; это свойство, можно с уверенностью сказать, он унаследовал от Томаса Госсе, которому, возможно, я обязан юношеским стремлением стать художником. Многие в роду моего отца отличались набожностью, некоторые — непомерной. Я испытываю интерес к богословию и Церкви. Брат равнодушен ко всему, что касается религии, — может, в нем говорит дух Уильяма Моргана? Большинство наших предков, о ком хоть что-то известно, были натурами радушными и общительными; это в полной мере относится к брату; он не потерял в свои шестьдесят с хвостиком вкус к жизни и получает удовольствие от участия в общественной жизни в любой форме. Мне же общество быстро надоедает, я обожаю одиночество. В юности брат занимался спортом, я — никогда; в его случае — это достигшее степени мастерства кокберновское катание на коньках, в моем — мор-гановская косолапость? Как я предположил в начале главы, прецедент каждой идиосинкразии можно обнаружить в нескольких предыдущих поколениях. Газеты теперь, как вижу, выражаются мудреней и говорят «гены», там где раньше говорили «кровь». Выбор удачной метафоры — это, может быть, чистый покер. У нас на руках карты, ценность которых зависит от их комбинации, а не от того, сколько среди них козырей. Можно «играть» тем, что досталось, или сбросить эти и вытянуть другие, не всегда улучшая этим взятку. В колоде наследственности есть всякая карта, старшая и младшая. Не бывает лишь двух одинаковых взяток.

Итак, сомневаясь, стоило ли начинать книгу таким образом; заканчиваю рассказ о наследственных качествах, коими наградили меня мои предки, и приступаю к истории собственной жизни.

Глава вторая

ДОМАШНИЙ КРУГ

Я родился поздней осенью 1903 года. Дом, в котором это произошло, запомнился мне не больше, чем само это событие. Он стоял в глухом переулке, называвшемся Хиллфилд-роуд и отходящем от Финчли-роуд, близ поля для игры в крикет; мы переехали оттуда, еще когда я был младенцем. При крещении мне дали имя Артур Ивлин Сент Джон: Артур — в честь отца, Ивлин — по прихоти матери. Оно мне никогда не нравилось. В Америке его дают только девочкам, и в Англии иногда случались недоразумения, путали мой пол. В частной школе насмешки по этому поводу я отбивал, говоря, что был такой фельдмаршал сэр Ивлин Вуд. (Как-то во время итало-абиссинской войны я посетил небольшой гарнизон, где давным-давно не видели белых женщин; военным сообщили, что едет «Ивлин Во, английская писательница». Весь немногочисленный офицерский состав, свежевыбритый, в отутюженной форме, вышел встречать меня с букетами цветов. Я был в полном замешательстве, они — в оцепенении смотрели на меня.) Последнее имя: Сент Джон — еще более нелепо. Мой крестный отец из высокой церкви настаивал, чтобы меня непременно назвали в честь какого-нибудь святого. Они могли бы оставить просто Джона (то есть Иоанна), но им понадобилась и приставка, обозначающая святость, видимо, чтобы подчеркнуть иллюзорную воцерковленность семьи.

В кильватерной струе психологических спекуляций нового поколения барахтается наивное любопытство к раннему детству человека. Год или два назад я подвергся интервью для телевидения. Моего интервьюера явно куда больше интересовала моя жизнь в младенческие годы, нежели какие-то позднейшие приключения. Вероятно, его задачей было показать публике влияния и переживания, которые сформировали характер писателя и отразились на его творчестве. Вот, к примеру, путешествия и служба в армии способствовали развитию во мне воображения. Но до таких вещей ему не было никакого дела. Вместо этого он жаждал докопаться до моих тайных детских несчастий и страданий. Но я его разочаровал. За исключением редких смутных проблесков, ничего не осталось в моей памяти от тех лет полной невинности — сплошной мрак, или, точней, одно ровное сияние счастья, лишь изредка омрачавшееся тенью легкой грусти.

Моего отца в детстве преследовали страхи и ужасы, те, что передались ему от его отца, и его собственные, выдуманные, к которым примешались ненароком подслушанные, байки слуг о злодеях и привидениях; ежевечерний ужас момента, когда нянька захлопывала Библию, гасила лампу и спускалась вниз ужинать; страх, порождаемый дедушкиными часами (такими знакомыми и дружелюбными в холле дома отца), которые громко хрипели, прежде чем начать бить. Бабушка — та вечно ожидала неминуемого конца света и боялась ада. Она тщательно следила, чтобы у моего отца не возникло тревоги по этому поводу. Но не могла уберечь его от затаенного страха разбить кофейную чашку, звук которой (никогда не слышал), как говорили, раздается в Корсли в годовщину внезапной смерти предыдущего приходского священника.

Я был совершенно свободен от чего-либо подобного. Вместо этого у меня сохранились несколько детских воспоминаний о событиях, вызвавших мой восторг — первые впечатления от моря и от снега, — что иные, более впечатлительные гонцы, передают в стишках.

Первое яркое воспоминание осталось у меня от камеры-обскуры на пирсе в Уэстон-сьюпер-Мэр. В тот день, как мне потом рассказали, со мной произошел нелепый и почти фатальный случай. Я откусил яйцо вкрутую, и тут желток вдруг выстрелил из своей белой оболочки и попал мне прямо в горло. Я стал задыхаться, весь побагровел. Меня хлопали по спине, трясли, подняв за пятки. Твердый шар с равным успехом мог выскочить обратно, провалиться в желудок или застрять в глотке и задушить меня. Он провалился. Мне довольно часто напоминали, какого переполоху я наделал. Я же единственное, что запомнил о том пикнике, — это ярко освещенную круглую столешницу в темной хижине, в которой таинственно двигались отражения проходивших мимо отдыхающих.

35

Дурбар (от перс. — царский двор) — название пышных ассамблей, созывавшихся по случаю событий государственной важности. Так, дурбар 1911 года (один из трех самых памятных в Индии времен британского владычества) состоялся по случаю визита короля Георга V и королевы Марии (традиционно именовавшихся также императором и императрицей Индии).